Сердце

Чужая кровь всегда пахла как-то по-особенному. Не то, чтобы Танаке это как-то нравилось или вроде того. Просто собственная будто почти потеряла всякий аромат, оставив только легкий привкус теплого металла, и казалось, что с каждым разом она становилась все гуще, темнее, подобно той неизведанной материи, из которой состояли черные призраки. А чужая, человеческая кровь, оставалась по-прежнему такой насыщенной и пахучей, что голова шла кругом, и Танака едва держался на ногах, возвращаясь с очередного задания. Город безмолвно наблюдал за ним, идущим по самым темным переулкам жилых кварталов, где мираж глухоты сливался с реальной тишиной, проникшей глубоко в сточные канавы. Сердце в груди стучало с бешеной скоростью, и пульсацией отдавало до самых кончиков пальцев, разогревая тело до полного жара. Капли пота стекали по вискам, и Танака раздраженно вытерся оголенным запястьем, не выпуская из руки тяжелый «Кольт» с глушителем. Его черный призрак следовал за ним молчаливой тенью, взбираясь на стены и ползая по ним, как огромный паук. Когда Танака им не руководил, призрак вел себя не более смышлено, чем какое-нибудь домашнее животное, хотя идея одарить его именем все же казалась странной. Кроме как «ты» и «эй» иначе не получалось к нему обращаться, хотя, по правде говоря, имея дело с призраком Сато, возникало даже едва ощутимое чувство неловкости. То и дело казалось, что рано или поздно, когда он научится говорить, на очередное «эй, ты» он ответит, что еще ни один черный призрак никогда ни с кем не пил на брудершафт, чтобы ему «тыкали». Торопливо ступая ботинками по бетонной лестнице, Танака сильней разгонял кровь по телу, и скоро тень покинула его, оставив после себя ненадолго дымку из черной материи, что почти сразу рассеялась в душном воздухе. Запах медленно засыхающей на одежде крови был таким сладким, что тянуло блевать, и хотелось как можно скорей избавиться от нее и принять душ, смыть с себя всю прилипшую к телу мерзость. Танака уже убрал практически половину людей, входящих в список под истребление, но почему-то никакого чувства удовлетворения или спокойствия не возникало, скорей что-то вроде внутреннего опустошения. Танака разулся у входа в квартиру и снял бронежилет, окинул взглядом полупустую комнату. Сато был на кухне, заваривал чай, отчего крохотное помещение наполнялось теплом, без которого и так было невыносимо душно, как казалось Танаке. Сато не стал оборачиваться к нему, не видя необходимости в том, чтобы поприветствовать вернувшегося товарища, взял маленькую ложечку, чтобы размешать в кружке сахар. Схватившись за рукоять мачете, висящей в ножнах на поясе за спиной, Танака примкнул к Сато сзади, придерживая его за шею цепкими пальцами, и проткнул лезвием под сердцем, заставив Сато выпустить короткий вздох. — Снова на взводе, Танака-кун? — охрипшим голосом спросил он, откидывая голову на плечо товарища. — Я и тебе заварил чай, с мятой. Она успокаивает. Танака рывком вытащил мачете вместе с густым потоком крови, которая тут же окрасила белоснежную рубашку Сато в багровый. Сато вздрогнул, когда рана почти мгновенно начала заживать, и невольно прижался лбом к щеке Танаки, отчего чуть задрался козырек кепки, раскрывая светлые волосы с проседью. Отчего-то это успокаивало получше всякой мяты, будто он так мог избавиться от чего-то, что не мог осмыслить рациональным путем, но ощущал интуитивно. Только вот чувство облегчения было недолгим, и этот маленький ритуал приходилось повторять время от времени. Сато не возражал. То ли из понимания, то ли из безразличия, поскольку боль уже давно преобразовалась в легкий дискомфорт, а после и вовсе в щекотку. Так что эту странность со стороны Танаки можно было принять и за своеобразную ласку. Хотя еще не так давно Сато сумел довести его до слез одной лишь просьбой, связанной с причинением ему увечий. А если быть точнее, то с извлечением из тела Сато органов для продажи. — Ты когда-нибудь играл в симулятор хирурга? Ну же, Танака-кун, один я не справлюсь, и доверить это могу только тебе. Сато знал, что нужно сказать, чтобы убедить его. Он понимал человеческие чувства, потому мог пользоваться ими. И он понимал, что произошедшее с Танакой в лаборатории — худшие дни в его жизни, и что он ни за что никому не пожелает пережить нечто подобное, тем более Сато, который стал его спасителем. — Ну же, — повторил он мягко, склонившись над товарищем, что практически забился в угол, не прекращая отрицательно мотать головой. Танака уже принял и смирился с тем, что Сато делал с людьми — это было несложно, ведь ярость и жажда мести требовала от него тех же поступков, толкая на необоснованную жестокость. И даже ничего, что он отдал Нагаи Кей в руки ученым. Танака пережил — и Кей переживет. Но делать что-то подобное по отношению к самому Сато… этого он не мог. — Это пойдет на пользу нам обоим. Кроме того, мне уже почти не больно. А ты должен быть сильнее, Танака-кун. Ему это совершенно не нравилось, но Сато был прав. В сущности своей полулюди — бесполезные создания. Всего лишь бессмертные существа, обреченные бродить по земле до конца света. Конечно, целая вечность — хорошая перспектива для изучения мира, можно обойти весь земной шар, дожить до колонизации новых планет и продолжить свой путь там, среди звезд. Но ведь обычные люди не позволят им этого. Им нужно бороться за свою свободу, а они, полулюди, на самом деле, не сильнее обычного человека. Поэтому им нужно оружие, много оружия. А чтобы добыть его, им нужен равноценный товар. Сато было хорошо известно, что в ходу на черном рынке и пользуется большим спросом. Нужно всего лишь, чтобы Танака посодействовал ему. — Не хочу подвергать тебя этим ужасам снова, так что позволь мне, — произнес Сато, не прекращая улыбаться. Стянул с плеч подтяжки, расстегнул белоснежную сорочку. Худое поджарое тело легло на покрытый клеенкой стол. Ребра выступили под тонкой сухой кожей, выделяясь над впадиной тугих мышц живота. — Давай начнем с печени. — У меня не получится, Сато-сан. — Брось, это не так сложно. Тебе ведь не нужно думать о моей безопасности. Только с органами аккуратней, они еще кому-то пригодятся. Сато также отказался от наркоза, предпочитая наблюдать за процессом и вслушиваться в собственные ощущения из практического интереса. Но Танаке совсем не нравилось, что он будет наблюдать и за ним, за трясущимися руками в латексных перчатках и за полными ужасом глазами, что внимательно сверяли иллюстрации и реальность человеческих внутренностей. Танака ничего не знал о послойном разрезе тканей, ни о том, что именно и как ему следует отрезать из тех сосудов, что соединяли орган с другими, а попутное чтение подробной инструкции, что Сато скачал из интернета, не особо помогало: неизвестные Танаке термины вскруживали и без того беспокойное сознание, и он резал наугад, выпуская пульсирующие фонтаны артериальной крови и убивая Сато раньше времени. Тогда все заживало и приходилось начинать сначала, чтобы добраться до чертовой печени. Кровь Сато едва пахла чем-либо. Но один ее вид дополнял в мозгу память об этом запахе, каким он должен быть, каким он был, когда вскрывали Танаку — кровь Сато пахла как его собственная, и это вызывало неконтролируемую тряску. От триггеров в глазах мутнело, а пот стекал по вискам, собирался в перчатках под потными ладонями, и латекс раскалялся от собственного жара, что никак не утихал, пока холодная и твердая рука Сато не взяла Танаку за кисть: — Все в порядке, Танака-кун. Продолжай. Тогда Сато умер двадцать три раза. Три из них — по ошибке. Но это была незначительная совершенно цифра по сравнению с тем, сколько ему приходилось умирать за все его существование. Из его тела было взято десять печеней, десять пар почек. Танака уже успел набить руку и даже немного успокоиться, хоть и невозможно было привыкнуть к крови и тому мерзкому ощущению скользких, слизких органов, что легко ложились в набитый льдом контейнер. Но беззаботность Сато придавала уверенности. Кровь тем временем стекала с краев стола, капая на расстеленную на полу газету. — Теперь сердце, Танака-кун. Он в двадцать четвертый раз сделал надрез на неповрежденной коже, скользя острием скальпеля по ее поверхности. Отделил ее с мышечными тканями от ребер, чтобы добраться внутрь грудной клетки, достать сердце из перикарда. Легкие объяли своим влажным теплом руку Танаки, а пульсирующая мышца билась в его ладони горячими ударами, как самостоятельное живое существо. Всего лишь очередной орган, такой же, как печень или почки, но этот Танака держал аккуратней, поглощенный чувством символичности момента. — Сердце Сато-сана… — глухо прошептал он про себя, разглядывая оттенки красного и розового на поверхности живых тканей. Еще девять смертей, и десять сердец было помещено в контейнер вместе с остальными органами. Сато неподвижно лежал на столе, окровавленный, как и все вокруг него, и когда черная материя поднялась в воздухе, подобно плотному туману с комочками, то Танака успел разглядеть в последний раз, как из задних стенок предсердия вырастало новое сердце, соединяясь с осторожно порезанными сосудами, а грудная клетка вновь обтянулась кожей, не оставляя никаких следов проведенных на ней операций.

***

Уходящее мимо время, которое уже не имело смысла, приносило с собой такие изменения в Танаке, с которыми он бы предпочел не сталкиваться. Он заново становился собой, каким был до того, как стал умирать снова и снова день за днем, и наряду с теми приливами недопонимания Сато, Танака чувствовал себя слабым. Будто снова остался один в холодном черном ящике, куда запирали его тело в перерывах между опытами в лаборатории. Он помнил то гнетущее чувство одиночества и беспомощности, что разъедало его изнутри. Но Сато спас его, и стал единственным, кому можно было доверять теперь. Потому, охваченный злобой по отношению к самому себе, Танака стремился избавиться от тех следов мягкости, что так подставляли его, что могли стать причиной разочарования и потери доверия. Тело Сато временами помогало ему в этом, принимая его ярость и отчаяние с таким лицом, будто ему дарили объятья. Танака бросал ленивые взгляды на часы, чтобы не пропустить случайно время начала следующего задания. Уже два-три дня подряд он сидел за играми, игнорируя сон и еду, которые все равно были ему не нужны. Времени у него было не так много, так что нужно было использовать его как можно разумней. Поэтому, когда усталость и нехватка кислорода брали верх, Танака выстреливал себе в голову — это был самый быстрый и надежный способ убить себя. Хотя, конечно, рефлекс самозащиты сводил кисть так, что он мог промахнуться, продлить свою агонию или вовсе спастись, но со временем он успешно избавился от этого, попадал с первого раза. И тогда он в буквальном смысле заново рождался — выспавшийся и без кислородного голодания, готовый играть дальше, укутавшись мраком в комнате, будто пуховым одеялом. Сато считал связь между играми и реальностью незыблемой и очень важной для успешной реализации своих планов. Оно и ясно — восприятие здесь играло решающую роль. Не так важны умения и уровень владения тем или иным оружием, потому что в их случае все было поправимо. Но если не перестать видеть в людях людей, то у них ничего не выйдет. Касание резиновых кнопок джойстика уже не ощущалось, только пульсирующие кончики пальцев возрождали иллюзию прикосновения к сердцу, к бесконечному количеству сердец, что могло создать тело Сато. Пиликание, исходящее из колонок в телевизоре, вникало в свободную от каких-либо мыслей голову Танаки, оседая равнодушием и хладнокровием. Глубоко в сознании он понимал, что этот холод к нему не приживется, придется терпеть. Он вспомнил рассказ Сато о том, как их с Нагаи Кей призраки, там, на крыше лабораторного центра, столкнулись головами, и как он в один миг не только увидел всю его жизнь, но и понял суть его личности и образ мыслей. Сато сказал, что это было интересно. Танака же хмурился, утопая в негодовании, что подпитывалось рядом других чувств. Его собственное сердце колотилось в груди, разгоняя жар по телу, а руки оставались холодными, как лед.