Зачем ты так со мной?

"Когда ты на меня смотрел, я отворачивался, потому то не мог вынести взгляда твоих зелёных глаз. Ты форменная скотина, грёбаный неврастеник. Меня все раздражало в тебе. Я готов был вцепиться пальцами в твое горло, но ты снова и снова отшучивался и широко ухмылялся. То, что между нами происходило, никогда не было похоже на любовь, дружбу или банальную симпатию. Это была странная одержимость. Тебе необходимо было, как воздух, как свет великих Древ, как благодать Эру, что заложена в наши душах, быть рядом, даже если в таком извращённом смысле. Ты всячески издевался надо мной, над моей манерой сражаться и управлять лошадью, над тем, какой я замкнутый и сдержанный. Ты всегда насмехался над моей с Нельо крепкой дружбой. Я ненавидел тебя за то, как ты порой проходил мимо его комнат, заметив меня, ехидно ухмылялся, обзывая нас с ним мерзким словом "мужеложцы". Нельо, как мог, меня поддерживал, всякий раз огрызался. Ты много раз подставлял меня перед дядей, насмехался прямо за обеденным столом. Я ненавидел тебя всей душой и сердцем за то, что начинал быть зависим от тебя". Фингон с долгим выдохом отложил перо, растирая озябшие пальцы. Его сердце билось ровно, голова была ясной. Тишина, царившая в его личных покоях, не давила на уши, наоборот, успокаивала расшалившиеся мысли, заглушала вой сердца. За стрельчатым окном, драпированным белоснежным тюлем, стояла весна, пронзительно чистая и яркая. Нежно-розовые цветы персика усыпали лепестками дорожки в саду, трава пробивалась среди чернозема, совсем еще зеленая и хрупкая. А воздух рождал в сердце песню сладкой горечи и неудержимой тоски по любви. Он собрал в стопку пергаменты, замерев на несколько мгновений, прислушиваясь к своим чувствам. Он был в смятении, переполнен отчаянием и тоской, не понимая, как дальше с этим жить. - О, Илуватар, дай мне терпения... В комнату легкой походкой вошел Маэдрос, широко улыбнувшись другу, присел в кресло, достал меч из ножен и начал точить куском шершавого камня, темного и неприглядного. - Нельо, ты в своем уме? - закатив глаза, ровно спросил Фингон, перехватывая на лету пущенную Маэдросом кресельную подушку. Как тот ее бросил, оставалось загадкой, ведь обе его руки были заняты. Он задорно рассмеялся, отбрасывая косы за спину, продолжил точить меч, приговаривая: - Это только ты придумываешь особенные места для обращения с оружием. Меч требует ухода в любое время суток, - на его лбу образовалась сосредоточенная складка, он даже от усердия закусил верхнюю губу, что выглядело слегка забавно для широкоплечего высокого воина. Фингон с нежностью посмотрел на друга, с болезненной ясностью отмечая на его лице общие черты с тем, кого он старался забыть. Маэдрос заметил его взгляд и вдруг с пылом сказал: - Он не стоит и пылинки с твоих одежд, Финдекано. Фингон лишь покачал головой, тяжело поднялся и вышел из комнаты. Маэдрос бросил точило на кресло, вложил меч в ножны и открепил их от пояса, бросил на стол, замерев на несколько мгновений, сокрушенно закрыл лицо руками, пару раз выдохнув, прошептал: - Почему я так поздно это понял? Фингон скорым шагом пересек тронный зал, сбежав по лестнице в сад. В темном, оплетенном плющом и вьюном закутке сада была беседка с дивным фонтаном посередине. К нему-то и прибежал Фингон. Обхватив себя руками, с выражением муки на лице, он рухнул на колени у подножия фонтана, впиваясь ненавидящим взглядом в рябь своего отражения в ключевой воде. Изнутри тоска выедала сердце, отравляла душу отчаянием и лишала надежды. Его сердце жаждало встречи с тем, кто никогда бы по доброй воле не ступил во владения короля Финголфина и его сыновей. Фингон вспоминал ярко-зеленые насмешливые глаза, звонкий голос с ехидными нотками, рассыпанные копной смоляные волосы и изящный стан. Карантир никогда не заплетал больше одной косы, всегда ходил в траурно-черных одеяниях, так жутко контрастирующих с кроваво-красным гербом феанорингов на плаще. Он не был нежным и сильным, как Маэдрос, не слыл даром в музыке, как Маглор, не был славен в боевых искусствах, как его братья или отец. Он был своевольным, упрямым и остер на язык. У него не было Господина, кроме отца и Великого Эру. Он презирал любую слабость и насмехался над оплошностями. Он был весь как пылающий уголек смертоносного гнева. Такой же красно-черный и жаркий. Но представшее перед ним наваждение не могло задержаться более - возникая совсем рядом, касаясь невидимыми пальцами и окутывая своим теплом, оно быстро ускользало из плена смугловатых пальцев наследника второго дома, словно играясь с чужим рассудком. Твердую поступь и хмурый взор сменяли привычные слова, грубые и обидные, но Финдекано был болен и очарован - он подставлял лицо под плоть больного воображения, касаясь несуществующих фаланг собственной щекой, прикусывал нижнюю губу от обиды. Третий сын обходил его кругом, продолжал то и дело касаться кончиками пальцев лица, изучал ровные и совершенно новые линии - глаза его были чуть опущены, а сам он неровно дышал. Кровь закипала в жилах. Но ни шелест листвы, ни успокаивающий плеск фонтанных струй не способны были избавить от ужасной реальности - даже сейчас, находясь в объятиях своего воображения, он мог слышать едва различимый смех: он звенел вдали, распускался новым звуковым залпом, а затихал на такой дивной ноте, что даже жар невидимых рук исчезал тотчас. Стихла поступь, закрылись веки, а вожделенный образ прекратил свое существование. На смену прекрасному наваждению явился оригинал, такой же хмурый и печальный, наблюдающий за своей пассией исподлобья. Она звала его, когда в этот же миг затаивший дыхание Нолофинвион прятался в зарослях и рассматривал каждую деталь в ярчайших образах и красках. В тот момент невозможно было кривить фэа: он видел слабую улыбку, что играла на оскорбляющих его раннее губах, различал удивительный изгиб, вынуждающий собственные очи раскрыться от удивления. Эмоция, не желающая показываться так долго, наконец дала о себе знать. И кому были посвящены эти чувства?! Халет кружилась и вальсировала между деревьями, звала за собой темного сына Феанаро, будто бы чувствуя на себе чужой взгляд. Момент был ошеломительный: стихли окружающие звуки, даже природа будто сбавила тона, и Фингон чувствовал себя предательски неуместным лицом в данной ситуации. Все тело забила дрожь, похожая на ярость валар, но это была лишь чертовски не замутненная зависть. Скомкав в тонких пальцах край лазурной рубашки, он закусил губу, стараясь не выдать себя ни одним звуком или движением. В этот момент в душе светлого появилось всепоглощающее чувство ненависти. Смотря, как нежно Карантир целует свою суженную, Финьо ненавидел его с каждой секундой все сильнее. Все суровее становилось его лицо, до этого всегда бывшее лучезарным. Он возненавидел его.