Флорентийка. Паутина обмана

Toi mon amour, mon ami Quand je rêve c'est de toi Mon amour, mon ami Quand je chante c'est pour toi Mon amour, mon ami Je ne peux vivre sans toi Mon amour, mon ami Et je ne sais pas pourquoi Je n'ai pas connu d'autre garçon que toi Si j'en ai connu je ne m'en souviens pas A quoi bon chercher faire des comparaisons J'ai un coeur qui sait quand il a raison Et puisqu'il a pris ton nom

      За ужином я ела мало, избегая глядеть в глаза папе и Леонарде. Я ощущала в себе какую-то перемену, не желая, чтобы её во мне заметили близкие мне люди. — Фьора, куда это годится? — спрашивал меня с беспокойством отец. — Хочешь сказать, что наелась одним хлебом с маслом и курицей? — Да, пап, я не голодная, правда, — я встала из-за стола, собираясь уйти к себе в комнату. — Ты точно не заболела? — Леонарда усадила меня обратно и пощупала мой лоб. — Странно ты ведёшь себя сегодня. — Леонарда, тебе кажется, — успокаивала я гувернантку. — Со мной всё хорошо. — Разве? — отец смерил меня недоверчивым взглядом. «Что папа так смотрит, словно у меня лишняя голова выросла, рога или хвост?» — думала я недовольно. — Ты сама не своя сегодня. Проспала до двух часов дня, не поела тартинки… — Леонарда поправляла мне складки на платье. — Вот я и сеньор Бельтрами забеспокоились о тебе. — Да всё со мной хорошо. Я могу идти к себе? — мне хотелось поскорее покончить с расспросами о моём физическом и душевном здоровье. — Иди, Фьора, — разрешил мне отец. — Спасибо за вкусный ужин. Я буду у себя, — поблагодарив отца и Леонарду, я вышла из кухни и направилась к себе. Попыталась приняться за чтение Овидия, но в мою голову упорно лезли события сегодняшнего дня. Мой сон, больше смахивающий на бред безумца. Та сцена во дворике, где я и Филипп де Селонже обсуждали мой сон. Необычное поведение Филиппа, который не только не посчитал меня за сумасшедшую, но и посоветовал мне попробовать свои силы в литературе. Мой первый поцелуй и признание в любви знатного сеньора-чужестранца… Этот день у меня оказался очень богат на события, до сих пор проносящимися яркими картинами в моей голове. Мне не верилось в реальность произошедшего со мной. Неприятный осадок от моего сна почти вытеснили приятные эмоции. Всё произошло так неожиданно, стремительно. Я даже не понимала, что произошло. А когда поняла, то поздно было уже сопротивляться тому чувству, которое сжигало меня изнутри, угнездившись в моём сердце. Хуже всего было то, что это чувство уже ничем из меня не вытравить… Мне нельзя думать о бургундском посланнике. Чем всё закончится? Какое-то время у нас будет роман, поцелуи, объятия и слова любви… А потом верный рыцарь Карла Смелого и кавалер ордена Золотого Руна уедет на свою родину, в свою Бургундию, где родился и вырос. Филипп вновь окунётся в привычную для него жизнь: войны, опасности, развлечения при бургундском дворе, постоянный риск. Его уже не будут занимать мысли о некой Фьоре Бельтрами, с которой у него что-то проскользнуло во Флоренции, чему не стоит уделять особое внимание, и что он всегда может найти ещё одну такую дуру, как я… Кто я для него? Милая глупышка Фьора, которая будет лить по нему слёзы, когда он уедет вновь на войну, и которая всё равно будет его ждать, чтобы ни случилось, увядая среди пышной роскоши дворца Бельтрами? Да, хуже всего то, что я люблю этого человека, буквально оглушившего меня поцелуем там, во внутреннем дворике палаццо Бельтрами, под раскидистой сенью крон апельсиновых деревьев, среди цветов и античных статуй… Вряд ли граф де Селонже соблаговолит про меня вспомнить, когда уедет воевать за своего сюзерена… Догадываюсь, что мои слёзы его только огорчат. Ему не будет дела до смутной тревоги за него, так теснившей мою грудь. Чтобы себя отвлечь, я попробовала приняться за чтение своего любимого Платона, но все мои мысли сводились к тому, что произошло в саду между мной и Филиппом, и я, не в силах сосредоточиться на содержании текста, с раздражением захлопывала книгу. — Хозяйка, что с тобой? — спрашивала меня Хатун, занятая тем, что шила себе новую юбку. — Хатун, не переживай, всё хорошо. Просто не знаю, чем уже заняться! — Всё о том сеньоре думаешь? — Ты у нас прямо всё знаешь, — я лишь грустно усмехнулась. — Ты сегодня сама не своя, грустишь и вздыхаешь часто. — Хатун перекусила нитку, которой намётывала кружева на юбку. — Хатун, ты бы не могла меня оставить одну? Мне надо обо всём поразмышлять. Желательно, чтобы я была одна и в тишине. — Как скажешь, хозяйка! — Хатун улыбнулась мне, встала со стула и, взяв свою недошитую юбку, направилась к двери. — Доброй ночи. Позовёшь, если я буду нужна тебе. Хатун покинула мою спальню, оставив меня в одиночестве. Сейчас я не тяготилась тем, что была одна. Скорее одиночество сейчас представлялось мне желанным. Не помогало отвлечься и рисование. Как бы я ни пыталась запретить себе думать о графе де Селонже, всё сокровенное само вырисовывалось мною на холсте. Я сама не понимала, как так получалось, что я хотела нарисовать одно, а в итоге рисовала совершенно другое. Вот появился высокий мужской силуэт, сочетающий в себе элегантность с завидной физической силой. Руки, которые мне вновь захотелось ощутить на своём теле. Благородные и смелые черты прекрасного лица. Густые чёрные волосы, больше привыкшие к шлему, обрамляющие это лицо. Холодный надменный прищур его ореховых глаз, насмешливая складка в правом уголке губ, когда он улыбался… Боясь, что кто-нибудь может узнать о моих чувствах, я сжигала портреты графа де Селонже в жарко натопленном камине. А потом с удовлетворением смотрела на то, как пламя пожирает плоды моих трудов… — Даже не надейтесь, мессер де Селонже, — гневно шептала я, будто в бреду, — я вас не люблю ни капли, не сомневайтесь! Я сидела возле камина, обхватив руками колени, глядя на пляшущие в завораживающем танце языки пламени, которые сжигали очередной мой набросок, где я изобразила бургундского рыцаря. «Ха-ха! — услышала я голос совести в своей голове. — Да признайся уже самой себе, что ты его любишь, глупая вздорная девчонка!» Нет, ни за что! Умру, но унесу тайну с собой в могилу! Так я решила сама для себя. «И кого ты хочешь обмануть, врушка маленькая?» — Боже, как меня достала эта совесть! В моём сне мне покоя не давала, теперь в реальности решила надо мной поиздеваться! Что за жизнь? Как будто некто невидимый, пишущий о моей судьбе, решил немного развлечь самого себя, превращая мою жизнь, непонятно во что. Жить мне становится всё интереснее и веселее! Падают снежинки, ночь укрыла своим крылом Флоренцию, мороз разрисовывает стёкла на окнах замысловатыми узорами, а я сижу на кровати, точнее полулежу, и старательно вышиваю бисером церковь Санта Тринита. А теперь угадайте с трёх раз, чьё лицо поминутно мелькало перед моим мысленным взором? Чьи руки до сих пор чудились мне на моей талии? Как тут можно вышивать? Ну, скажите мне, как можно сидеть и вышивать, когда совсем другое в голове? Или… другой?.. Красивый и обаятельный мужчина, дворянин и воин, в возрасте двадцати семи лет. Высокий, широкоплечий, статный! Ну как рядом с таким мужчиной думать о чём-то обыденном, как вышивание или шитьё, рисование, чтение книг? Поздравляю тебя, я сама, с тем, что ты дура! Обыкновенная сентиментальная и невозможная дура… Давай, повздыхай, проливай слёзы по человеку, для которого ты лишь приятное воспоминание, и которое он увезёт из Флоренции в свою Бургундию! Можно же ещё и волосы на себе рвать, выть волком от тоски, забившейся в угол моей души серой крысой, и пожирающей изнутри. Как много вариантов… — Фьора, ты дура… — прошептала я себе. «Признайся уже себе в том, что любишь его!» — подтачивала меня совесть. Она была права, как это ни странно звучит. Да, мои чувства к графу де Селонже не похожи на те чувства, что я испытывала к Джулиано Медичи. К брату Лоренцо Великолепного я испытывала простое влечение, присущее моему юному возрасту. Джулиано красив, наделён властью, в него влюблена не одна флорентийка… Джулиано храбро сражается на турнирах… Но теперь меня мало волновали его успехи, красота и он сам. Я больше не завидовала Симонетте Веспуччи, столь любимой им. А ведь раньше я так завидовала ей, даже ненавидела её… Мне так хотелось, чтобы у меня были такие же красивые золотые волосы. Мне казалось, что ни один мужчина не сможет полюбить меня, с моими-то чёрными волосами, что за мной ухаживают исключительно ради денег моего отца! Глупая я была тогда. Не в моих волосах была проблема, а в моей голове! Вдобавок Иеронима постоянно обзывала меня цыганкой, когда я была ещё ребёнком. Хоть мне и было всего пять лет тогда, но я надолго запомнила эту противную сценку, которая произошла в моём саду, где я играла… — Бедная малютка так некрасива, — говорила Иеронима с притворным сочувствием, проводя рукой по моим волосам. — Она похожа на цыганку с улицы. Наверное, если бы не состояние моего кузена Франческо, никому бы и в голову не пришло пожелать бедняжку. Сомневаюсь, что кто-нибудь вообще возьмёт её замуж… Иеронима ушла по своим делам, безгранично довольная тем, что нанесла мне обиду, а я после её ухода, прорыдала до самого вечера. Даже Леонарда, как ни старалась, не могла меня успокоить. С этого дня всё и началось. Только теперь я понимала, что проблема была далеко не в моих чёрных волосах, а в том, что я, как дура, поверила словам Иеронимы, будто это священная табличка с десятью заповедями. — Какая же я глупая… — прошептала я, открывая окно, чтобы проветрить комнату, и усаживаясь на подоконник, глядя на тёмные воды реки Арно, отражающей ночное небо, усыпанное звёздами. Как красива Флоренция ночью, когда на улицах никого нет, светят звёзды и зажигаются огни! В опустевших улицах моего родного города, с наступлением ночи, есть своё очарование. Мне и хотелось бы одеться потеплее, погулять по ночному городу, вдохнуть прохладный воздух, веющий с реки Арно… Пройтись вдоль торговых лотков на Понте Веккио, посетить церковь ночью и послушать пение… В этом было что-то загадочное и мистическое. Только кто меня отпустит гулять в такое время по городу, именно тогда, когда он манит меня своей неведомой гипнотической силой больше всего? — Коль не любовь сей жар, какой недуг Меня знобит? Коль он — любовь, то что же Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!.. Так злой огонь?.. А сладость этих мук!.. Странно, что мне вдруг вспомнился сонет Петрарки, который я напевала. -На что ропщу, коль сам вступил в сей круг? Коль им пленён, напрасны стоны. То же, Что в жизни смерть, — любовь. На боль похоже Блаженство. «Страсть», «страданье» — тот же звук. Почему-то каждая строка находила отклик в моём сердце, словно была там выжжена калёным железом. -Призвал ли я иль принял поневоле Чужую власть?.. Блуждает разум мой… Я — утлый челн в стихийном произволе. Я прервалась, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Поглядев вниз, я так и обмерла. Под моим окном стоял какой-то человек. Судя по одежде, нищий. В дырявых сапогах, которые давно «просили каши», в истрёпанных штанах и плаще, капюшон которого незнакомец надвинул сильнее до бровей, чтобы скрыть лицо. Я не могла разглядеть лица этого человека. Но роста он был высокого, телосложения крепкого. Когда неизвестный принялся ходить туда-сюда, я догадалась по его уверенной походке, что он молод. Плотно закрыв ставни на окнах, я открыла дверь и пошла в спальню Леонарды, которая о чём-то беседовала с Хатун, но они прервали общение, когда я переступила порог комнаты. — Хозяйка, я понадобилась тебе? — Хатун сразу поняла, зачем я пришла. — Да, Хатун, ты мне очень нужна. Мне опять всякие ужасы снятся, — использовала я первую отговорку, пришедшую мне в голову. — Мне сделать тебе успокаивающий отвар? — поинтересовалась заботливо Леонарда. — Нет, спасибо, если со мной будет Хатун, я не буду так бояться, — заверила я наставницу. — Что ж, идите, — проговорила Леонарда, вновь укладываясь спать. — Но если сны не перестанут мучить, приходи и я тебе отвар приготовлю. Я и Хатун вышли из комнаты Леонарды, закрыв дверь. — Хозяйка, а что тебе снилось, если не секрет? — спросила меня Хатун, когда мы брели в полутьме к моей комнате. — Хатун, это была просто отговорка. На самом деле у меня под окнами какой-то нищий стоял и смотрел на меня. — Но что ему нужно? — удивилась татарка, широко раскрыв от удивления, насколько это возможно, свои раскосые чёрные глаза. — Пойдём, я тебе покажу, — говорила я, открывая дверь своей спальни и заводя Хатун за собой. — Он здесь, смотри… — шептала я, подводя Хатун к окну. Молоденькая татарка долго всматривалась в темноту улицы через стекло, но потом отпрянула от окна, словно увидела что-то необычное и из ряда вон выходящее. Разгуливающего по улице грифона, к примеру. — Хатун, что ты там увидела? — живо поинтересовалась я у камеристки, тоже прислонившись к стеклу. Нищий, так пристально смотревший на меня, когда я пела, сидя на окне, не ушёл… — Вот, видишь, хозяйка, — Хатун несколько испуганно посмотрела на меня. — Он и не думает уходить. Может быть, это вор, который планирует ограбление и поэтому так следит за нашим домом? — Нет, Хатун, — я погладила Хатун по плечу, желая успокоить, — я не думаю, что это вор. Не бойся… — Хозяйка, но этот человек так подозрительно выглядит… — пролепетала она. — Может мне сказать слугам, чтобы его прогнали? Я боюсь, что он может причинить вред тебе, а то и всем нам… — Хатун, не будь такой трусихой, — ласково упрекнула я её, обняв. — Наверно, этот человек голоден и ждёт, что кто-нибудь над ним сжалится и вынесет ему поесть. — Ну, если ты так говоришь, хозяйка, значит, так и есть, — примирительно сказала Хатун. — Пойдём на кухню? — предложила я девушке. — Только возьмём с собой побольше продуктов, на тот случай, если у этого человека есть семья, — подняв Хатун с пола, я повела её на кухню, стараясь ступать аккуратно, чтобы половицы не скрипели и не разбудили папу. И Леонарду, потому что, если проснётся Леонарда, то она умудрится перебудить весь дом. — Хозяйка, а ты уверена, что это хорошая идея? — спрашивала меня Хатун, когда мы уже были на кухне и собирали продукты в большую плетёную корзину. — Выходить на улицу, да ещё и в такое позднее время, настоящее безумие! — Но мы же не будем выходить на улицу. Мы просто спустим корзину с едой на верёвке. — Я положила в корзину ещё и две бутылки бургундского вина. — Так что ничего страшного. — потом я положила верёвку, на которой думала спустить еду тому бедняку под моим окном. Закончив наполнять корзину продуктами, я и Хатун вышли из кухни, стараясь не шуметь. Сейчас мы поднимались по лестнице на второй этаж. Хатун помогала мне нести довольно тяжёлую корзину, держа за ручку с другой стороны. — Боже, какая тяжёлая, — пожаловалась она шёпотом, ставя корзину на мою кровать. — Хозяйка, тут на неделю еды хватит, причём не только одному человеку. Я на сто процентов уверена, что этот человек точно будет за тебя Бога молить… — Да мне как-то безразлично, — я пожала плечами. — Я не гонюсь за тем, чтобы меня считали святой, — обронила я, доставая длинную верёвку и привязывая её к ручке корзины. — Открой окно, пожалуйста, — велела я. Хатун, метнувшись к двери и закрыв её на ключ, только тогда открыла настежь окно. Тот человек не уходил, по-прежнему меря шагами узкий бордюр, отделяющий каменное возвышение, на котором стоял палаццо Бельтрами, от реки Арно. — Вот, видишь, Хатун, — говорила я служанке шёпотом, — он безобиден. Просто голодный бедняк. Раз нам выпала такая возможность, почему бы и не помочь нуждающемуся человеку? Не ко всем же судьба так благосклонна, как к нам… — А ты права, хозяйка, — согласилась Хатун со мной, — это мы можем не опасаться зимних холодов, нищеты и голодной смерти, живя на всём готовом. Этому несчастному что тогда делать? А уж если у него есть жена и дети… — голос Хатун вдруг как-то странно задрожал, она обняла меня, положив голову мне на плечо, а я гладила её по спине. — Сама знаешь, хозяйка, что семьи бедняков обычно многодетные. Наш диалог прервал какой-то вскрик. Подскочив, я и Хатун, обе приникли к окну, чтобы быть в курсе происходящего на улице, поскольку звук донёсся оттуда. Вскрикнул тот человек, для которого я и Хатун собрали корзинку с едой! — Мешаешься, идиот! — прокричал ему гондольер, как мы успели понять, ударивший его шестом для гребли. Я и Хатун, обе схватившись за сердце, одинаково возмутились тем, как гондольер повёл себя с обездоленным человеком. Неужели таких людей, как тот несчастный под моим окном, можно притеснять только потому, что они бедны? Хатун крепко стиснула меня, интуитивно прочувствовав моё страстное желание вылезти через окно и лично показать тому злому гондольеру, где ведьмы шабаш справляют. Но незнакомец, ставший причиной наших забот, похоже, был готов управиться и без моего вмешательства. Нищий схватился обеими руками за шест, потянув на себя, но гондольер вдруг свалился на дно своего транспорта, резко потянув шест в свою сторону. Его противник не удержался и упал в воду, о чём так же свидетельствовал сильный всплеск. — Тьфу! — гондольер презрительно плюнул в воду. — Голь перекатная, — пробурчал он сердито, поднимаясь со дна своей гондолы и уплывая подальше. — Господи, Хатун, зачем он так с ним? — я была готова чуть ли не заплакать от ощущения несправедливости к тому человеку, упавшему в холодную воду. И это чувство тяжко щемило мне сердце. — Он же ничего ему не сделал! — Хозяйка, только не плачь! — умоляла меня Хатун. — Встречаются злые люди… — Так, надо помочь тому бедняге, — проговорила я, хватая с кровати одеяло, уже приготовившись бежать к тому человеку. Кстати, о нём. Нищий уже успел выбраться из холодной воды обратно на бордюр, отряхиваясь от воды и отплёвываясь. Было видно, как его бьёт мелкая дрожь. Бедный ныряльщик поневоле дрожал всем телом. — Чёртова каналья, — пробормотал он, выжимая свои лохмотья. — Чтоб тебя молнией ударило, чтоб гондола твоя сгнила! Ты ещё получишь у меня, пёс жалкий! — С тобой всё хорошо? — спросила я, наполовину высунувшись из окна, у молодого человека. Незнакомец вдруг прекратил ругаться, подняв свою голову и глядя на меня. Я стояла у окна, словно парализованная, не в силах сказать хоть одно слово или сдвинуться с места. В животе у меня будто образовался холодный ком, становящийся всё больше и больше, подкатывая к горлу. — Хозяйка, что с тобой? — Хатун, встревоженная из-за моего внезапного молчания, после моей едва не случившейся истерики, трясла меня за плечи. — Ответь мне! — с искренним беспокойством и нежностью Хатун смотрела мне в глаза. — Ты в окно выгляни, Хатун, — только и смогла я ей сказать, когда немного оправилась от потрясения. Хатун, пожав плечами, подошла к окну и выглянула на улицу, но тут же отпрянула от окна, глядя на меня своими чёрными глазами, ставшими больше от удивления. — Хозяйка, тот знатный красивый сеньор, — прошептала Хатун, указывая на окно, — граф де Селонже… — Ну, а я о чём, Хатун? — подойдя к окну, я и Хатун выглянули наружу. — Филипп, не ожидала, что ты придёшь… — проговорила я, встретившись глазами с графом де Селонже…