Волим те

В этой части парка мало кто бывал, особенно зимой. Февральские дни были хоть не особо холодны, но все же угрюмы. Деревья мрачными истуканами обставили местечко со скамейкой и потрескавшимся асфальтом, который местами был вовсе не виден из-за обилия прошлогодней пожелтевшей листвы и редкого мусора. Обстановку ни в коей мере нельзя было назвать романтичной. Разумеется, нет, романтикой тут и не пахло, и это считалось нормой для тех двоих, что любили проводить тут время. Редкие встречи вдали от всего в этом мире, вдали от цивилизации, людей, других стран и проблем – что может быть лучше? Когда ты страна с неважной экономикой и кучей внутренних проблем, подобные встречи становятся отдушиной, спасительным лучом в кромешной темноте. И именно поэтому Штэфан так их любил. Даже несмотря на негласных запрет любых слов о любви. Он вновь пришел к старой скамейке, такой потрепанной, уже совершенно серой и неказистой, и подумал о том, что она – эта скамья - похожа на Балканский полуостров. Тоскливо было вспоминать, каким он был раньше, печально смотреть на то, каким он стал сейчас. Однако столь горькие мысли сами собой отступают на задний план, едва лишь он думает о том, что каждую вещь в мире можно починить и привести в порядок. Все в мире возможно, ведь когда-то они с Сербией, несмотря ни на что, смогли стать независимыми. Стать королевствами. Практически одновременно объединив свои силы и бросив общий гнев на общего врага. И это их сильно сблизило. Хотя сблизило не настолько сильно, чтобы можно было позволить себе говорить слова любви. Румыния усмехнулся. Он ведь давно любил Сербию и знал, что тот любит его. Это было очень сильное и яркое чувство, приправленное жгучей ревностью, яростными порывами и безудержной страстью. Оно не приедалось с годами, а напротив – лишь усиливалось, заставляя порой просто сходить с ума. Драган всегда ревновал его ко всем, подчас без какого-либо обоснования, но никогда не говорил, что любит Румынию. Его грубый характер и жизненные принципы не позволяли ему пускать в свою жизнь романтику. Он слишком давно ожесточился, хотя и умел искренне улыбаться и радоваться жизни. Штэфан хорошо его понимал, но молчать о своих чувствах все время ему не нравилось. Порой очень сложно сказать кому-то, что любишь. Даже если вы и прошли вместе через ад, и если чувства с годами стали только крепче. Румынии было легче. - Te iubesc*, - говорил он в телефонную трубку, чуть волнуясь и прислушиваясь к чужому дыханию. - Хватить нести муть, идиот, - усмехался в ответ Драган, явно недовольный тем, что слышит эти слова. - Почему же муть? Румыния вполне мог бы и обидеться, не услышь он в ответ: - Потому, что глупо это говорить. Я это знаю, и этого достаточно. Сербия любил его. Он был уверен, что о чувствах не надо говорить. Но Штэфан не хотел молчать. Присев на скамейку, Румыния достал из кармана сверток, в котором покоились самые обычные мелки. Красные, немного неровные по краям. Он купил их в магазине канцтоваров, и сам не мог понять, к чему ему такая покупка. Ведь подобное занятие больше соответствует влюбленным школьницам, которые боятся признаться в любви и идут на подобные ухищрения. Довольно глупо, но вместе с тем мило и даже романтично. Румыния искренне считал, что иногда, оставаясь наедине с тем, кого любишь, можно позволить себе творить глупости. Наверное, именно для этого и придумали праздник всех влюбленных. Калишу было приятно от мысли о том, что в мире есть кто-то, для кого он важен. Тот, кто может кинуться с ножом на его, – Румынии, - обидчика. Или избить из приступа ревности. Или еще что-то сотворить. Всегда приятно любить, если это взаимно. Асфальт был грязным, но сухим. А Штэфан, если что-то задумал, всегда делал это. И не важно, насколько глупой и несуразной была бы эта затея. Именно поэтому Румыния без лишних колебаний отложил в сторону свою любимую шляпу, достал из свертка один мелок и поднялся на ноги. Выводить мелом надпись оказалось не так уж и просто. Пришлось долго чиркать, чтобы красные буквы были видны. Получилось не очень красиво, но вполне себе отчетливо видно. Да, это очень глупое занятие для вполне взрослой и самостоятельной страны, но каждый в этом мире имеет право на то, чтобы хоть ненадолго забыть о серьезности и позволить себе творить что-то глупое, но милое. - Эй, зубастик! Услышав за спиной знакомый голос, Румыния усмехнулся. Он давно привык к этому незатейливому прозвищу, которым, впрочем, его мог называть только Сербия. - Чего тебе? Громкие шаги все ближе. Штэфан вполне мог бы узнать Драгана по одним лишь этим шагам, по его развязной походке. А тот, казалось, давно научился его ощущать на мало кому понятном инстинктивном уровне. - И что за хрень ты тут творишь? Нецензурная брань давно стала речевым обиходом для Сербии, и Калиш к этому привык. Он тотчас почувствовал запах тех самых, дешевых болгарских сигарет. Милошевич закупал их оптом, чтобы не тратиться лишний раз на более дорогие. Их ему хватало ненадолго. - Пишу мелками на асфальте, - спокойным тоном отозвался Штэфан, дописав последнюю букву. – Это же очевидно. Наконец, он поднял взгляд. Его красноватые глаза воззрились на лицо Драгана, знакомые морщины под левым глазом, черную повязку, скрывающую уродливый шрам, на черные волосы, что закрывали практически весь лоб. Он всегда считал Сербию красивым, и даже отсутствие правого глаза не портило это лицо. Равно как и знатная щетина. Должно быть, это и есть любовь, когда тебе нравятся даже вполне очевидные изъяны во внешности любимого. - Это я понял, - усмехнулся в ответ Милошевич. – Но мне не понятно, какого хрена ты это делаешь? - А просто так! Штэфан вновь опустил взгляд и посмотрел на получившуюся надпись. «Румыния + Сербия». До чего же глупо, в самом деле. Но он был доволен тем, что получилось. Сегодня можно. - Все с тобой ясно. Драган лишь снова усмехнулся. Его рука привычным жестом достала из кармана брюк пачку сигарет. Едва лишь он закурил, как Калиш поднялся на ноги и прямо посмотрел на него. Он любил этого мужчину, и об этом хотелось кричать на весь мир. Но Драган точно выбьет ему зуб за подобное. Было дело, проходили. - Ты бы побрился, что ли. Вот не было у Сербии ни доли романтичности. Слишком прямой, слишком резкий, слишком простой. Он не любил красивые речи, считая их вздором лицемеров. И именно поэтому он не любил признаний в любви. Слова казались ему слишком лживыми. Единственное, что не солжет – это сердце. И с этими истинами он жил который век подряд. - А зачем? Я тебе не нравлюсь таким? Штэфан хмыкнул. Драган никогда не изменится. Но, если подумать, Калиш любит его именно таким: честным, прямым и ни капли не романтичным. - Ты мне любым нравишься. Как только Милошевич в очередной раз выдохнул едкий дым, Штэфан потянулся к нему. Схватив его за ворот потрепанной черной куртки и сократив расстояние между ними до минимума, он накрыл чужие губы своими, целуя глубоко и властно, как нравилось им обоим. Драган тут же ответил, со свойственной ему горячностью. Они оба любили целоваться. Целоваться долго и грязно, чтобы стало трудно дышать, чтобы губы распухли. И Румынии очень нравилось ощущать, как Сербия все сильнее входит в кураж, сжимает его в своих объятиях крепче, до синяков. Это была бесконечно приятная боль, и Штэфан отвечал ему тем же. И все именно так, как нравится им двоим. Он сам оторвался от Драгана, осознав, что ему жизненно важно сделать вздох. Сербия посмотрел на него чуть насмешливо, а после облизнул губу. Кажется, Штэфан снова не сдержался и укусил его. - Зубки бы тебе подрезать, - шутливым тоном заметил Милошевич. – Да только без них ты будешь слишком обычным. - Тебе ведь нравится. - Конечно, нравится. Если бы не нравилось, Сербия не стал бы церемониться. Штэфан слишком хорошо это знает. - Я хотел сказать… Драган вдруг чмокнул его в губы, заставив замолчать. - Только не говори какую-нибудь фигню типа того, что скучал по мне. Меня это бесит. Румыния невольно сглотнул. Именно это он и хотел сказать. Ведь он в самом деле скучал. Стало немного обидно, совсем чуть-чуть. Давно бы пора уже привыкнуть к тому, что Сербия живет по своим принципам. Для того, чтобы быть с ним, надо под него подстраиваться. Тут уж без вариантов вовсе, это данность. - Te iubesc. Это вырвалось, казалось, против воли. Драган прекрасно знал его язык, прекрасно понимал, что значит эта фраза. - Ты опять? Штэфан, меня это раздражает. - Я лишь хочу, чтобы ты знал, что я чувствую к тебе. Румыния тоже умел быть упертым. В конце концов, хотя бы раз в году можно забыть о глупых принципах. - Я и так это знаю. Сербия уставился на сигарету у себя в руках, а потом снова на Калиша. Словно что-то решив, он откинул сигарету на асфальт, схватил Румынию за руку и потащил куда-то в сторону. - Эй, ты чего… - Просто заткнись. Штэфан недовольно поморщился, когда его усадили на скамейку. Повезло еще, что у этой развалюхи была спинка, и Калиш не свалился кубарем на грязный асфальт. Едва придя в себя, он почувствовал тяжесть на собственных коленях. Сразу разгадав намерения Сербии, он удивленно округлил глаза. - Ты серьезно? - Еще бы. Драган лишь снова усмехнулся и расстегнул молнию на своей куртке. Калиш словно завороженный смотрел на то, как мужчина снимает с себя верхнюю одежду, но потом одернул сам себя. - Подожди, мы же в парке! Не то, чтобы он не хотел заняться любовью с Драганом. Хотел, конечно, и очень сильно, но не в парке же и на старой скамейке. - Ну и что? – спокойно отозвался Милошевич. – Здесь все равно никто не бывает, кроме нас. Чистое безумие, как раз в духе Сербии. - А задницу отморозить не боишься? - Да заткнись ты уже! Штэфан вдруг засмеялся, даже не думая скрывать свой восторг. К черту всю эту нервотрепку с признаниями. К черту все! У него есть вот такой любовник, они идеально дополняют друг друга. Что еще нужно, в конце концов? Сербии явно не холодно, а Румынии уже попусту наплевать на все нормы морали. Его всегда легко было раззадорить, а Драган слишком хорошо знал, как именно надо действовать, чтобы им обоим было хорошо. Он терпел боль и дискомфорт, прекрасно понимая, что на смену этому придет долгожданное удовольствие, а Штэфан будет сжимать его в объятиях, утыкаясь носом в его черные волосы и кусая шею в порывах чувств. И все это будет, как всегда, правильно и уместно. Именно так, как и должно быть. Потом Милошевич припомнит Калишу все эти укусы, пожалуется на то, что у него опять вся шея в царапинах и засосах, а тот будет улыбаться, довольный, словно кот, прекрасно осознавая, что, что бы не говорил Сербия, он его любит. И всегда будет любить, какая бы ерунда не произошла. Глупая надпись на асфальте исчезнет, сказанные слова растворятся в вихре времени и позабудутся, и даже метки на теле будут уходить, но их чувство, одно общее на двоих, будет жить вечно. Пожалуй, в чем-то Драган все-таки прав. - Ты не замерз? - Затнись, идиот! – возмутился Милошевич. – Ты опять искусал мне всю шею, дебила кусок. Румыния хихикнул. Конечно, Сербия просто не может не возмутиться. В этом весь он. - Ты такой милый. - Завали ебало. Сказав это, Драган поднялся на ноги и вновь выудил пачку сигарет. Он уже был одет, а Штэфану еще предстояло натянуть на место штаны и привести в порядок рубашку, которая, кажется, была кое-где порвана. Прекрасно. Если он все время кусался, то Милошевич с завидным постоянством портил его одежду. Они, как всегда, в расчете. Уже одевшись, Румыния заметил, что Драган присел на корточки как раз на том месте, где он сам меньше часа назад намалевал свою надпись мелками. Уж не вздумал ли он ее стереть? Хотя вряд ли. Подойдя ближе, Калиш понял, что Сербия пишет что-то сам. Стало безумно интересно, что же именно. Едва лишь он приблизился, Драган вскочил с места и всучил ему обратно красный мелок. - И чтоб не болтал больше всякой хуйни, придурок, - почти спокойно сказал он и отошел в сторону тропинки, что вела в более обширную часть парка. Это был явный намек на то, что стоит прогуляться. Румыния недоуменно покрутил в пальцах мелок, а после опустил взгляд. Его лицо озарила неприлично счастливая улыбка, едва лишь он увидел несколько корявую надпись на кириллице. Подумать только, всего лишь два слова, и столько радости от них. «Волим те*». - Ты идешь, зубастик? Штэфан громко прыснул и, схватив на ходу свою шляпу, помчался следом за возлюбленным. - Бегу! И все же безумно приятно любить, когда это взаимно.