Бело-красный путь

Сегодня в Сноудине особенно холодно, так что клиентов, которых и в менее суровую погоду не так уж и много, не предвидится совсем. Белое небо «крошится» снегом, напоминая Сенсу о кое-чем другом, что может рассыпаться еще краше, так что дух захватит. Буквально. Отсутствие какой-либо работы всегда невольно перенаправляет любые его мысли в нежеланную сторону и скелет пытается отвлечься в меру своих сил. «Сегодня понедельник? День, когда все изменилось… был понедельником, не так ли? Понедельник — самый ужасный день недели, так что да, отвратительный день, выкрашенный красным должен быть именно понедельником. Это просто еще один день, который нужно опять пережить». Бессмысленные размышления — до календаря рукой подать — дают желаемый результат, и к появлению рядом с собой брата Сенс даже улыбается. Прошло то время, когда он, до хруста костей судорожно обхватывая голову, едва ли не бился об стойку ларька, чтобы вынудить себя придумать хоть что-то. Хоть что-то, что поможет ему изменить окружающую действительность. Вместо этого Сенс предпочитает подпирать подбородок, уменьшая давление собственного веса на ноги и можно сказать лежать на стойке, слушая нравоучения Папайруса о том, что нельзя быть настолько ленивым. — Не переживай ты так, бро, я не оКОСТЕнею. — Сенс! Несмешная шутка делает свое дело и младший скелет выдает то самое злостное выражение лица, от которого Сенс никогда не устает: ужасающее неверие услышанному. Это уже по-настоящему доставляет удовольствие, особенно когда брат пытается сделать вид, что ему на самом деле не нравится, при этом улыбаясь как последний простак. Впрочем, Папайрус сдается на следующей остроте, сердито потрясая кулаком в снежное небо. Сенс, не прекращая улыбаться, смотрит в направлении, куда указывает рука и, ощущая, как слабеет прежняя решимость, те ее клочки, что до этих пор еще в нем сохраняются, не может не схватиться за перчатку. Спустя какую-то пару мгновений, Сенс осознает, что Папайрус зовет его по имени, а он сам куда-то бежит, не разбирая дороги. Вокруг слишком много белого — редкие деревья на пути и те припорошены снегом, и, пускай, скелет отлично знает местность Сноудина, он мгновенно теряется в непривычном цвете, точно зная только одно направление — вперед. Вперед – там, где человек еще не появлялся. Вперед — туда, куда монстр возможно не заглянет. Впрочем, об этом «вперед» приходится сиюминутно забыть — в голосе Папайруса неприкрытая озабоченность состоянием старшего брата, что вынуждает Сенса оставить бессмысленную попытку. И, к счастью, делает он на удивление удачно: Папайрус, не ожидая, что Сенс так внезапно встанет, врезается ему прямо в спину, и они вдвоем кубарем катятся по снегу еще пару метров. Пропаханная дорожка с множеством странных отпечатков конечностей скелетов ожидаемо сводит на нет весь испуг, и братья со смехом осматривают созданный ими шедевр изобразительного искусства, дополняя его подрисовкой при необходимости. Им весело настолько, что Сенс забывается и улыбается по-настоящему искренне, так что, когда Папайрус интересуется, как у него с поимкой людей сегодня, скелет бездумно говорит, что ему как обычно лень. Это приводит к очередному нравоучению и к еще более широким улыбкам, хотя это и кажется невозможным. Именно потому, что он счастлив, Сенс почти что пропускает тихое поскрипывание снега — приближающиеся шаги кого-то очень легкого — звуки, въевшиеся в само сознание. Пока еще не поздно — кто бы ни был проходящим мимо братьев, если те захотят, они могут уйти незамеченными. Однако Папайрус еще не замечает, а Сенс не может даже пошевелиться. — Сенс! Что это?! — Папайрус не подозревает об угрозе и поэтому рад, впрочем, как и всегда, что не дает его брату, как измениться в лице, так и что-то ответить, отчего младший в нетерпении предпочитает предположить сам. — Это человек?! На опушку, маневрируя меж деревьев, выходит странное доселе невиданное скелетами существо с короткой копной волос земляного цвета. Скрип, казалось бы, поначалу далекий, на самом деле служит предостережением всего-навсего несколько секунд перед встречей с необратимым. Сенс знает это, пожалуй, даже лучше, чем человек, но и это не может вынуть его двигаться. Ему не хватает решимости. — Приветствую, человек! Я — великий Папайрус!.. Все слова для Сенса, даже те, что произносит его младший брат, все звуки, которых, в общем-то, и нет, исключая биение его собственной души, сливаются в одно месиво, стоит ему задуматься о том, что сейчас произойдет. Точнее, стоит ему лишь пожелать хоть как-то это изменить, как в его сознание острыми ножами впивается красный взгляд человека; торжествующий, предвкушающий, ненасытный, полный решимости. Скелет в очередной раз превращается в наблюдателя: Фриск — пусть и имея одно имя, обладая только одной внешностью — Новый Фриск, жаждущий геноцида, делает шаг вперед навстречу ничего не подозревающему Папайрусу. Кто-то кричит. Это Фриск? Папайрус? Сенс? Возможно, кто-то из них, а быть может невольный наблюдатель. Это ничего не меняет. Сенс смотрит. Фриск широко усмехается. А Папайрус… Папайруса нет рядом, только в куче пыли лежат его доспехи, да потрепанный плащ, что вынуждает думать, что все происходящее шутка. Злая шутка, на которую добрые дружелюбные Папайрус и Фриск не способны и Сенс это знает. Прежде, чем уйти, человек вытирает нож о рукав, а затем дует на него, избавляясь от пыли, что не дай бог может повлиять на остроту. Те секунды, которые человек на это тратит — пытка, созданная ради выжившего — еще одно удовлетворение ненасытной потребности причинения страданий. — «Убей или умри», — говоря это, Фриск пожимает плечами, словно это само собой разумеется. Достаточно насладившись, человек теряет интерес к тому, чей черед умереть еще не пришел, — до встречи. Сенс не отвечает, погруженный в мир, где в белый наконец-то вкрапляется красный, тот самый цвет, которого так недоставало для полноты реальности и, только спустя время, как человека рядом нет, ощущает, что вновь может двигаться. Что же в этот раз первое? Извинения перед братом или же проклятие человечества? Однако перевешивает сожаление и, устало опускаясь в снег, Сенс аккуратно касается полуистлевшей ткани, только чтобы затем прижать ее к лицу и вымочить слезами. Ему опять не хватает решительности. Ее всегда не хватает — это его приговор, что дает скелету право отомстить и убивать этого человека до тех пор, пока и он не потерпит поражение. «Понедельник». Скелет просыпается, осознавая, что в очередной раз не смог спасти брата. Ему не хватает решимости, чтобы мгновенно воспрять духом и нырнуть в очередной кошмар и поэтому он остается в кровати, смотря на белый потолок, к счастью не такой уж и белый, по сравнению с небом, что несколько смягчает ноющую в груди боль. «Неужели человеческую решимость не одолеть?» Этот вопрос прожигает его сущность насквозь, нанося все новые и новые раны, пока очередной Фриск сначала выбирает путь дружбы, а затем, из любопытства, переходит на запретный, тот, что несет смерть и нисколько после этого не раскаивается. И эта решительная упорность без какого-либо сомнения убивать его брата, вынуждает Сенса отчаиваться. Настолько, что однажды он просто отказывается покидать свою комнату, ссылаясь на лень, надеясь, что каким-то неведомым чудом это поможет. Совершенно очевидно, что эта затея оборачивается наиужаснейшим образом — Сенс даже не может попытаться спасти брата, а вот Папайрусу хватает сил, чтобы вернуться домой и, прежде чем развеяться пылью, как ни в чем не бывало поинтересоваться, не хочет ли старший брат отведать новый рецепт спагетти. Решимость — не то, что можно где-то случайно найти, однако именно такой Сенс ее ощущает — не своей, а подобранной, той, что оставил после себя ничего не понимающий Папайрус, верящий в человека до самого конца. Именно поэтому Сенс решается довериться мнению брата и тоже верит человеку. В день, когда небо вновь белое и крупными хлопьями идет снег, скелет, небрежно прислоняясь к ларьку, ждет повторения апофеоза кошмара наяву и, приветствуя Папайруса широкой улыбкой и острой шуткой, зовет брата лепить снеговиков, только чтобы не работать. Папайрус, что ожидаемо, лепит самого себя. Засмотревшись, старший скелет почти забывает о своем собственном «творении» — сгребенным в кучу снеге и едва успевает дать «фигуре» свое имя. — Привет! — неожиданно слышится откуда-то со стороны и скелеты немедленно оборачиваются на звук, только чтобы с удивлением обнаружить, что за ними все это время наблюдало третье лицо, внешне очень похожее на человека. — Э-э-это!.. — у Папайруса перехватывает дыхание от перевозбуждения, и он не может говорить. — Человек, — услужливо заканчивает за него Сенс и, пожалуй, впервые за все время не обманывается широкой улыбкой Фриска. Этот человек здесь — не для того, чтобы завести дружбу с монстрами. Прежде, чем Папайрусу удается совладать со своими чувствами, что человек дает ему сделать — Фриск часто терпелив — Сенс решается. Он ощущает, что решителен — может двигаться, хоть и смотрит в глаза убийцы и, в этот раз, не чувствуя, что уступает, сам делает шаг вперед. Человек не понимает, что что-то не так — для этого Фриска все впервые так что, когда Папайрус начинает связно говорить, ребенок решительно сжимает нож и, прежде чем вонзить его в высокого скелета, неожиданно встречает преграду раньше, чем ожидает. — «Убей или умри», — красно-белой улыбкой отвечает на неожиданное действие Сенс и, переполненный счастьем, тем самым, о которым мечтал, оборачивается к брату, которого наконец-то, спустя многие бесплодные попытки защищает от смерти. Однако Папайрус не улыбается в ответ. Чтобы что-то изменить, Папайрусу не хватает решительности.