«Holy shit!»

— Черт, — и никаких мыслей в голову не приходит. Только звенящая в ушах тишина и пробирающий до костей холод. На костяшках пальцев — снова засохшая кровь. Айзек удивляется, как докатился до этого. Обычно, когда жизнь идет под откос, очень легко отследить тот самый момент, где ты свернул «не туда». Вспомнить его и удивиться: каким же гребаным идиотом ты был. Однако, «обычно» — не значит «всегда». К чему Айзек привык, так это быть исключением из всевозможных правил. И хоть бы раз — в хорошем смысле. Он покинул Бейкон Хиллс всего пару недель назад, а кажется, будто прошли годы. Если не десятилетия. Айзеку плохо, ему мерзко и тошно, ужасно отвратительно, настолько, что хочется раз за разом ломать кулаки о бетонную стену, пока от последней не останется лишь мелкая пыль. Айзек не жалеет, что принял предложение Дерека и стал оборотнем, сейчас — как никогда прежде. Выплескивать свои эмоции с помощью физических увечий, раз за разом дуреть от боли — бесценно. Айзек без ума от собственной регенерации. Она — его доза, «его личный сорт героина», как говорил тот слащавый парень из того самого слащавого фильма для девочек-подростков. Только контекст у фразы перестает быть сопливо-романтичным. Айзек криво ухмыляется. Кричит до хрипоты, срываясь на рык, и бьет, бьет, бьет. — Черт, черт, черт!  — больше ничего не хочется. Разве что, впиться выросшими клыками в чье-то мягко пульсирующее горло, почувствовать, как горячая кровь течет по губам, подбородку, шее. Если Айзек поддастся этому желанию, то его глаза станут голубыми. Когда-то это вызывало в Лейхи непонятный трепет, смущение, даже страх. Сейчас он думает, что голубой — его любимый цвет. Айзек останавливается на пару мгновений, приваливаясь к стене, тяжело дышит, устало рассматривая собственные кровоточащие руки. На плечи многотонным грузом обваливается нечеловеческая усталость. Лейхи медленно оседает на пол, возведя взгляд к небу, рассматривает звезды, виднеющиеся сквозь дыру в ветхом потолке заброшенного здания, ставшего его боксерской грушей. Тоскливо. Погано. Хочется выть. Как волку. Волку-одиночке. Омеге. Кем он, собственно, и стал. Одиночки долго не живут. Так, по крайней мере, говорят. Айзек не согласен: он держится особняком почти всю свою жизнь и до сих пор жив. Почти два десятка лет — срок, который нельзя определить как «не долго». Большую часть жизни Лейхи один не по своей воле, просто потому, что таких «уродов», как он, не любят, не принимают. И действительно пытаются затравить, но если ты будешь достаточно сильным — справишься. Либо дашь отпор, либо спрячешься в кокон настолько глубоко, что всем попросту наскучит отсутствие какой-либо реакции. Айзек отпора никогда не давал. Ненависть к самому себе постепенно переходит в ненависть к окружающим. Не ко всем, конечно же. Лишь к тем, кто, по мнению Айзека, жизни не достоин. Айзек изменился. Развлечения Лейхи на вечер постоянны и, наверное, немного банальны, в стиле Робина Гуда, разве что, без раздачи бедным награбленного золота: Айзек не грабит, он всего лишь пугает до полусмерти. Забавно, конечно, но именно Лейхи делает кассу парижским психоаналитикам в последнее время. Об этом даже в газетах писали: не о Лейхи конкретно, естественно, всего лишь о том, что в столице появился сумасшедший, «набрасывающийся на честных граждан и доводящий своих жертв до грани безумия и реальности». Эх, знали бы они о скелетах в шкафах каждого из этих «порядочных граждан». Иногда Айзек мечтает. Но не о беззаботном будущем, в которое давно уже перестал верить, а о том, чтобы устроиться на работу к одному из ведущих психотерапевтов. Просто ради того, чтобы посмотреть на лица своих жертв, отчаянно пытающихся доказать всем, что парень перед ними — тот самый «хищник», что чуть было их не «убил». Однако мечты остаются мечтами: на это он пойдет только когда похоронит остатки своей совести. Айзеку кажется, что он разучился верить, банально доверять людям. Везде видит подвох, стрелу, которую беспощадно вгонят между лопаток, силу, которой его непременно впечатают в ближайшую стену. Ему страшно. Страшно быть обманутым, преданным, всеми забытым и покинутым. Снова. В жизни Лейхи настал момент, когда его реальность немного меняет угол наклона. Белое становится черным, черное — кроваво-красным. Все мысли — метания из крайности в крайность. Паранойя, сомнения, ложь. Айзеку кажется, что ему врали все и всегда. Что не было в его жизни ни слова правды и откровенности. Ни Скотт, ни Эллисон, ни, тем более, но не менее печально, Питер — никто никогда не был с Айзеком честен. Игрушка, кукла, неудачный социальный эксперимент — он что угодно, но не человек. Не личность. — Черт! — срывается голос, а вновь выросшие когти впиваются в ладони едва ли не насквозь. — Да пошли вы все! — рвется из горла вместе с неожиданным надрывным рыданием. Айзека впервые в жизни разрывает от жалости к самому себе. Он не знает, как с этим справиться, не знает, как продолжить жить, стать таким, как прежде. Он устал. Айзек не просто уехал из Бейкон Хиллс, он позорно сбежал от лжи, проблем и предательства в тот самый момент, как позволил себе открыть глаза на то, что происходит вокруг. Лучше бы он этого не делал. Скотт бы остался его первой влюбленностью, слишком несообразительным, неспособным понять, что именно к нему испытывал Лейхи, Эллисон все еще оставалась добрым и всепонимающим другом, а Питер… Айзек заходится истерическим хохотом, запускает пятерню в отросшие волосы, впиваясь с такой силой, что почти выдирает светлые пряди. Физическая боль отрезвляет, немного успокаивает. Наверняка со стороны он выглядит жалким сумасшедшим, но Айзек об этом даже не думает: слишком далек от подобного рода проблем. Особенно сейчас, когда тонет в море отчаяния. Реальность не такая радужная, какой Айзек ее считал. Противный писк телефона разрезает пространство, бьет по ушам, заставляет Айзека вздрогнуть. — Слушаю, — сухо отвечает Лейхи, машинально подняв трубку, не удосужившись даже поинтересоваться, кто может его искать: номер он сменил и абсолютно уверен, что никто из «прошлого» беспокоить его не собирается: они, вероятно, вспоминают о Лейхи как о комичном недоразумении. — Айзек, — голос, который Лейхи узнает из тысячи. Боже, да он за сотню метров распознает его по одному лишь дыханию. — Было очень сложно разыскать тебя. — Значит стоило понять, что я не хочу, чтобы меня нашли, — корпус телефона хрустит в руках. — Питер. — Знаешь же, что мне плевать. Я получаю все что хочу, — Айзек проклинает себя за дрожь, непроизвольно охватившую тело лишь при звуке знакомого, даже родного голоса. — Обычно, когда добиваются, ценят. А ты дал прекрасно понять, что во мне видишь лишь игрушку. Одну из многих, — голос предательски садится, выдавая чувства. — Я верил тебе. — Наверное, тот телефонный разговор ты подслушал тоже из-за доверия? — в голосе Питера звучит насмешка, заставляющая Айзека мгновенно закипеть: на кой-черт он вообще с ним разговаривает?! — Ты ничего и не отрицаешь, — рычит Лейхи в трубку, сверкая золотистой радужкой. — Я не из тех, кто оправдывается, лапушка, — совершенно спокойно продолжает Хейл, воспринимая злость Айзека не иначе как истерику подростка. К такому он привык, на поводу не пойдет. — А объяснить ты мне времени не дал: собрал все вещи и испарился. Повезло, что ты изрядно наследил в Париже, — Питер едва сдерживает смех, находя такую наивность милой, но через мгновение резко становится серьезным. — Это опасно, ты привлекаешь много внимания. — Во-первых, я никого не убил. Во-вторых, какая тебе разница?! — рявкает Айзек, впечатывая кулак стену. — Не убил. Пока. К тому же, для многих охотников достаточно и этого, — устало вздыхает Хейл, мысленно проклиная себя за то, что связался со взбалмошным молодым оборотнем. — И ты прекрасно знаешь, что мне не все равно, лапушка. Лейхи молчит, снедаемый противоречивыми чувствами. Он нервно кусает губы, погружаясь в свои мысли. — Айзек? — слышно, что Питер начинает раздражаться. Он не любит, когда время тратят зря. — Ты просто трахал меня, как и многих других. Ты ввел меня в заблуждение, намеренно не переубеждая меня относительно каких-то там чувств, — хрипло выдавливает Лейхи, все же срываясь на крик. Чувствует он себя более чем погано. Даже мерзко. Униженно и оскорбленно. — Трахал, не только тебя, признаю, — спокойно соглашается Питер, не идя в своих действиях ничего криминального. — До поры до времени. До момента, когда пришел к выводу, что хватит мне только тебя. — Если это должно было меня успокоить, то попытка провалена, — истерически смеется Айзек, прикладываясь затылком к прохладной стене с такой силой, что с ветхого потолка на него мелкой крошкой летит штукатурка. — Ты ждешь от меня слезливых речей? Приторных признаний? Хочешь, чтобы я умолял о прощении, валялся в твоих ногах, уверяя, что не смогу без тебя? — Питер не кричит, но его голос от этого становится лишь более угрожающим. Айзек, помимо воли, затравленно скулит, прижимаясь ближе к бетонной стене, боится сделать даже вдох: будто бы Питер в противном случае убьет его сразу же, прямо по телефону. — Этого не будет. Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь, это не нуждается в дополнительном озвучивании. Так же, как и прекрасно понимаешь, что все проблемы выдумал сам, — слова бьют хлеще кнута, но самое забавное, что на Лейхи накатывает чувство вины. — Я терпел твои выходки очень долго. Я полгода играл по твоим правилам. Довольно. — Почему ты думаешь, что я поверю? — Айзек чувствует, что к горлу подкатывает горький ком. Ему хочется поверить. Ему страшно ошибиться. — Та девушка была агентом по недвижимости. Ты сорвал свой переезд в мою квартиру, — рычит Питер, позволяя скопившемуся за полгода раздражению выплеснуться наружу. — Ты маленький неуверенный в себе идиот, а мне надо было давно приехать и отшлепать тебя, так ведь капризных детей учат уму-разуму? Но нет, мне все казалось, что ты, Айзек, взрослый, не будешь упиваться собственными маразматическими страхами и ревностью, — Лейхи кажется, что он слышит, будто на том конце провода Питер даже клацает зубами от подкатившей злости. — Серьезно? — только и может выдавить Айзек, в совершенной растерянности утративший способность анализировать сказанное. — Нет, я же злобный альфа, я издеваюсь над тобой, чтобы довести тебя до самоубийства, а потом сожрать твое сердце, — рявкает Питер, раздражаясь еще больше. — МакКол с этой его одержимостью, Арджент, тоже тебя заждались, — ворчит Хейл, тут же спеша добавить. — Они тоже обсуждали наш переезд, а вовсе не мои мифические измены. После этого пропадает всякое желание вносить в наши отношения хоть толику твоей обожаемой романтики. Айзек не знает, что ему делать. Опять повисает долгое молчание. — Хватит дурить, Айзек, — наконец вздыхает Питер, смягчаясь. — Возвращайся домой. Я скучал.