*Помни, что [придется] умирать…
***
«Даже самый лютый зверь временами испытывает жалость, но я не ведаю жалости, следовательно я не зверь» Ричард III Уильям Шекспир
***
Рукия слишком рано повзрослела. И она слишком рано поняла всю ценность человеческой жизни. Обычные слова, «нерушимые истины», вбиваемые детям, не всегда и далеко не во всех вопросах откладываются в мозгу осознанием. Зачастую лишь бессмысленно заученной фразой. И зачастую эти самые «истины» осознают лишь при лобовом столкновении с действительностью. После которой всегда, всегда остаются травмы. Беспризорная девчонка слишком рано поняла всю ценность человеческой жизни. Потому что ей слишком рано пришлось за нее бороться. Рьяно, остервенено, безумно. И потому что слишком рано она поняла, какого это терять. Каждый раз, все время, видя, как тоненькие духовные ниточки детей-беспризорников с легкостью обрываются, она с ужасом понимала, что это могла быть она. Или должна была быть она. Или как эти нити обрываются из-за нее. Видя в какой боли рожают мёртвых детей умирающие с голоду матери. Как душит очередной кричащий «голодный рот» остервенелый человек. Или находя очередной трупик замученного человека, пытавшийся добыть себе на пропитание, Рукия со своими огромными темно-синими, впитывающими все это глазами понимала единственную на тот момент для нее и простейшую истину: нет ничего ценней жизни. Неприкосновеннее жизни. Потому что кроме этого у нее, и таких же детей, как она, ничего нет.
***
Когда над Сейрейтеем вновь раздается звук сирены, никто особо не удивляется. Все знали, что это рано или поздно произойдет. Оставалось только дождаться. Кучики нервно вскидывает голову, кисточка фуда зависает над очередным заполняемым отчетом. Она чувствует, как леденеют и скручиваются в болезненной судороге предвкушения собственные кишки, а шею и виски пробивает холодный пот. Рукия нервно сглатывает, тугой узел кишащих змей затягивается сильнее, до режущей боли, и обостренное ощущение его реацу волной рвоты прокатывается по ее пищеводу. — Лейтенант Кучики? Она медленно переводит взгляд на взъерошенного офицера, стоящего у седзе. Он смотрит на нее с немым требованием помощи, искренне не понимая, какого хрена лейтенант бездействует! И Кучики на автомате кивает, будто отвечая на немой вопрос. Офицер тут же вылетает из кабинета начальницы с криком о построении отряда для получения дальнейших инструкций. Она знает, что там за стенами кабинета раздаются звуки бурлящей жизни: сотни стремительных шагов и разговоров, сбивчивых дыханий, лязганья металла. Но слышит только бас собственного пульса. Кучики осторожно обмакивает фудэ, убирает кисточку и бумаги в стол, одергивает края косоде и встает с идеально прямой спиной аристократки, грациозно и гордо, как учили когда-то в одном из величайших кланов. Девушка неотрывно смотрит на закрытые створки седзе, на мелькающие тени, и только понимание того, что там ее ждут десятки солдат, заставляет ее сделать первый шаг. Тонкие пальцы уверенно сжимаю рукоять покоящегося у стола меча, и Кучики прилагает не мало усилий, чтобы оторвать зампакто от земли. Металл тяжело звякнул, мышцы руки приятно напряглись от веса оружия, Рукия направляется к выходу. В мыслях у нее сейчас самая настоящая каша. Сотни и сотни маленьких черных мушек роились в маленькой черноволосой голове, двигаясь абсолютно архаично, сталкиваясь друг с другом, бьясь о стенки маленького округлого черепа, навязчиво громко жужжа и заполняя все возможное пространство. Оня тянет створку в сторону, кисть мертвеет на ручке седзе. Девушку парализует. В какофонии мыслей, вырисовывается ясная и четкая, простая до безумия и самая страшная для Кучики истина. Не сейчас. Пожалуйста. Только не сейчас. Она не готова. По инерции движения дверца открывается и на лейтенанта устремляются несколько десятков испуганных, встревоженных, озлобленных пар глаз. Челюсть немеет, и она ужасается осознанию, что ей необходимо время. Что предательски подкашиваются коленки, не смотря на все тренировки и убеждения других, а главное себя, что готова. Что справится. Еще немного времени, но только не сейчас. Неделя, день, час, даже одна чертова минута была бы кстати, но, пожалуйста, только не сейчас. По рядам проносится волна паники, когда до офицеров доносятся первые отзвуки сражений. Они нервно переговариваются и дергаются от каждого лязганья мечей и грохота разрушаемых зданий, смотря на своего лейтенанта с укором. А Кучики молчит. Пальцы сильнее стискивают меч. Рукия чувствует реацу капитана Укитаке, стремящегося к ним в шумпо, и это приносит ей небольшое облегчение. Капитан знает, что нужно делать, он примет правильные решение, отдаст правильные приказы. Им остается только дождаться… Когда восточное крыло бараков 13 отряда разносится в прах, а деревянные щепки и штукатурная пыль бьет в лицо, у Кучики перещелкивает в голове. Тело реагирует само, рефлекторно, как реагирует тело спортсмена на звук стартового выстрела, а все твои мысли, весь мир сужается лишь до одной видимой и безумно простой цели. Без единого звука серая сталь меча окрашивается в неестественный мертвенно-белый, клинок удлиняется, белоснежная лента, очерчивая круг, рассекает каменистое облако, накрывшее отряд с головой. Над территорией раздается ее низкий голос.***
Когда острие меча пронзает его грудь насквозь, Рукия понимает, что это конец. Неизбежный и необратимый. Конец не только жизни действительного важного для нее мужчины, но и ей в принципе. И ее впитавшие всю грязь и пыль Инузури глаза, расширяются с осознанием совершенно новой реальности. Его теплая ладонь на спине, тяжелая голова на плече, горячее дыхание в ухе. И столкновение с действительностью лоб в лоб. Каен на самом деле понимал ее, как никто другой. И на самом деле даже тогда он попытался спасти ее. Именно настоящую ее, ее сущность. Но после такого столкновения мало что могло уцелеть. На руках, груди, лице — его кровь. Она своими же руками, хоть и не осознано, разбила свою действительность. Непогрешимую истину. На осколки. От Рукии тогда мало что осталось.
***
Ичиго ощущает, как мир вокруг него пульсирует жизнью. И то, как из этого мира жизнь ускользает хлыщущей кровью вдоль порезанных вен. Куросаки без особого интереса обводит окрестности взглядом. Реацу сотен и сотен шинигами гудела и вибрировала в этом городе страхом и паникой, смертью, но никого из офицеров не было по близости. Весь боевой состав был рассредоточен по границе. В воздухе ощущался приторный запах гари и вздыбленной пыли. Он закрывает глаза, глубоко вздыхает так, чтобы легкие полностью раскрывались, и чувствует на языке знакомый привкус железа, чувствует горящие руины зданий, никчемных солдат с поразительной легкостью умирающих один за другим не понятно за что. Губы касается легкая ухмылка, он запрокидывает голову, открывает глаза и видит едва различимое сияние возрастающей границы купола над Сейретеем. Отлично. Все идет строго по плану.***
Ноги у офицера подкашивались, и приходилось прикладывать не мало усилий, чтобы меч в мозолистых руках так не трясся. Он слабо понимал, что происходит вокруг, и видел лишь быструю и болезненную гибель своих товарищей. А еще это… стоящего впереди и насаживающее тела шинигами на свои острые как колья щупальца. — Мы даже подойти к нему не можем, не то чтобы ранить, — в отчаянии проговорил шинигами с боку. Офицер с отчаянием на него покосился. Это конечно была правда, но легче от нее явно не становилось. Мужчина сильнее сжал рукоять меча, острие которого вновь начало подрагивать. Воздух разрезал безумный вопль проткнутого и поднятого в воздух шинигами. И от этого крика у офицера кровь застыла в жилах. Но он тут же вздрагивает от громкого лязганья чьего-то меча: тот шинигами в ужасе бросился назад. — Стой! Куда?! — он едва успел среагировать и отбить устремлённое в самый центр груди щупальце, когда того парнишку все-таки пробило насквозь. Корчившееся от боли тело бывшего сослуживца потащило назад, оставляя кровавую дорожку. Офицер видит, как многие из товарищей отступают назад, некоторые сразу бросают мечи и бегут, но в итоге становятся застигнутыми очередным пустым, сжимавшие их отряд в кольцо. Некоторые задумываются, но все же мечи выскальзывают из их рук с такой легкостью, будто ни они, ни то, для чего они были даны — ничего не стоят. И от этого офицеру становится по-настоящему страшно. — Цель Готея 13 — не спастись! А пожертвовать своими жизнями, чтобы спасти Сейрейтей! Меч неконтролируемо трясется в его руках, сослуживцы предательски оборачиваются спиной к своему врагу, и все в этом мире кажется таким жутко неправильным и фальшивым, что хочется послать все к чертям, кинуться на это чудовище и хотя бы умереть достойно. Так не должно быть, понимает офицер, но не понимает, почему так стало. Когда они перестали любить свое дело? Когда перестали любить свой дом? Свой мир? Почему в душах каждого из этих шинигами умерли войны? Офицер стискивает рукоять меча, делает шаг навстречу пустому, щупальце реагирует мгновенно и устремляется к сердцу своей новоизбранной цели, но безвольно падает в собственную хлынувшую лужу черной крови. — Эй, — офицер шокировано поднимает голову на оклик. Он понимал, что смерть была неимоверно близка. — Уходи, — уставши произносит лейтенант Абараи, смотря на подчиненного с высоты здания, — Оставь это мне. Лезвия выстраиваются в жёсткую цепочку клинка, парень по привычке закидывает оружие на плечо. Он выглядит потрепанным и уставшим, но не ошарашенным. Так выглядит человек, привыкший к постоянным боям, человек, уставший от такой жизни. Когда смерть воспринимается посредственностью. Пустой обращает все свое внимание на Абараи. Тот отбивает череду атак щупалец, спрыгивает с крыши и в шумпо заходит слева к противнику, распуская цепочку лезвий Забимару. Ренджи замахивается, готовясь нанести удар, но в этот момент звериный инстинкт самосохранения срабатывает яркой вспышкой и электрическим разрядом от позвоночника до самых кончиков пальцев. Он резко меняет свою траекторию и его отбрасывает в сторону от раздавшегося взрыва. Ренджи недалеко заносит в сторону, он тормозит, видя на том месте, где мог оказать пару секунд назад еще одного арранкара. — Что ты с ними возишься? — раздался безэмоциональный голос позади. Абараи сплюнул надоедливый прикус песка и пыли. — Ты же знаешь, что они ничтожества. Так может закончишь любезничать? — Сам разберусь, — недовольно прошипел Абараи, наклоняясь корпусом вперед и срываясь в атаку. Он знает, что эта тварь во все глаза наблюдают за ним, знает, что они окружат и попытаются прикончить. С одним Абараи справится легко, но двое задавят его без особых усилий. Здесь надо ухитриться, чтобы уложить обоих сразу. Абараи огибает их с одной стороны, щупальцы, как пули, прорезают воздух, лезвия зампакто со свистом несутся за ним, краем глаза Абараи замечает сияющий сгусток серо. Он резко устремляется к ним. Опасно близко. Забимару очерчивает круг, Ренджи в шумпо окружает их, спираль лезвий закручивается. И неожиданно уходит назад, одергивая руку с мечом: Забимару повинуется хозяину, внутренний виток спирали сжимается, и выступающие зубцы лезвий, подобно поймавшего долгожданную добычу в удушающее кольцо мышц удаву, впиваются в глотку арранкара. Абараи затягивает петлю, кровь льется на грязную землю, спираль стремительно разматывается, голову арранкара сносит с плеч. Но он упускает из вида второго. Тот появляется перед лейтенантом из ниоткуда, замахиваясь мечом. И Ренджи понимает, что не уйти и даже блок не поставить — растяжка лезвий не успеет сомкнуться. Он блокирует предплечьем, прекрасно зная, что это не спасет, и башку ему сегодня все-таки снесут. Или нет. Лейтенат готов с облегчением выдохнуть, когда расширенный от плещущегося адреналина в крови зрачок различает до рези знакомое розовое облако за спиной врага. Арранкара перемалывает в фарш, Ренджи остаётся лишь зажмурится от хлынувших на него гниющих внутренностей пустого. Триллиарды лезвий огибают его тело. Абараи стирает ладонью дурно пахнущие остатки, стряхивает с ладони. И переводит взгляд на капитана. — Нам пора. Нечего прохлаждаться. Лейтенант кивает. Ренджи смотрит на широкую спину начальника, на непроницаемый профиль лица. И понимает, что готов простить, хотя этот заносчивый и высокомерный ублюдок этого не достоин. И не потому что спас жизнь. Ооо, Ренджи не боится умереть. Много чего на самом деле боится, но не смерти. И вот готов простить за убийство лучшего друга и разбитое сердце самого важного человека в жизни, потому что ненависти слишком много в их жизнях. Или потому что видит, как она пытается это сделать. Хотя нет. Абараи трясет головой, прогоняя глупое наваждение: нет, не готов. Он лишь попытается простить. И чуть не впечатывается в спину капитана от собственных мыслей. — Что такое? — ошарашенно спрашивает Ренджи, поравнявшись с Кучики. И напрягается еще больше, когда видит ожесточившиеся лицо капитана. Он переводит взгляд туда же, куда смотрит Бьякуя — дымящуюся гору развалин, но ничего не видит. Пока осознание не пронзает его, чуть прислушавшись к внутреннему чутью. Ренджи взъерошивается, как бешеный пес, готовый вот-вот сорваться с цепи. Рука сильнее сжимает рукоять меча, начавшись чесаться от предвкушения. Порыв ветра разгоняет дымовое облако. Он появляется перед ними, вальяжно спускаясь с руин, держа руки в карманах. Абараи инстинктивно подается вперед, Кучики неотрывно следит за каждым движением противника. Ичиго останавливается. Лейтенант наклоняется, мышцы напрягаются, готовясь к выпаду. Куросаки непривычно спокоен, лицо расслабленно и непроницаемо, с пронзительным надменным взглядом хозяина положения. А в красноволосой голове вспыхивает: Я пытаюсь… И Абараи все-таки срывается с цепи. — Ублюдок! Его останавливает мертвая хватка капитана, сжавшего плечо. — Стоять, Абараи. Он оглядывается со всей плещущей в нем ненавистью и жажде прикончить, вырывает плечо из хватки и в порыве гнева замахивается, чтобы заодно и Кучики дать по морде. — Первый путь связывания, — лейтенанта скручивает, от попыток вырваться из плена, оковы сжимаются сильнее, он не может пошевелиться. Абараи вскидывает голову, с гневом и полным непониманием смотря на Бьякую. — Уходи отсюда. — Какого хрена вы делаете? — сквозь зубы рычит тот. — Я сказал уходи отсюда. — Вы можете меня сковать, но не долго. И уж вряд ли сможете остановить меня от убийства этого подонка. — Кучики слегка морщится от слишком наглого и заносчивого тона подчинённого. — Это мое дело т… — Лейтенант Абараи, — Ренджи пронзает ступор от прозвучавшего тона. От которого внутренности леденеют и пот прошибает спину. Он знает этот тон, знает, что это означает и что может последовать за ним. А еще лейтенант знает, что не сможет ему перечить. И от этого блевать хочется. Потому что все-таки этот ублюдок смог выдрессировать его… — Принимайте командование на себя, сгруппируй отряд и продолжайте дальше зачищать отведенную территорию. Абараи перестает пытаться разорвать кидо, руки опускаются. Он смотрит на капитана, на его сосредоточенное лицо и понимает, почему Кучики это делает. Тот делает шаг на встречу, Абараи кажется, что капитан даже задерживается на секунду, и проходит мимо. Кидо спадает, Ренджи медленно поднимается. Он неотрывно смотрит на широкую спину своего капитана, на белоснежное хиори с иероглифом «Шесть», на знакомую фигуру впереди. А затем разворачивается и уходит. Потому что в конце концов сейчас это не его чертово дело. Потому что все к этому и шло, все это понимали. К тому, что рано или поздно, но всегда и всем приходится платить за свои поступки. Или потому что, Куросаки действительно заслужил мести.***
Осколки бесцельно бродили на протяжении сорока лет. Скрупулёзно охраняемые названным страшим братом. И хоть Бьякуя мог контролировать все: ее расписание дня, карьеру, круг общения, но никогда не мог контролировать ее. Именно ее. И где-то подсознательно понимал, что в ту ночь потерял девчонку окончательно. Не уследил, не уберег. Или просто мстил за смерть друга, как порой думала Рукия? Тиски его власти сжимали осколки все сильнее и сильнее, не слыша сдавленного хруста. И его нельзя за это винить. У Рукии язык не поворачивается. Потому что он, брат, как ребенок, которому доверили маленькую птичку. Он неосознанно сжимает ее сильнее и сильнее в своих ладонях, потому что ужасно боится потерять: чуть ослабишь хватку, и она упорхнёт. Раз и навсегда. Но при это не замечая, к сожалению, как крушит и без того хрупкую жизнь. И вот за сорок лет она видит какой-то проблеск в жизни: мальчишку, отдалено похожего на него, и пасть пустого, в которую кидается. Бездумно и молниеносно, не использовав ни один танец, ни один выпад меча. Когда-то ее любимого человека поглотил монстр. И она никому не пожелает такого же. И возможно от этого решения всплывали в голове сами собой. Ясные и простые для нее. Самые правильные. Для шинигами со стороны совершенно безрассудные. Жизнь — самое ценное, что может быть у человека. Самое неприкосновенное. Это осознание приятно-болезненно шевельнулось где-то внутри Кучики, смотря на странную семью перед собой. И Рукия готова обратить осколки в прах, чтобы защитить эти жизни, плевав на все законы Сообщества Душ. Она думала, что погибнет в тот день. И хотела уйти достойно, сохранив хоть видимость бывшей знакомой ей настоящей Рукии. Рукией, которой она была на самом деле.
***
Бьякуя лишь хмурится на дерзкую ухмылку рыжего ублюдка перед ним. Хотя его оппонент даже в глаза не смотрит, устремив взгляд куда-то вниз, будто внутрь себя. Куросаки выглядит всклокоченным, но спокойным. Можно даже сказать довольным. У Бьякуи с характерными щелчками хрустят костяшки пальцев, разминая правую руку. Кучики знает, что бой будет не легким. Он никогда не тешил себя излишней самоуверенностью, и всегда здраво оценивал противника. Сейчас, он знал, будет чертовски тяжело. И еще он насильно гнал образ Рукии из головы. Взлохмаченную черноволосую макушку. Он не должен думать о ней сейчас. Ее реацу стабильно пульсирует на северной окраине Сейрейтея, и это придавало относительное спокойствие. По крайней мере подальше отсюда. — Пора уже все это заканчивать, реоку. Оскал на секунду становится более едким, но улыбка соскальзывает с его лица, Куросаки хмыкает и поднимает на брюнета глаза. — Верно, пора. Бьякуя сильнее сжимает рукоять меча, направляя клинок на противника. — За незаконные вторжения на территорию Сообщества Душ… Ичиго смотрит на него пристально, с легким прищуром. —… за преступный сговор с потенциальными врагами и проявление агрессии… Изучает каждое телодвижение, каждую мимику лица, пытаясь что-то найти. —… за многочисленные жестокие убийства служащих шинигами Сейрейтея… Его вовсе не заботит направленное на него лезвие зампакто. Ичиго все также держится расслаблено и непредвзято. —… ты понесешь наказание. — Браво, — с наигранным удивлением выдыхает Куросаки. Ему даже захотелось похлопать для пущей драматичности. — Все такой же непробиваемый кусок… сноба, да Бьякуя? — Все также не следишь за своим грязным языком, реока? — спокойно парирует Кучики. Куросаки ухмыляется: — Ты вот тоже за ним не уследил. Молниеносный выпад клинка Кучики останавливает угольно-черное лезвие Зангетсу прямо у самого основания шеи его обладателя. С грохотом, пронизывающим лязгом, и окончательно разносящей по округе пыль ударной волной. И бардовая дымка затягивает янтарный взгляд. Медленным тянущим дурманом проникая в сознание. Ичиго Куросаки этого желал неистово. —Сэмбондзакура Кагэёши. Ноздри Ичиго раздуваются от предвкушения предстоящей битвы. А в глазах угадывается нечто животное. Бешенное, безрассудное. Бьякуя стремителен и беспощаден. Удар за ударом. Взметнувшиеся секундные искры трения метала мечей. Уклон, блок и опять по тому же кругу. Когда они сходились в едином своем порыве, две безумные стремящиеся уничтожить друг друга силы, земля содрогалась. Для них все решится сегодня. Здесь и сейчас. Кому-то придется умереть.***
Истинную сущность своей сестры Бьякуя встретил с откровением, которое не готов был принять. Она была всесносящей, дерзкой и смелой, как и этот мальчишка, что уплелся за ней. Она не была той Рукией, которую он знал. Не той девочкой из академии, не той робеющей перед ним сестрой, и уж тем более не тем, что осталось после смерти Шиба. Она была совершенно живой. Даже перед лицом смерти. И в итоге к своему стыду он понимет, хоть и не без помощи определенных слишком упрямых лиц, что никогда не знал истинную Рукию. И даже не пытался узнать. Птичка давно упорхнула из рук. Даже с переломленными ребрами. И как оказалось, она была намного сильнее, чем Кучики мог себе представить. Сильнее многих шинигами. Потому что у нее хватило сил простить. И тогда впервые он соприкоснулся с ней настоящей: горящей, израненной и покалеченной, любящей. Бьякуя Кучики поклялся себе защищать ее, именно такую ее, самую настоящую Рукию. Но к сожалению, как часто бывает, благими намерениями стелится совсем не тот путь, по которому хотелось бы идти.
***
Почувствовать каждой косточкой, как твое тело вминается в каменное построение Сообщества Душ, снося его напрочь, не особо приятно. Бьякуя сплевывает давно забытый вкус крови во рту. И тут же уклоняется от настигшего его удара противника. Каменные осколки и пыль ударяют в лицо, четыре потока смертоносных лезвий смыкаются за его спиной. Но Кучики знает, что опять не успел. Он смотрит на Куросаки в упор, подставляет ладонь, в которой тут же образуется меч, сжимает рукоять сильней, так чтобы материал впился в кожу. И срывается в шумпо. Замах, удар, умело блокированный, еще и еще, притесняя врага, пока этот дерзкий ублюдок меж атаками Кучики внезапно не ударяет его ногой в грудь. На долю секунды у Бьякуи темнеет в глазах, он поднимает налитый кровью взгляд на Куросаки и едва успевает перехватить и увести в сторону несущийся на него кулак со всполохами черного серо. Шею обдает горячий воздух взрывной волны позади спины. Дааку замахивается мечом, Кучики дергает на себя блокируемую руку противника, корпус Ичиго раскрывается, и Бьякуя производит ответный мощный выпад ногой прямо в солнечное сплетение. Куросаки сносит куда-то в сторону. И краем глаза Бьякуя видит, как тот, пробив здание, разворачивается корпусом в полете и, тормозя ногами, скалится, замахивается мечом и совершает один резкий выпад. Черный серп мощи, вскрывающий тысячелетний каменный уклад дороги, несется на Бькую. Брюнет уходит от удара вверх, но его тут же настигает Ичиго, нанося град выпадов. Бьякуя блокирует, искры взметаются в воздух, уворачивается, и уходит от метящего в сердце клинка. В тот же миг бесчисленные потоки лезвий, подобно волнам Моисеевского моря, схлестываются друг с другом за спиной брюнета. И на этот раз Кучики знает, что успел. Но Куросаки появляется перед ним, как из ниоткуда. Изрезанный, обезумевший, с паутиной черных вспученный вен на лице, расходящихся от угольных глаз. Он раскрывает свою клыкастую пасть, из который вырывается неестественный скрипучий рев, и мощным ударом впечатывает мужчину в землю. Кучики чувствуют горячую липкую кровь, струящуюся от правого плеча, по груди и левому боку. И понимает, насколько ему повезло лишь немного уйти в сторону от удара. Но поднимается. Благо адреналин не позволяет почувствовать боль. И собственную вспоротую плоть. Куросаки приземляется так, что почва под его ногами трескается. Он вытирает заливающую глаза и лицо кровь от порезов, и Бьякуя видит с какой неестественной регенерацией затягиваются раны. — Если от тебя, Куросаки, что и могло остаться, — сжав образовавшиеся клинок Хакутэйкэн, проговаривает Бьякуя. — То уверяю, для тебя припасено самое жаркое место в аду. Они срываются друг к другу, две всесносящие силы, и Кучики жертвует двуглавой мышцей плеча, вырываемой когтистой лапой Куросаки, чтобы перерезать одним отточенным движением клинка глотку ублюдку. Ичиго хватается за рассеченное горло, перекрывая поток хлынувшей черной крови. И оглядывается, видя, как Бьякуя формирует мощнейший сгусток кидо. 90 уровня. Мужчина едва успевает отступить назад, когда тело Дааку поглощает взметнувшийся до неба черный поток энергии. Своеобразный щит, чтобы успеть регенерировать? Бьякуя сплевывает кровь, каменная пыль противно скрепит на зубах. Он лишился правой руки, и потребуется года реабилитации, даже с учетом лечения кидо и собственной регенерации, чтобы вернуть ей ту же способность и ловкость владением мечом. Однако мужчина понял, что придется пойти на возможно большие жертвы, чтобы наконец прикончить Куросаки. Черный вихрь улегся также неожиданно, как и возник. Куросаки стоял, задрав голову к небу. Пореза, как не бывало. — Если я буду Люцифером, — неожиданно говорит он, наклоняя голову в сторону Кучики, — в самом сердце ада терзающим в своей пасти предателей, то угадай, кто будет моим любимым блюдом на завтрак, обед и ужин? Против него ничего не срабатывало: ни Сэнкэй Кагэёси, ни Гокэй Кагэёси, ни даже Хакутэйкэн. Он слишком, невообразимо быстр, и всегда-всегда успевает уйти из зоны поражения, даже находясь в самом ее эпицентре. Кроме тех случаев, когда атакует его, Кучики. И Бьякуя понимает, что ему придется подпустить Куросаки близко. Непозволительно близко, смертельно близко. Отказаться от зоны безопасности собственных бесчисленных лезвий, чтобы выпотрошить эту ошибку духовной эволюции и нашпиговать его тело металлом. Он успокаивается, дыхание выравнивается. И взгляд цвета стали поднимается на противника. Ичиго внимательно следит за ним своими полными угольной черноты глазами, с неестественным крестообразным янтарными зрачками. А затем довольно скалится, и в следующую секунду вокруг Бьякуи образуется круг из точных копий Куросаки. «Уцусэми!» Молниеносные атаки, молниеносные блоки, и метавшийся в порыве безумного помешательства Куросаки напоминал пулю, от каждого блока уходящего в рикошет. Ичиго был везде и нигде одновременно. Он появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. Он все время был перед глазами Кучики, окружившие его копии со всех сторон. И только чудом Бьякуя успевал среагировать на очередной выпад. Распустившееся лезвия на бесчисленные потоки преследовали каждый ненавистный рыжий сполох макушки, затопляя собой все пространство вокруг. Он преследовал каждого их них, порой настигая пустоту, подтверждая лишь то, что это несуществующая копия. Порой отражая вновь и вновь сыпавшийся град атак, чувствуя как резонируют доведенные до предела мышцы. Кучики подпускал его близко. С каждой новой атакой еще и еще. Розовые потоки проносились вслед за врагом смертельно близко. Но Бякуя продолжал, не обращая внимание на скользящие по кожи рук, спины, груди розовые лепестки. Пока безумно несущаяся от рикошета пуля не остановилась. Прямо у виска Кучики. Горячее дыхание и рокочущий довольный металлический голос прозвучал выстрелом в височную долю для аристократа: — Знаешь, Рукия такая сухая и узкая.. Он потерял контроль так же быстро, как ускользает сквозь пальцы кровь. И почему-то ему показалось, что это именно ее кровь. Поднять глаза, чтобы увидеть едко скалящуюся морду. Надеется на то, что действительно едко и неправда. Что просто укол, провокация и не более. Поднять глаза, чтобы найти утешение, потерять контроль, как кровь сквозь пальцы, и встретится лицом к лицу с собственным несущимся смертоносным банкаем. Его впечатывает в стену собственная разрушительная сила. Каждое лезвие врезается все глубже, сквозь кожу и мышцы, под ребра, к самому сердцу. Бесконечной очередью пронзая тело своего хозяина. А где-то там в болезненной судороге сжалось все нутро маленькой шинигами. Молотом о наковальню бьется в сознании лишь одна простая и ужасающая для нее мысль. Оглушающе звонко. — Брат! Она разворачивается, пальцы не удерживают тяжесть меча, и исчезает в шумпо. Куросаки останавливается неподалеку от него. Остатки лепестков плавно оседали вокруг. Он не отрывал взгляда от изувеченного лица Кучики. Почему-то именно сейчас Ичиго видел в нем то, что искал в самом начале боя. Что ожидал увидеть при первой же их встречи. Но почему-то проявившееся во всей своей красе только сейчас. Он хмуро свел брови. Не надо быть гением, чтобы сложить два и два. — Ты не знал? Кучики медленно поднимает на него полные лопнувших капилляров глаза. Грудь в рваном движении опустилась вниз. Куросаки нервно выдыхает, неверяще мотая головой. Смех рокочущей волной прокатывается по его пищеводу. Он закидывает голову, массируя пальцами пульсирующие веки. И как только у этой девчонки получилось? Обвести всех, а главное своего любимейшего брата вокруг пальца. Как?! Тихий смех вырывается из его глотки. — Ты и вправду не знал, Бьякуя? — Куросаки переводит взгляд на кровавые останки Кучики. Его глазам вернулся прежний цвет: раскалённое золото в черном ободе. — Или просто действительно настолько туп и слеп, как я считаю? — Ты лжешь, — кровавый пузырь лопнул под носом Бьякуи. Его голос слабо различался и звучал как-то булькающе. — Думаешь? Ненависть сталью отразилась в глазах аристократа. Ичиго ухмыльнулся, его все это забавляло. — Тогда может мы спросим непосредственно у нее? Бьякуя судорожно втянул воздух, его глаза были прикованы к разъезжающиеся улыбке на лице Куросаки. Он только сейчас почувствовал ее реацу, то, как стремительно сюда несется его сестра. — Нет… Ее кишки скручиваются, а по пищеводу устремляется желчь, когда маленькая ступня касается почвы. Его реацу, его запах, его руки опутывают ее моментально, как захлопнувшаяся мышеловка, переломив шею несчастной мышки. Одной широкой ладонью он перехватывает и стискивает ее кисти. Ее чуть не выворачивает от ощущения всего его. Инстинктивный страх заставляет волоски у основания затылка встать дыбом. Другая ладонь ложится на шею, глуша вырывающиеся из ее рта крик: — Брат! Перед глазами кровавое месиво. Она билась рьяно, всем телом, выкручиваясь и извиваясь, стараясь вырваться из хватки. Ей надо, просто необходимо помочь брату. Каждая секунда на счету. — Отпусти! — зашипела Кучики. Пальцы сильнее сжали тонкие косточки шеи. Он наклоняется к ее уху и горячим дыханием обдает: — Тшшшш… И прижимается щекой к ее щеке. Она продолжает нервно дергаться, биться спиной о его мощную грудь, в жалких и никчемных попытках освободиться. — Не хочешь ли рассказать брату, как мы с тобой недавно развлекались? Рукия замирает мгновенно, чувствуя как сердце пропускает удар. — Как ты стонала и кричала. В черноволосой голове звенящая тишина. — Как умоляла остановиться Ичиго. Мозолистая широкая ладонь ослабляет хватку, отпускает шею и скользит вниз, в вырез косоде. Горящий взгляд Куросаки неотрывно наблюдает за реакцией Кучики старшего. — Как мне было чертовски хорошо с тобой… Они слышат, как Бьякуя нервно втягивает воздух, с хрипом и утробным бульканьем, когда Ичиго проводит носом по ее шеи. От уха к ключице. Рука болезненно сжимает девичью грудь. Рукия отказывается верить в происходящее. Просто отказывается. Все не может закончится именно так. Не должно закончится именно так. Ведь это чертовски несправедливо. Сколько усилий! Сколько усилий Кучики приложила, чтобы избежать подобного конца. — Ложь. Она облизывает пересохшие губы. В ноздрях свербит от запаха его реацу. Запаха, которого до ссадин вытирала мочалкой из пор кожи. — Он все лжет! Ичиго утробно рычит. — Не верьте ему, нии-сан! — она повторяет каждое слово, как неприкосновенную единственную истину. – Это. Не. Правда. И мужчина с удовольствием бы окунулся в эту сладкую дурманящую дымку обмана, если бы не ее глаза. Остекленевшие и водянистые, как отражение грязных помой Инузури, с сузившийся маленькой точкой зрачка. — Не правда? — грозно ухмыляется Куросаки. В обнажившимся оскале клык задевает мочку ее уха. — Так может предоставить доказательства другого рода? Он сжимает ее кисти сильнее и поднимает их выше, на уровень ее лица. — Я знаю, как резонирует твой вопль от стен моей спальни, когда я разом ломаю все пальцы на твоей руке, – Ичиго с нажимом проводит по хрупким костяшкам пальцев. — Я знаю, как вызывающе развратно торчат твои розовые соски, сжимаясь от холода, — резким движением второй руки он дергает ворот косоде, еще и еще, обнажая тугие кольца бандажа, пока она вновь начинает брыкаться в его руках, поняв, что тот собирается сделать. — Я знаю, как ты просишь о пощаде, когда истекаешь кровью. Одним резким движением рванув на себя, он разворачивает Рукию к себе лицом, она все еще пытается вырваться из стальной хватки, стягивает второй рукой косоде с плеч, обнажая для Бьякуи исполосованную в ярко-розовых бугристых рубцах спину. Отметки от его собственных когтей. Бандаж далеко не все смог скрыть. Они замолкают. Рукия чувствует пристальный взгляд брата на коже. Опасную близость Куросаки к себе. Она не решается поднять на него взгляд, упрямо уставившись куда-то в ноги. — И чего ты добилась этой своей ложью? — тихо проговаривает Ичиго. Большой палец изучающе проходится по тонкой белой кисти, от основания ладони, вниз, надавливая подушечкой на синюю венку ее пульса. — Смерти брата? Ее руки с легкостью выскальзывают из грубых ладоней, от неожиданности Кучики падает на землю. Ей потребовалось доля секунды, чтобы осознать, что свободна. Она подскакивает и тут же несется к телу Кучики-старшего. Ичиго лениво проводил ее отстранённым взглядом. Девушка что-то кричала, что-то пыталась сделать, суетилась, но оба мужчин ее не слушали. Кучики пристально смотрел на Куросаки, тот на него. Без ухмылок и оскалов. Ичиго был спокоен и сосредоточен. Он засунул руки в карманы и медленно направился к телу Бьякуи.Все очень просто. Я уничтожу все, что ты ценишь. Уничтожу Сейрейтей, твой дом, друзей, товарищей, подданных – все, что есть. А она будет смотреть с широко раскрытыми своими глазами на полыхающий в адском огне твой мир. Ваш мир. Все это. На поводке, у моих ног. А потом... Потом для нее все только начнется. Единственная женщина, которую ты по-настоящему ценишь. Единственная, которую ты любишь всем своим мертвым сердцем. Посмотри на ее беспомощность и хрупкость. Она омоет все твои грехи кровью, а что ты можешь сделать, чтобы остановить меня? Каково это, Бьякуя, обойтись относительно легкой смертью, зная, что единственный по-настоящему важный для тебя человек будет страдать из-за тебя до конца мироздания?
Бьякуя не отрывал взгляда от горящий глаз Куросаки. Тот не проронил ни слова, но почему-то Кучики был уверен, что это именно он говорит в его сознании. Его ноздри судорожно раздулись, с хрипом втягивая пыльный воздух. Рукия. Она всеми силами пыталась помочь ему, используя кидо. Кажется, она звала на помощь, но пока еще никто не пришел. Пожалуйста, скорее. Мужчина смотрит на ее отчаянное, но при этом сосредоточенное лицо, и от этого у него болезненно сжимается сердце. Она так рьяно бьется за его жизнь. Единственная по-настоящему ценная для него женщина. Единственная и самая любимая женщина в его жизни. Он любил ее самой трепетной и пылкой любовью. Любовью, которой не страшны ни время, ни расстояния, ни неправильные поступки, ни обиды. Кажется, на заднем плане мелькнула знакомая зеленая шляпа. Куросаки отрывается от своего созерцания, поворачиваясь к нему. Они о чем-то разговаривают, Ичиго вдруг ощетинивается. — Что?! Сейчас?! Он любил ее самой нежной любовью. Он гордился ей, он переживал за нее, для него действительно важно ее мнение, ее будущее, ее счастье. Это не любовь мужчины к женщине, эта не любовь брата к сестре. Уже давно он перестал видеть в ней оборванку или приемыша. Он поднимает искалеченную руку к ее лицу. Осторожно костяшками двух оставшихся на кисти пальцев касается ее щеки. Рукия обращает на него свой взгляд. И его сердце разбивается. Бьякуя не хотел, чтобы так все сложилось. Он любил ее самой сильной из всех возможных видов любви. Как собственную дочь. Желанного ребенка от любимейшей покойной жены. — Прости меня И кровавым росчерком, костяшками по теплой щеке вниз. — Брат? Брат… БРАТ!