Не брат ты нам больше

Сабо сидит, прислонившись к ледяной стене, пытаясь собраться с мыслями. Он бледен, под глазами синяки, уголки губ подрагивают, словно от рыданий, но щеки сухие, лихорадочно горящие. Революционеры смотрят на своего почти-лидера с опаской и волнением, без попыток помочь: Сабо не опознаёт никого из накама, закрывшись в своём мире. Даже Драгону достаётся лишь скользящий взгляд, равнодушный и стеклянный. Сабо мучают кошмары. Они накатывают волной, один за другим, мешаясь мутной водой, камнями и песком, чтобы днём ненадолго отступить. Какофония мыслей, мучительных и терзающих, давят могильной плитой. Хочется вцепиться себе в горло, в грудь и драть их короткими ногтями, пока пальцы не смогут небрежной лаской пройтись по рёбрам - и глубже. Сабо хрипло хохочет - рваный истеричный смех насильно выталкивается из глотки и лениво ползёт к потолку. Сабо ходит, пошатываясь, как пьяный, заглядывает в чужие лица - безнадежно - и вымещает диким рыком свою злость - чужой. Вокруг все чужие, даже отблеска родного огня нет в испуганных и взволнованных лицах. Сабо запирают в карцере до того, как он стал бы избавляться от окружающих. Он молотит дверь, бросается на стены и замирает в углу диким зверем. Будь у него хвост, он бы хлестал им по бокам. Сны давят, погребают его под собой - во сне Сабо кричит, срывая голос. Раненные не кричат с таким страданием, с такой болью - душевной. В груди словно просыпается зверёныш, старательно пытающийся выбраться наружу: он бьётся изнутри, и Сабо очень хочет ему помочь. Сабо душит вина. Его усыпляют как дикого зверя, и, впервые за долгие, похожие один на другой дни, Сабо спит беспробудным сном без сновидений. Иванков что-то мудрит с его организмом, гормонами, стенает о чём-то жалобно, крутит-вертит тело - и совершенно не боится, что Сабо проснётся и, не узнав, пустит в ход драконьи когти. Потому что: - Пусечка Луффи жив, а ты, сладенький мой, ведёшь себя ну совсем не как старший брат! Сабо вздрагивает, как если бы слышал, но это всего лишь маникюрчик Иванкова. Сабо спит.

***

За долгие годы Фууши не изменился совсем, и Сабо бежит по его едва заметным тропкам. Теперь он может вспомнить весь маршрут, и это здорово, просто восхитительно! Вот тут развилка, вот тут надо обойти дорожку тигра, а вот здесь домик на дереве - их пристанище. Сабо великоват для него, но поднимается наверх быстро. Сердце в волнении бьётся, улыбка такая широкая - была ли она такой хоть раз за все те годы, что он провёл в Революционной армии? Сабо отталкивает рукой вход, приподнимается в локтях и замирает - у горла замерла труба. - Эйс, ты чего? - спрашивает Сабо, вглядываясь в совсем детское лицо. Сзади, если скосить глаза, можно различить мордашку Луффи и даже слёзы - он в детстве был таким плаксой. - Что ты здесь делаешь? - Эйс недобро хмурится, и что-то заставляет Сабо сжаться, ожидая удара. Он никогда не боялся брата, но знал этот его взгляд - всегда обращенный к чужим - и его силу, даже в столь юном возрасте сокрушительную. - Мы тебя не звали. - Н-но Эйс, я ведь, - Сабо чувствует себя совершенно беспомощным, он не ожидал приёма столь холодного, - я ведь ваш брат. - Ты? - Эйс презрительно хмыкает и Луффи недовольно надувает щёки, протягивает растянувшейся рукой к себе вторую трубу и встаёт с Эйсом рядом, но немного позади. И смотрит, смотрит. Его глаза, как два чёрных в ночи моря, и Сабо чувствует запах горящего мусора и вкус морской воды, вливающейся в горло. - Не брат ты нам больше. Предатель! Сабо пытается объяснить, рассказать, извиниться. Он кричит - выслушайте меня! - но Эйс замахивается на него трубой, и Сабо забывает о своём возрасте, силе и не защищается. В его голове - словно звуковую ракушу поставили на постоянное воспроизведение - крутится "предатель, предатель, предатель", голосами Эйса и Луффи.

***

Просыпаться оказалось больно. Всё тело болело - даже волосы, хотя это физически невозможно - голос был сорван, а голова гудела, словно за время сна там сделал себе улей осиный рой. - Проснулся, лапушка? - спрашивает Иванков, поправляя на своём пациенте одеяло. - Помнишь меня? Сабо даже не пытается говорить или кивать, только опускает ресницы, но Иванкову этого хватает. Он качает головой, складывает руки на груди. - Вы с Луффи-куном одного поля ягоды, - сон уже не властвует, но всё равно цепляется за сознание, и от слов окамы Сабо вздрагивает, его голова мотается в сторону, словно от пощечины. На душе гадко и больно, - что за привычка, доводить себя до такого состояния? Не знал бы сам, у кого какой отец, списал бы на генетику. - Жив? - хрипло спрашивает Сабо, смотря на Иванкова из-под грязной чёлки, но того грозный взгляд не трогает совершенно. - Да что ему будет, - отмахивается окама, жеманно улыбаясь. - В конце концов, его оперировал Хирург Смерти. Этот шалопай с дамочкой в саване на короткой ноге. - Слава Богу, - шепчет Сабо. Его снова утягивает в сон. В очередной кошмар. Но Сабо не страшно - он заслужил. Не сделал ничего, чтобы Эйс доверил ему Луффи. Чтобы сам Портгас был жив. Это его, Сабо, вина. И ему её заглаживать.