Во льдах Хэлкараксэ

- Мне холодно, Феанаро, - Финголфин зябко поводит плечами. Подбитый черным мехом алый плащ сползает с белоснежного плеча, завлекающе обнажив грудь с затвердевшим то ли от мороза, то ли от вожделения нежно-розовым соском. - Моего пламени хватит на нас двоих, - зайдя со спины, Куруфинвэ сдёргивает плащ и со второго плеча, тут же забираясь руками под него, прослеживая чуткими пальцами очертания выступающих позвонков. Теплая ткань медленно ползет вниз, забытая всеми. Нолофинвэ уже не холодно. Он подрагивает под прикосновениями горячих рук, выгибается, точно не хочет об них погреться, а обольстить их обладателя плавностью и красотой движений, шуршанием гагатовых волос, вязью Вайрэ вьющихся по белому шелку гладкой кожи, для удобства перекинутых через плечо на грудь. - Пока ты со мной, тебя не тронет холод. Финголфин с мечтательной улыбкой откидывает голову назад, снизу вверх глядя на брата. - Ты не дашь мне замерзнуть, - кивает он, потираясь затылком о чужую грудь. - Ты меня любишь. Он говорит это, и неверно слышится, что он не рад ответной любви, а горд тем, что владеет пламенным сердцем Первого принца; тем, что властен над его жаром. Но он открывает глаза, спрятанные до этого за завесой пушистых ресниц, и становится видно, что они блестят невыносимо ярко, полыхая безрассудной нежностью. - Мы никогда не замерзнем, пока мы вместе, - уверяет Феанор, как всякий влюбленный готовый сказать все, только бы порадовать его. И солгать тоже. Ему. Его жене. Своей. Своим детям. И так хоть целую вечность, нарушая законы валар, лишь бы только Ноло смотрел так же нежно и покорно, будто любит больше жизни. Будто все правильно. И то, что оба они сыновья одного отца, и то, что у каждого есть жена и дети, и то, что оба они мужчины. Будто они не преступники, своей любовью оскверняющие ложе в дальней комнатушке дворца Финвэ в Тирионе, где даже дверь толком не закрывается, пропуская леденящий холод. Феанор подхватывает брата на руки, прижимая его к себе сильнее, желая согреть, с силой гладит по изогнутой шее, по спине, по ногам, обхватившим его талию. Он чувствует, как Ноло зарывается пальцами ему в волосы, обняв за шею, щекоча своим горячим прерывистым дыханием, и только крепче смыкает руки, опрокидывает Финголфина на спину, на пыльное покрывало, под звякнувший серебряным колокольчиком смешок. - Даже зима не может охладить тебя, Пламенный, - шепчет средний сын Финвэ, скрещивая ноги за спиной Феанора. - Иногда мне кажется, что и Хэлкараксэ не умерит твоего пыла. - Мое пламя уже усмирено тобой, свет моей жизни, - получает он ответ вместе с укусом в шею. Который снова придется прятать от всей их большой семьи. Пусть так. Это не такая уж и большая плата за возможность время от времени быть любимым первым принцем нолдор. Горячие губы скользят по его взмокшей шее, отвлекая от первых неприятных мгновений проникновения влажных пальцев. Нежности в любви Феанора было очень мало, но и боли не было никогда. Даже когда он входит в Финголфина, не так уж много времени уделив растяжке, как сейчас, ее нет. Сильные мускулистые руки, о которых Нолофинвэ, чуждый кузнечному делу, может только мечтать, приподнимают его над кроватью, усаживают на колени к брату, входя еще глубже и резче. - Жаль, что ты не можешь подарить мне детей, таких же прекрасных как ты, - выдыхает ему в ухо Феанор, толкаясь в его тело, жадно, в каком-то собственническом жесте оглаживая его, от плеч и до напрягшихся в попытках контролировать частоту и глубину проникновения ягодиц. Ноло не спрашивает в обиде "тебе жаль, что я не родился женщиной?", мелочно не допытывается "тебе мало меня одного?", не сетует на то, что это было бы вопиющим кровосмешением. Не отшучивается, что они и так уже подарили отцу очень много внуков. Он просто молча отдается Феанору. Он давно уже уяснил, что тот может наговорить ему много неприятных вещей. Куруфинве всегда так делает, когда видит его с женой, матерью или братом, и никогда не извиняется за те гадости, что бросил ему в лицо, смотря таким ледяным взглядом, словно между ними действительно стынет убийственный холод ненависти. И даже жар его тесных объятий не дает ему позабыть об этом пугающем своей реалистичностью представлении для их семьи. В страшном грехе не заподозрят заклятых врагов. Так, ценой незабываемых оскорблений, мерзким осадком осевших в глубине сердца, они раз за разом отвоевывают у мира право любить друг друга. Пусть так: в ужасном холоде, во мраке, в пыли и в позоре. Движения Феанора становятся все более стремительными и неосторожными, руки уже даже не жадные - они, не зная пощады, стискивают покорного до полной пассивности Финголфина, который безмолвно позволяет столкнуть себя с колен брата и рывком уложить в удобную позу. Он лишь приподнимает в слабом нетерпении бедра, и, полностью раскрываясь перед любовником, раскидывает в стороны стройные ноги, меж которых тот мгновенно опускается, окружённый их жарким пленом. Когда Феанор снова входит в Нолофинвэ, он на мгновение замирает, засмотревшись на его запрокинутое лицо. Брат хватает воздух пересохшими губами, его дыхание совсем сбилось, а глаза лишь изредка сверкают из-за густых ресниц, тёмные волосы, высвободившиеся из косы, липнут к вспотевшему лбу. Он раскинул руки в стороны, чтобы не мешаться своими неровными блужданиями и попытками перехватить власть. Сердце на секунду перехватывает от болезненной нежности: никто не понимает его так, как он. И не поймет никогда. Куруфинве склоняется к Финголфину, не возобновляя пока движения, и только шепчет на ухо, едва заметно дрожащими пальцами заправляя влажную прядь: - Мы уйдем с тобой за море, там, где сможем быть вместе, ни от кого не таясь. Я обещаю тебе, Ноло. Тот только согласно кивает, по глаза, не в силах выдавить из себя хоть слово. Это лишь их наивные мечты, которые могут вырваться лишь в моменты одуряющего мимолетного счастья, не больше. Только Феанаро, похоже, действительно верит, что в Арде есть место, где братья могут открыто любить друг друга так, как хотят их сердца. Финголфин никогда с ним не спорит, даже когда он так вопиюще наивен. Их любовь и без того слишком хрупка, чтобы еще тревожить ее пререканиями. Пусть и дальше тешит себя мечтами, их жизни и без того полны лжи, еще немного фантазий ничего не изменят. Нолофинвэ распахивает глаза, желая разделить с возлюбленным его наслаждение, распахивает - и только безмолвное небо Хэлкараксэ очами-звездами смотрит на него с недосягаемых высот. А Феанаро так же непостижимо далек. Феанаро давно умер, неосторожно пообещав вечное тепло своих объятий на Сирых землях. А он сам опять ходил во сне. Ноги, в грезах томительно стискивавшие талию любовника, в реальности совершенно замёрзли, онемели от холода. Финголфин слышал хруст снега под своими обнаженными ступнями, уже ничего не чувствуя. Как слышал завывания ветра и не ощущал его ледяных лап на своей обледеневшей коже, на которой даже не таяли снежинки. Как слышал равномерный стук своего сердца и чувствовал биения куска льда о ребра. Морозное дыхание Вздыбленных льдов сделало свое дело: он замерз изнутри. А из Средиземья уже исчез огонь, способный отогреть его обледеневшее сердце. Феанаро в Мандосе. Это точно. Фэантури всласть поиздевались над старшими Финвионами: одного загребли к себе раньше времени, другого теперь дурили сладкими снами. Нолофинвэ смотрел в небо, на расплывающиеся из-за выступивших слез звезды. На все еще мерещащееся ему лицо. Лицо, которое он никогда, никогда, никогда больше не увидит вновь. Нолдо почти чувствовал подступающее безумие. Он просто не сможет справиться с этим опять… После того, как ему снова издевательски напомнили о том, что Феанаро больше никогда, ни при каких, вообще ни при каких обстоятельствах не посмотрит на него, не коснется его, не произнесет его имя... Колющийся мелкими острыми снежинками ветер бил в лицо, покрывал корочкой льда мокрые щеки, раздувал его плащ. Подбитый черным мехом алый плащ, который в волнении забыл застигнутый в той комнате врасплох Феанор. Который Ноло так и не успел вернуть. Сияли звезды, совсем иные, незнакомые, не-Аманские, странные и совершенно белые, над уже виднеющимся Средиземьем. Безмолвные и безучастные свидетели гибели Феанаро холодно взирали на него с горизонта. Еще несколько дней, и они дойдут. И можно будет замерзнуть. Наконец. Сил нет жить в вечном холоде.