Слово джентльмена

Все земли Канзаса были сплошь залиты кровью в то время, и говорили, что даже вода в тамошних реках имела жуткий, отравленный смертью вкус. Но какие бы слухи ни ходили о Кровавом Канзасе в 1855-м году, сколько бы луженые глотки ни кричали о «поддельных законах» Миссури и как бы много людей — защитников «грязных нигеров» и пособников беглых рабов — ни было отправлено легислатурой на эшафот, здесь, вблизи Далласа (штата Техас), все было тихо. Чернокожая Марта, чьи руки пропахли едой и мылом, ходила между столами и смахивала крошки себе в ладонь. Рыжий платок украшал ее голову, на ее серой холщовой юбке остались жирные пятна. Марта не говорила. Никто из темнокожих в Далласе лишний раз не посмел бы произнести и звука. Она беспрекословно подступала к столам, если ее окликали; она терпела насмешки и грубость, и губы ее были плотно упрямо сжаты. Один раз доктор Шульц видел, как хозяин трактира — тучный седовласый мужчина по имени Билл — публично залепил ей пощечину. Удар был настолько сильным, что теперь синяк покрывал всю правую щеку Марты; у нее отек глаз и набухла скула, а она все ходила, молчала и стирала со столов хлебные крошки. К десяти часам трактир опустел. За окном царила темень — техасская пустынная мгла, приходящая каждый раз после заката. Марта почти закончила с уборкой, но к доктору Шульцу она не подходила, а тот не звал ее. Весь вечер он просидел в одиночестве, погруженный глубоко в свои мысли. На дне его кружки еще осталось немного пива, но о нем доктор Шульц уже давно успел позабыть. — Приготовить вам комнату, доктор? — услышал он со спины и обернулся. То спрашивал Билл. Билл стоял на лестнице и жевал табак, он ждал ответа и ждал его слишком настойчиво, как порой ждут торгаши с рынка, не готовые сходу принять отказ. Шульц лишний раз напомнил себе, что Биллу он ничем не обязан, — и только затем поднялся из-за стола, взяв свою шляпу. — Благодарю, — оправляя пиджак, сказал он, — но завтра к полудню я должен быть в Уэрте. — Путь неблизкий, — хмуро заметил Билл. Путь до Уэрта и впрямь был неблизким. Ко всему прочему, он был еще и сомнительным. Доктор сам пребывал в замешательстве — а все из-за слухов. Его привели в Даллас слухи. И слухам Шульц доверял порой больше, чем своей здравой логике. Люди не стали бы болтать просто так; брось камень в воду — и камень пойдет ко дну, но круги останутся, и будут плыть, и будут расползаться, и много времени пройдет перед тем, как уляжется встревоженная гладь. О том, что в Далласе засела банда Домерга, он слышал уже не раз. Однако в самом Далласе все было тихо; никто не шептался по кабакам, никто не заявлял о грабежах и пропажах. Здесь все было тихо, словно в один миг и Домерг, и все его головорезы провалились сквозь землю, и никто из толпы — никто — не видел «пятерых человек, среди которых еще была женщина». Значит, либо их покрывают (что абсурдно — зачем, для чего?), либо их и вовсе не было здесь, и направлялись они не в Даллас, а в далекий Форт-Уэрт. Но слухи, слухи… Откуда же слухи? — Вы точно, — Шульц вновь достал бумаги из своего кармана и вновь показал их Биллу — пять лиц, вырисованных на листах, — не видели этих людей? — Не знаю, доктор. Не помню. Среди тех, кто ночует, таких морд точно нет. Уж поверьте мне, я бы узнал. У Шульца не было выбора: он поверил. И остался один на один со своей верой, со своим ордером, со своей дальней дорогой, когда Билл, пожелав удачи, тяжелым шагом отправился наверх. И еще осталась Марта. — Я видела, — сказала она и замолчала тут же, будто кто-то — не дай бог — мог снова ее ударить. Услышать ее голос доктор Шульц явно не ждал. — Видела? — Пять человек. — Марта по-прежнему не смотрела ему в глаза и говорила сбивчиво, тихо, едва ли не шепотом. И взгляд ее то и дело устремлялся к лестнице, вверх. — Среди них женщина. Они были здесь сегодня днем. Они говорили, что заночуют в расщелине Валса, это к югу отсюда. — Это они? — Шульц протянул ей бумаги. — Да, — Марта поджала губы. А затем указала пальцем на мужчину с черной густой бородой. — Я помню его. Его зовут Марко. — Что ж, дорогая, — Шульц вздохнул и безрадостно улыбнулся, — ты только что принесла этой стране больше пользы, чем твой хозяин, вероятно, принес за всю свою жизнь. Расскажи мне, как далеко отсюда расщелина Валса? И Марта рассказала ему. Она рассказала, что если идти по дороге на запад, а затем не сворачивать к северу по широкой, накатанной колее, где обычно проходят почтовые дилижансы, но свернуть на юг и проехать вдоль берега к каньону — то там, в районе обмелевшего устья, и будет расщелина Валса. Марта рассказала, что знает об этом, потому что два года назад ее брат пытался бежать. И он скрывался там, а потом его нашли и до смерти забили плетями. Почти весь свой путь доктор Шульц проделал в сумрачной мгле. Далекие звезды над Техасом не освещали дорогу, зато ярко горела der Polarstern*, и Шульц следовал ей и по ней направлял свою лошадь. Он добрался до каньона, до обмелевшего устья. И там, где начинался подъем, он пришпорил Габи, заставив ее через силу взойти на каменистую лихую тропу. Здесь дорога была опасной, Шульц крепко сжимал поводья и слушал, как стучат копыта о камень; он держал Габи в метре от края, а сам пытался разглядеть там, под ними, в расщелине, следы от костра. Он был уверен, что утром никого бы уже не застал. Что, потеряв день — целый день — в поисках, он никогда б не угнался за ними, за «пятью людьми, среди которых еще была женщина». Но вот он увидел, как что-то мерцает внизу, — то был тусклый рыжий свет погасшего пламени. То были тлеющие угли. Шульц остановил лошадь и замер сам, вздохнув полной грудью. Сколько месяцев он гнался за ними — он и не только он. Пять убийц Канзаса, пять палачей Техаса, Огайо, Небраски, пять смертоносных всадников, чьи руки и совесть давно утопали в крови. Впрочем, их совесть Шульца не волновала; он не был священником и не он отпускал грехи. Ему было достаточно крови — того, что эта кровь на их руках была. Об этом он думал, стягивая винтовку со своего плеча и слушая эхо над каньоном. Его не пугала темнота; ему хватило бы пары шагов, одного кашля, одного звука — и тот, который его издал, свалился бы замертво в следующую же секунду. И Шульц ждал, уперев в плечо приклад, он ждал и слушал, но угли тлели, а тишина все оставалась вязкой и не спугнутой никем. Ее разорвал грохот. Но грохот не его винтовки и не тогда, когда он хотел. Что-то обожгло ему пальцы, оружие рвануло из его рук. Лошадь под ним заржала, встрепенулась, встала на дыбы, чуть не скинув его с седла. Она бросилась прочь в сумасбродном, паническом беге; Шульц едва успел намотать поводья себе на запястья и пригнуться, вцепившись в ее гриву пальцами. Где-то внизу раздался грохот его упавшей на дно каньона винтовки. Где-то справа раздался свист, и смех, и вопли, и голоса. Габи гнала, ослепленная ужасом, не видя в темноте, куда она несется и куда несет его, а сзади и по сторонам их нагоняли перестук копыт и рев чужих лошадей. Замелькали огни, зажглись факелы. Пятеро окружили их на ходу, а Шульц не мог даже выхватить пистолет из своей кобуры, боясь хоть на секунду потерять равновесие. Они стреляли — но стреляли не в него, а Габи под ноги. Та шарахалась то влево, то вправо, и сердце, бьющееся у Шульца где-то под горлом, каждый раз замирало, когда он чувствовал, как соскальзывают его руки. Он держался одним лишь чудом, потому как держаться больше не было сил. Он был на пределе, когда понял, что пятеро, загонявшие их, дразнящие их пулями и смехом, остались далеко позади. И он подумал: «Оторвались? Неужели?». Но тут другая, страшная мысль поразила его. Шульц понял: они не отстали, они сбавили ход. Там, впереди, был обрыв, и он на всех парах несся прямиком в пропасть. Он попытался обуздать Габи, до скрежета натянул поводья, но она не слушалась и не слышала его криков «стой!», она гнала и гнала, и под конец Шульц, сцепив зубы, решился сползти с нее набок. Он натянул ворот пальто себе на затылок — столько, сколько это было возможно. Он зажмурился изо всех сил — и затем разжал руки. — А он смышленый, этот докторишка. Шульц пришел в себя, лежа на земле. Тупая боль наполняла все его тело. Черное небо с россыпью звезд нависло над ним. Ветер рвал пламя с зажженных факелов — пяти факелов, что были в руках убийц Домерга, которые окружили его, которые возвышались над ним, сидящие в седлах на своих лошадях. — Эй, док, — позвал его мужской голос. Шульц поморщился и попытался встать, но при первом же движении в плечо и шею ему отдало так, что померкло в глазах. — Живой, погляди, — засмеялась Дейзи, и Домерг, скрививший губы в ухмылке, снова окликнул его. — Давай только без глупостей, док. Мы знаем, кто ты, а ты знаешь нас. Вставай, поговорим. Нам интересно поговорить с умным человеком. Шульц уперся в землю ладонью. Он медленно поднялся, превозмогая боль; в голове у него звенело, и кроме этого звона не было слышно ни одной связной мысли. Он не чувствовал страха, в нем не пылала злость. Все, что он ощущал, стоя в кругу, замкнувшемся, как петля у висельника на горле, — это глухое раздражение и дикую, невозможную слабость. Пять пар глаз неотрывно следили за ним. — Молодец, — похвалил его Домерг. — А теперь отстегни кобуру и брось ее ко мне. Его слова Шульц исполнил неукоснительно и молча. Дейзи улыбалась. В бликах огня ее лицо казалось уродливым, жутким, странным, будто оно вовсе не могло принадлежать человеку. Это лицо настолько притягивало взгляд и настолько пленяло своей безобразностью, залегшими тенями, оскалом блестящих зубов, что Шульц не глядел ни на кого больше — только на нее. И Дейзи глядела в ответ, и скалилась еще шире. А Домерг рядом с ней говорил: — Ты, наверное, задаешься вопросом, почему мы не убили тебя сразу, а, док? — Какой бы ни была причина, — Шульц осторожно, дабы не ныла рука, постарался отряхнуться от пыли, — полагаю, что основана она на личной выгоде. — Возможно, что и так, — согласился Домерг, — а возможно, что тебе выпал шанс увидеть жест величайшего благородства. Я объясню, — уточнил он, встретившись с Шульцем глазами. — Видишь ли: все, кто приходит за нами, мечтают всадить по пуле каждому из нас и незамедлительно отправить к праотцам. Осуждать их трудно, но — мы грешники, док. Мы грешники, мы убийцы и воры, а скажи, кому еще так необходимо искупление? .. Только таким же убийцам — таким, как ты. Охотникам за головами. Поэтому, если хочешь, — пожалуйста, молись. Мы подождем. Но это не так интересно. Куда интереснее, когда вы вместо души пытаетесь спасти себе жизнь. Договориться. Как думаешь, док, многим ли это удалось? — Полагаю, что никому? — Ты совершенно прав, док. Все до тебя, — Домерг развел руками, — не были в должной степени убедительны. Но ты умный человек, верно? И я даю тебе выбор. Либо ты молишься, а затем мы убиваем тебя. Либо ты пытаешься нас убедить, и мы тебя слушаем — о, поверь, мы будем слушать очень внимательно, док. Но если ты не справишься, получишь пулю. И тогда можешь забыть о молитве. Шульц коротко усмехнулся и склонил голову, будто боялся, что эту усмешку может увидеть Домерг. Но затем он выпрямился, вскинул подбородок — и улыбался уже открыто. — Полагаю, вы ждете, что я предложу вам денег? — поинтересовался он. — Или что я начну клясться, будто не стану преследовать вас и не сдам вас властям? Что ж, — он пожал плечами. — Хочу сказать вам: все, что я делаю, я делаю исключительно в рамках своей… профессии. Но я также хочу сказать вам, что не намерен вас развлекать. Ни молитвой, ни клятвами. — Тогда ты умрешь, док. Шульц с некой досадой щелкнул языком. — Похоже, что так. Домерг пристально смотрел на него и молчал, и все вокруг него молчали тоже. Молчала Дейзи, улыбка с ее лица не исчезла, но словно выцвела, истратила яд. Могло показаться, что Дейзи вдруг стало скучно. — Голосуем, ребята, — голос Домерга наконец прервал тишину. — Кто за то, чтобы убить доктора Шульца прямо сейчас? Дейзи рядом с ним встрепенулась. Глаза ее хищно засверкали. — Привяжем его к лошади, — низко прохрипела она, — чтоб волочился по земле. Раз док не пожелал «развлекать» нас, пусть развлечется сам. — Убьем. — Вслед за ней отозвался Марко. Ковбой Дугласс сплюнул на землю и молча поднял руку. Очередь дошла до последнего, однако же он не спешил и, стянув с лица платок, которым прикрывался от дорожной пыли и ветра, сам обратился к Шульцу: — Могу я спросить вас, достопочтенный доктор, как давно вы приехали в штаты? — Разумеется, — с готовностью ответил ему Шульц. — Я приехал два года назад. — А могу я спросить, по какой причине? — Смею предположить, по той же, что и вы, господин Хикокс. Я политический беженец. — Значит, вы, преследуемый законом у себя на родине, решили взять в руки ружье и встать на его сторону здесь? — Совершенно верно. — Хотите избежать ошибок прошлого? — О, все гораздо проще. Здесь маленький спрос на дантистов и весьма большой на убийц. Хикокс затих, но размышлял недолго и, передав Ковбою Дуглассу свой факел, сложил поводья, чтобы слезть с лошади. Он размеренным шагом подошел к Шульцу, заведя за спину руки, с интересом вгляделся в его лицо. — Хотите пари, доктор? — Пари? — Я предложу вам дуэль. А вы предскажете ее исход. И если вам повезет… И если вы не получите пулю… Мой голос будет за вас. Уверяю: для моих коллег его достаточно, чтобы сохранить вам жизнь. — Звучит заманчиво, — с улыбкой признался Шульц. — Мне не доводилось прежде участвовать в дуэлях. Думаю, это весьма интересный опыт. Хикокс вытащил револьвер из своей кобуры и отодвинул полу плаща, открывая для Шульца другую, парную ей. — Берите оружие, доктор. Это было ни с чем не сравнимое удовольствие — вновь чувствовать тяжесть оружия у себя в руке. Револьвер лег в ладонь Шульца так идеально, будто был продолжением его кисти. Хикокс отсчитал десять шагов. Всадники подались назад, расширяя круг. — Прошу прощения, — подал голос Шульц, внимательно оглядев доставшийся ему револьвер, — правильно ли я заметил, господин Хикокс, что вы левша? Тот демонстративно поднял руки. — Как видите, доктор. — Мне казалось, по левую сторону от меня был лишь один всадник, — Шульц сосредоточенно нахмурился, пытаясь вспомнить наверняка. — Выходит, это были вы. Хикокс выжидающе молчал. — Это были вы, — кивнул Шульц собственным мыслям. — Вы выстрелили… шесть раз? Верно? И если это так, то в револьвере, который вы достали сейчас по привычке — из левой кобуры, — не осталось патронов. В то время как мой полностью заряжен. Пламя факелов гудело на ветру. Всадники замерли — замер Домерг, замерла Дейзи, замерли Ковбой Дугласс и чернобородый Марко. — Исход дуэли однозначен, — заверил Шульц; сощурив глаза, Хикокс спокойно ждал, что он скажет дальше. — Проблема вся в том, что я не признаю такой дуэли. De facto, вы безоружны. С этими словами Шульц поднял руку над своей головой и выстрелил в воздух. Лошади испуганно встрепенулись, всадники вцепились в поводья. Хикокс широко улыбнулся, убирая свой револьвер, и три раза хлопнул в ладоши. — Браво, доктор. Вы истинный джентльмен. — Дьявол тебя подери, Пит! — с облегчением фыркнула Дейзи, Домерг рядом с ней рассмеялся. Вновь взобравшись в седло, Хикокс продолжил: — Там, откуда я родом, «джентльмен» — не пустой звук. Вы дадите мне слово джентльмена, доктор: вы не станете гнаться за нами и не донесете на нас властям. — Слухи бегут быстрее, — предостерег его Шульц. Хикокс кивнул. — Когда-нибудь они нас догонят. — Слово, док, — потребовал Домерг. — Ваше слово. — Мое слово, господа. — Ваше слово, — повторил Хикокс и склонил на прощанье голову. — Мы не встретимся больше. Удачно добраться до Далласа, мистер Шульц. Лошади беспокойно забили копытами в землю. Вдалеке, над каньоном, розовым маревом брезжил рассвет.