Ense petit placidam sub libertate quietem

Монополия власти. Безудержно играющий на нервах контроль. Объединившись под одной короной, они искали безопасности от внешней угрозы, но внутренний раскол трещинами прошел по короне: народ, угнетенный подчинением датского правителя, возжелал того, чего не добьешься обыкновенными прошениями. Он возжелал свободы. Это больше походило на пожар. Швеция чувствовал усиливавшееся с каждым часом волнение своего народа и понимал, что сам вот-вот подойдет к внутреннему расколу. Обязательства унии, внешне гарантировавшие безопасность, оказались удавкой для его независимости. Ему нужен ещё один последний толчок, чтобы оказаться по другую сторону баррикад, восстать против произвола, датской короны во имя собственной свободы. Маячащий перед глазами образ свободы ослаблял невидимую хватку на шее, возвращая ему возможность дышать спокойно, ровно, словно его состояние ни на альн* не приближено к паранойе. Его буквально раздирало на части: всё больше и больше народа бралось за оружие, желая вернуть то, что было утрачено столетиями назад. Крестьяне и аристократия. Они, встретившие угнетения в совершенно разных сферах жизни, стремились к единой цели – вырвать из сердца верность чужой короне, которая неутомимо упорно притесняла их к стене. Восставшие подняли свои бесстрашные головы, из которых многие вскоре отскочили под давлением топора от владельца на плахе. В эти ужасные кровавые дни им не нужна была уверенность в завтрашнем дне, нет. Они жадно хватались за любую, даже обреченную на грандиозный провал и колоссальные потери, возможность. Бесчисленные жертвы во имя свободы – единственная ставка в их борьбе; в этом отрывке истории из их сознание стерлось понятие поражения. Внутренний раскол с каждым днем все больше и больше расширялся, но Швеция до сих пор чувствовал давление со стороны главенствующей короны: какая-то невидимая нить ещё удерживала его от полного распада, держала его руки связанными, не давая с головой окунуться в восстание. На самом деле, он до сих пор чувствовал незримое присутствие Дании подле себя, и именно из-за этого у шведа не было возможности перевести дух: ощущение приставленного к горлу меча сковывало, напоминая о его обязательствах. Но что-то должно было развязать ему руки. - Не пойми меня неправильно, но мне ничего другого не остается, кроме как раз за разом ставить твой народ на место. Они будто с цепи сорвались, а у меня голова идет кругом от их кощунства. Даже разбираться не хочется, кто начал эту ярмарку самоубийц: в конце концов, если хочешь добраться до виноватого, придется ударить и невинного. Составишь мне компанию в этом великолепном зрелище? - Это казнь, не ярмарка. – Отчужденно ответил Швеция, считая тянущуюся с края площади очередь на встречу с палачом. Раз, два, три, четыре… - Это твои люди делали глупости. Не мои. - Они… Сражались. Верили. Ждали. Боролись. Терпели. Но втайне от себя не знали, стоило ли им окончательно разрывать связи с датским произволом. - Они… - Швеция, наконец, нашёл подходящие слова, - …ещё не смирились. Он вновь принялся считать. Раз, два, три, четыре… Ноябрьская сырость застыла в воздухе, приглушая гомон голосов. Две страны будто находились в другом измерении: всё происходящее вокруг, казалось, было для них привычным явлением. Каждый из них занимался подсчетом: Дания – еретиков, восставших против единой короны, Швеция – судеб, оборванных крепкими руками палача. - На самом деле, именно ты начал всё это. – Дания стянул с себя перчатки и коснулся кончиками пальцев поверхности эшафота, чей цвет с каждым осужденным становился всё краснее и краснее. Кровь даже не алая, а бурая, странно эстетично и красноречиво смотрелась на его светлой коже, как символ триумфа и подчинения. – Подсознательно. И посмотри, к чему ты пришел, - он протянул ладонь Швеции, старавшемуся не отвлекаться от мысленного бесчисленного повторения имен,- все твои люди помещаются здесь, на моих пальцах. Северная страна искоса бросила взгляд на чужую руку. Эрик Абрахамссон Лейонхувуд. Епископ Скара. Разве честно для них оказаться на руках того, против кого они начали борьбу? - Зря своими пальцами портишь благородную кровь. - Больно много чести для еретиков. – Дания не спешил смывать чужую кровь, вместо этого наблюдая за меняющимся взглядом шведа. – Тебя можно подчинить лишь однажды, именно поэтому я не даю послаблений. Твоих борцов за свободу все меньше и меньше; сегодня их не будет вовсе. Запомни этот день, этот эшафот – это отправные точки твоей истории. Все дороги ведут к началу. Поэтому мы раз за разом возвращаемся на исходную позицию истории, от которой берет начало новое будущее. И люди идут к этому будущему сквозь расколы интересов, формирующихся идеалов и распри тех, кому посчастливилось провозгласить себя Богом. Но есть, кто готов отдать в залог душу, деньги, имущество, собственную жизнь во благо перемен, во имя нового будущего. - Запомню. – Обещает Швеция, чувствуя, что данное обещание – последнее обязательство, которое он сдержит перед датской короной. Он помнил списки «еретиков» наизусть. И голова каждого из них напоминала о том, что именно заставило его народ поднять голову во имя свободы. Пожар восстаний. Водопад из крови жертв, павших во имя своей борьбы. Они возвращали его к тому моменту, когда ему стало невыносимо дышать: он мог лишь предоставлять услуги, не требуя ничего взамен. Казнь в его столице, словно удар по его гордости. Его люди пали в качестве жертв во имя свободы страны. Этот эшафот – Стокгольмская баня – и в самом деле отправная точка его истории. Ведь каждый замах топора разрубал последние нити, что держали его в стороне от борьбы. Три дня казни выковывали то, во имя чего он обязан сражаться. Не только за свободу народа, но и за собственную независимость. За то, что у него возможно отнять лишь однажды… Наконец-то для него стало возможным воссоединиться с собственным народом.