«Luxaetema luceateis, Domine, cum sanctis tuis in aetemam, quia pius est. Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpe-tua luceat eis.»
Все в этом мире оставлено, забыто нами или не нами, забыты мы, оставлены мечты и надежды. Ничто не спасет этот мир, никто не протянет ему, скользящему в пропасть, руку помощи и Судный День наступит раньше, чем суждено. Не наставляю я вас на путь истинный в этот час сумерек между шесть часами и до поздней ночи, когда строки мои пишутся в Книгу Судьбы моей. Все решено за меня не мной, все решено за вас не вами. Нам не спастись, лишь остается смириться. Настал тот самый день, когда пора писать мемуары, вытягивая воспоминания жизни моей из омута памяти. Все изложенное мной здесь не приукрашено, не приуменьшено, а написано так, как было. Я родился в тысяча девятьсот девяносто втором году в холодный сентябрьский день в дождливой Риге. С самого рождения моего я был не таким ребенком, как мои сверстники. Я любил подолгу смотреть на капли дождя за окном; я раскрывал книгу и смотрел часами на раскрытую страницу, не видя перед собой ничего, потому что я уходил в себя, улетал в какие-то тайные, неизведанные миры, которые, я надеялся, существуют, как впоследствии выяснилось. За мою странность меня не любили родители, которым имидж семьи был важнее всего остального. С самого детства отец заставлял меня делать то, чего я не хотел. Отец хотел, чтобы я жил по заранее придуманному им сценарию. «Крис должен делать вот так. Крис не будет художником, он будет пилотом. Крис не пойдет в музыкальную школу, он пойдет на курсы английского. Крис не будет играть во дворе, он будет играть у себя в комнате» если я как-то пытался отклониться от его сценария моей жизни, на меня изливалось неизмеримое количество упреков и назиданий. В пример мне ставились Сократ, Платон, Вольтер, Руссо… И я, будучи беззаботным восьмилетним мальчишкой, даже не догадывался кто это. Эти имена, которые я слышал после каждого назидания отца, были для меня пустым звуком. Были, пока я не вспылил, пока я не посмел перечить отцу, бросив громогласно в гневе: «Мне плевать на этих Сократов, Платонов и прочих!» После моих слов была отчитана гувернантка, которая занималась мной. После моих слов меня начали запирать в библиотеке каждое воскресенье. Сразу после моего пробуждения и до отхода ко сну я был заперт среди тысяч книг. Там было практически всё, начиная от детских сказок и заканчивая взрослой литературой, которую мне нельзя было читать до определенного возраста. Практически всё, кроме немецкой литературы. Именно с этого момента началось мое путешествие в мир книг. Игры с машинками и зверятами постепенно потеряли свой приоритет в моих глазах. Зачем мне какие-то бесполезные игрушки, когда перед моими глазами открылся весь мир? Наказание мое – пребывание в библиотеке по воскресеньям – длилось не долго, всего лишь месяц. Потом я сам запирался в библиотеке или брал понравившуюся книгу к себе в комнату. В восемь лет Сократ мне не давался, и я читал Оскара Уайльда и Эдгара По, супругов Шелли и Дойла. Начитавшись мрачных стихов и романов, я без устали пересказывал все своей гувернантке и дразнил сестру, которая и слушать ничего не хотела о каком-то там Дориане с таинственным портретом на чердаке. Рисование, которому я предавался в свободное от книг и учебы время, увлекло меня настолько сильно, что я твердо решил стать художником. Нарисовав серию рисунков, я пригласил всю свою семью на выставку в свою комнату. Возможно, именно этот момент стал переломным в моих отношениях с семьей. Я нарисовал мертвых людей, я нарисовал свою семью мертвой, включая себя. С радостным лицом, с захлестнувшими меня эмоциями, я рассказывал кто где изображен и как он умер. На следующий день меня повели к детскому психиатру. Обследовав меня, проведя со мной долгие, нудные беседы, психиатр установил диагноз – аутизм. Узнав это, родители не удивились. Они всегда подозревали, даже знали, что я психически не здоров. Придя домой, отец завел разговор со всеми членами семьи, в котором присутствовал и я. Решался вопрос о том, что со мной делать. Как я говорил ранее, имидж семьи стоял на первом месте для моего отца и, если кто из посторонних узнает, что сын Джеймсса психически болен, то пойдут сплетни в светском обществе, на котором так помешана моя семья. Расставаться со мной отец не хотел, и дед сказал, что возьмет мое воспитание в свои руки. Так оно и было. Большую часть времени я проводил с дедом, он рассказывал мне о своем отце, моем прадеде, который участвовал во второй мировой войне. Тогда его рассказы казались мне выдумками, чем-то запредельным, примерно, как те миры, в которые я улетал во снах и иногда во время бодрствования. Я не могу поверить этому еще потому, что у отца моего, который является ярым противником всего немецкого, дед участвовал в войне, да еще на стороне немцев. Тогда, видя, что я не верю ему, дед отвел меня в одну из комнат нашего дома, в которой во всю стену висел портрет моего прадеда. Одетый в мундир немецкой армии, он с торжественной улыбкой взирал на нас с портрета. Я в изумлении глядел на этого человека, на своего прадеда, которого увидел впервые. Он стал для меня примером для подражания, идеалом – его гордая осанка, холодный взгляд из-под бровей, ироничная улыбка, как бы бросающая вызов всему миру – все это казалось мне настолько восхитительным, что я тайком приходил в эту комнату, чтобы посмотреть на потрет своего прадеда. Позже дед дал мне дневник прадеда, в котором тот описал весь свой путь от начала войны и до конца его пребывания на войне. Жадно впиваясь глазами в пожелтевшие страницы, я перечитывал его снова и снова, мечтая побывать на войне, мечтая стать таким же, как мой прадед. Однажды отец узнал о том, что я читаю дневник и у меня его забрали, наказали, спрятали, отчитали деда. Но я находил его, находил и читал, у меня его отбирали, и я снова находил, пока отец, махнув рукой, не положил его в библиотеку среди «второсортных книг». Помню тот вечер, когда я завел разговор с дедом, почему же отец так сильно не любит своего деда и весь немецкий народ. Именно тогда, в зимний вечер перед камином я узнал своего отца с другой стороны, я узнал его не просто, как самого строгого отца в мире, а как самого мнительного, самого подлого, самого низкодушного человека на земле. Будучи очень религиозным иудеем и имея еврейские корни, он возненавидел своего деда за его поступок, как впоследствии возненавидел и всю немецкую нацию. С тех пор я начал по-другому относиться к отцу, с пренебрежением и уже не страшась его. С тех пор во мне зародилась любовь к Германии, к немецкому народу и всему тому, что так не любит отец. Было ли это желанием пойти против отца, было ли это анархическим выкриком против его правил или я действительно так страстно полюбил Третий Рейх? Я буду задавать себе этот вопрос еще не раз, не находя ответа. Весь последующий год был не особо значимым в моей жизни. Мои странности уже никого не удивляли. Я уже никому не показывал свои рисунки, подолгу запирался у себя в комнате, не присутствовал на званных вечерах, которые устраивал мой отец. Я чувствовал себя Гарри Поттером в семье Дурслей. Именно тогда, когда мне было девять лет, я впервые прочел «Гарри Поттера» и поверил, что магия существует. Мысль о том, что в мире есть нечто магическое, нечто тайное, с самого детства была заложена во мне и именно в этой книге я нашел тому подтверждение. Тогда я воспринял все это за правду, не подозревая о том, что книга относится к жанру фэнтези. Немного позже в школьной библиотеке я наткнулся на «Хоббита» и с тех пор во мне загорелась страсть к миру Средиземья и тайным языкам. Прочитав всего Толкина, я начал самостоятельно изучать квенью, но попытки были безуспешными. Из-за моих странностей и моего увлечениями книгами, отношения со сверстниками не ладились, одноклассники относились ко мне недоброжелательно и всячески пытались подкараулить меня после уроков, но неизменная машина возле ворот школы, обрубала их попытки к рукоприкладству. Однако они успевали задирать меня на переменах и нередко я возвращался домой в синяках или в порванной рубашке. Когда я закончил четвертый класс, меня решено было перевести в частную школу и именно там я встретил своего первого в жизни друга – Николая. Ник был из семьи, имевшей такой же статус, как и моя, и отец был не против нашей дружбы. Почти каждое воскресенье мы проводили друг у друга дома. Общие увлечения книгами и тайнами мира сблизили нас и сделали братьями. Тогда мы не представляли жизни друг без друга. Отношения с одноклассниками в частной школе заметно отличались. Дети были из того же социального класса, что и я и никто не угрожал мне расправой после уроков. Когда я был в пятом классе, классный руководитель организовал экскурсию в ботанический сад. Прогуливаясь по саду, мое внимание привлекли удивительные цветы – орхидеи. Тогда я еще не знал о них ничего и именно тогда во мне зародилось неистовое желание иметь такой цветок у себя. Желание не утихало месяц спустя, два и я увлекся ботаникой. Отец увидел в этом предзнаменование того, что его сын может вырасти человеком нетрадиционной ориентации, и запретил мне всяческие попытки выклянчить орхидею у кого-нибудь из родственников. Ник, видя то, как я страдаю от вечных запретов, подарил мне мою первую орхидею. Это был Dendrobium Phalaenopsis, неописуемой красоты орхидея нежно-лилового цвета. Я не мог выразить всю ту радость, которую доставил мне подарок моего друга. Взяв в руки горшок с орхидеей, которая манила меня своим гипнотическим видом, я опять ушел в себя, мое сознание отключилось и поплыло в тайные миры. Так я просидел несколько минут, и Ник очень испугался, увидев меня таким. Пытался «разбудить», но ничего не выходило – тело мое держало в руках горшок с орхидеей, сознание отключилось, а душа парила в параллельных мирах. После этого случая мне пришлось рассказать Нику о том, что я болен. Он воспринял это серьезно и всячески пытался поддержать меня. Какое-то время мне удавалось скрывать от отца наличие у меня орхидеи, но когда он узнал об этом, то грозился выкинуть ее немедля. И тут вмешалась сестра, которая знала мой «тайный заговор». Она попросила отца оставить цветок и только на ее просьбу он откликнулся. Все чаще и чаще начали происходить такие приступы, когда я отключался от мира и уходил в себя, смотря в одну точку и застыв в одной позе. В 12 лет мой диагноз «аутизм» сменился на диссоциативное расстройство личности и утвердился окончательно.Creatio Fraternitatis
Здесь кто-нибудь есть? Вы слышите меня, те, кому я рассказываю, вы все еще на проводе? Я помню один день особенно отчетливо. Будто любимый кинофильм я запомнил его очень тщательно, отложил в своей памяти «на потом», чтобы в моменты грусти вспоминать и чувствовать свою важность в этом мире. А ведь день был совершенно обычный. Я, как обычно пробыл в школе положенные пять часов, как обычно пришел домой и как обычно пошел в бар. Это был самый тихий бар в моем городе, возможно поэтому, среди тысячи других баров, я выбрал именно его для того, чтобы предаваться вечерней меланхолии несколько раз в неделю вот уже на протяжении двух месяцев. Атмосфера в баре была весьма специфичной, как и интерьер: стиль «лофт», стены из грубой кирпичной кладки, стальные трубы под потолком, деревянная барная стойка, деревянные стулья и советские агитационные плакаты на стенах. Все это создавало неповторимую атмосферу, вперемежку с чистым, безакцентным русским языком, что позволяло мне не только отдыхать и предаваться меланхолии, но и практиковать свои знания языка. Я сидел, думая о своем, едва улавливая какую-то новомодную песню, которая доносилась из динамиков. Вдруг ко мне подсел совершенно обычный парень. На вид я не дал бы ему больше 20 лет. На нем была дурацкая футболка со Смурфиками и красный шарф, будто пионерский галстук. Он подмигнул мне и заказал выпить. Осушив рюмку, он заговорил со мной. Расспрашивал о моем возрасте, интересовался почему в свои 15 лет я один в баре в такое время. У меня даже в мыслях не было, что он может быть полицейским. В людях я разбирался хорошо и сразу понял, что ему от меня что-то надо. «Наркотики? Извините, не принимаю. Денег занять? У меня только 50 баксов с собой.» Нет-нет, ему нужно было от меня совершенно не это. Я осознавал, что что-то нужно, но не понимал, что именно. Он кинул мне наживку, я попался на крючок. Через неделю я встретил его в том же баре в то же время, на нем был все тот же красный галстук, только футболка была заменена серым свитером. Он сделал вид, что не узнал меня, но, выпив рюмку, как и в прошлый раз, подмигнул мне и сказал, что у него ко мне есть дело. Он сказал: «Пошли, тут не далеко!». Пропустил меня вперед, ждал, чтобы я вышел первый совершенно добровольно. Я вышел, он пошел следом за мной. Выйдя из бара, он взял меня под руку и спросил, страшно ли мне. Я ответил, что не страшно. Мы зашли во двор одного из жилых домов, поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в комнату совершенно пустую. Обои на стенах выцвели от прямых солнечных лучей, падавших из большого окна, линолеум был кое-где вздутый и обшарпанный, на полу было постелено одеяло, на котором спали два парня. Пустые бутылки были разбросаны по комнате и невыносимо-едкий запах неистово врывался мне в нос, невольно заставляя прикрывать его рукой. Сквиррел – так я буду его называть – толкнул парней, и они начали просыпаться. Я прислонился к стене и наблюдал. Один из парней оказался живее второго и, проснувшись, начал сгребать бутылку в угол. Сквиррел предложил мне присесть на одеяло, но моя брезгливость не позволила мне принять его предложение. Однако он продолжал настаивать и я, скрепя сердце, сел на краешек одеяла, пытаясь сжаться до размера пылинки и ни к чему не прикасаться. Один из парней заметил это и усмехнулся. Через несколько минут Сквиррел начал довольно странный разговор, похожий на допрос. Я отвечал на все его вопросы. Меня это удивляло, но нисколько не пугало. Я будто был сторонним наблюдателем своей жизни всю жизнь, плыл по течению, действовал наобум, и тот случай тому очередное подтверждение – находясь в неблагоприятном районе, пойти с совершенно незнакомым парнем в совершенно незнакомую квартиру и отвечать на странные вопросы. Я не боялся. Сквиррел спрашивал о моей семье, кто они, сколько они зарабатывают – я не боялся. Спрашивал о том, где я учусь и чем увлекаюсь – я не боялся. Потом он внезапно спросил, как у меня обстоят дела с компьютером. Он задавал мне наводящие вопросы о ПК, будто он был учителем информатики и принимал у меня экзамен. Видимо, экзамен я сдал удачно, он отпустил меня, сказав, чтобы завтра я пришел в бар в то же время. И придя домой, я сразу помылся! Все это было настолько увлекательно, настолько интригующе, что у меня не было никаких сомнений в том, что это то самое приключение, которого я ждал с самого детства. Это оказалось больше, чем просто приключением. Эта встреча изменила всю мою жизнь. На следующий вечер я пришел в бар и встретил там Сквиррела с двумя парнями, которых я видел накануне, с ними был еще один, которого я не видел прежде. Мы сели за столик в углу и Сквиррел сразу начал разговор. Он рассказал, что следил за мной два месяца. Рассказал где я обычно гуляю, как я провожу время с друзьями; рассказал, что знает все мои страницы в социальных сетях, с кем и о чем я общаюсь, даже привел несколько фраз из личных переписок. Вот тогда я и понял, что куда-то влип, но мне все так же было больше любопытно, чем страшно. Я продолжал слушать. Закурив сигарету, Сквиррел продолжил свой рассказ, на этот раз о нем самом. Он и его друзья были хакерами, иногда использовали свой навык для нечестного заработка, но суть их работы заключалась совершенно в ином. Суть их работы я понял спустя несколько лет после нашего знакомства. Она лежала на поверхности все это время, но я ее не замечал. Тогда я был не «своим», все это время, все эти годы я был не «своим». Но обо всем по порядку… Сквиррел предложил мне присоединиться к их компании, поставив условия: 1. Я должен был обучиться языку программирования всего за две недели; 2. Полная конфиденциальность; 3. «И побудь немного нашим спонсором!» - сказал он, улыбаясь своей фирменной улыбкой до ушей. Его условия я принял. После школы я ходил к Сквиррелу, он обучал меня С и С++. Забыв о сне, я догонял то, что не понял на его уроках. За этот ускоренный курс он научил меня практически всему, что знал сам. Когда я сдал экзамен, он пригласил меня на вечеринку. На этой вечеринке я думал, что принят в его компанию окончательно, но меня все равно считали лишь мальчонкой, который прикрывает их во время работы и спонсирует, когда денег на алкоголь больше нет. Пробыв почти месяц в их компании, я существенно изменился. Я перестал ходить на готические тусовки, перестал собираться с магами по средам, перестал звонить своего лучшему другу, перестал отвечать на звонки родителей, когда задерживался. Помню, первый раз в жизни отклонил звонок от отца и мне не было страшно за то, что, придя домой, получу взбучку от него. Из застенчивого мальчика-недотроги я превратился в более-менее веселого тусовщика, обнаружил то, что я, оказывается, умею шутить и подолгу смеяться. Находясь в их компании, я долгое время не мог перестать брезговать бытом, в котором они жили. И не то, чтобы они были такими неряшливыми, нет. Тогда классовое превосходство, внушенное мне моим отцом, еще разъедало мой мозг, и я отчетливо различал людей из разных классов. Эти ребята были на несколько социальных классов ниже меня. Они родились и выросли так. Они, как называют, «ребята с района», «местная гопота». Тогда я, хоть и привыкал к их быту, но все же чувство собственного превосходства, засевшее во мне с детства, не покидало меня. Я не переставал чувствовать себя чуточку лучше их. Еще через месяц я уже начал стесняться своей дорогой одежды, все реже доставал дорогой телефон из кармана. Я начал одеваться, как они. Ходил в секонд-хенд и брал вещи, чтобы не выделяться. Мы работали по нескольку дней, не вставая из-за стола. Ребята принимали наркотики, чтобы чувствовать бодрость, чтобы продержаться еще одну ночь за компьютером. Я отказывался от наркотиков. Каждый раз, после того, как я доделывал свою работу, я уходил домой, а они продолжали работать над чем-то, про что Сквиррел говорил: «Не лезь, малой, тебе еще рано!». После того, как мы сорвали первый большой куш, Сквиррел устроил вечеринку в честь меня. Еще один узел событий, который изменил мою жизнь. На этой вечеринке я первый раз попробовал наркотики. Каждый раз, приходя к ним, я обнаруживал одну дорогу на зеркале. Сквиррел протягивал трубочку, я занюхивал, и мы начинали работать. Потом дороги стало две по моей просьбе. Потом дороги, которые вели в подвалы Риги, в сточные канализации, вниз. Мы бродили по самым мерзким и грязным районам своего города, по двум причинам: там можно развести кайф и поймать кайф, наслаждаясь красотой полуразрушенных, забытых мест. В тот день, когда я покинул их братство, как мне тогда казалось – навсегда, мы готовились к крупной операции, с помощью которой должны были развести большую сумму денег. Я, как обычно, прикрывал их и, когда вся работа уже была сделана, я пришел на одну из наших баз и никого там не обнаружил. Тогда я понял, что меня кинули. Я думал, что это конец всему… Сквиррел – основатель нашего братства. Когда я познакомился с ним и с его ребятами, в состав Братства входили так же Куки, Ярдон и Жанчарльз. Спустя год после их исчезновения, Жанчарльза осудили за торговлю наркотиками.[Critical Error! Attention! Dangerous virus detected in your system]
«Мне было 9 лет, когда я впервые сел за компьютер. Это была любовь с первого взгляда, но я не получал полноценной любви, потому что компьютер мне приходилось делить с братом. Пока мои сверстники играли в «Mortal Kombat», я пытался понять, по какому принципу работает компьютер. Несколько раз система летала и меня наказывали, ограничивая доступ к компьютеру на несколько дней. На несколько адовых дней без него. Через год я овладел всеми программами, написанными для Windows 98. Через два года я взломал свой первый сайт… это был порно-сайт. Я взломал и удалил с сайта весь контент, опустошив его, открепив от домена. В этот же год я пытался написать свой первый вирус, чтобы прикольнуться над одноклассниками, дать им диск с зараженной игрой, которая удалит все файлы на их компьютере. Мои попытки были безуспешными, сколько бы часов я ни проводил за изучением языка программирования, у меня не было баз, изначальных кодов, на которые можно было бы ссылаться. В 13 лет я смог написать совершенный, как мне казалось в том возрасте, вирус, который не только удалял все файлы на компьютере на всех системных дисках, но и автоматически самоуничтожался перед сканированием и попыткой его обнаружить. Фишка в том, что он автоматически восстанавливался после того, как сканирование было завершено и начинал грызть систему по новой. Его невозможно уничтожить, если не знать коды, которые, на тот момент, знал только я.» «Вирус» так вы можете его называть. После окончания школы он поступил в Калифорнийский университет на факультет компьютерных технологий. Его родители надеялись, что он откроет свой бизнес, будет работать всю жизнь, станет крупным бизнесменом, заведет семью, детей… но он стал хакером. Сразу после окончания университета он вернулся в родной город, где и встретил Сквиррела. Это было в 2012 году. Непринужденная встреча в клубе, small talk, несколько вопросов о компьютерах… Сквиррел выбрал его заранее, так же, как и меня. Он привел Вируса на базу и рассказал о своем занятии. Все, что было со мной – работа хакером, отмывание денег, фишинг и подставы – все это произошло с Вирусом. Только после двух лет подобной работы Сквиррел рассказал ему о своих целях и принял в круг. Тогда круг состоял из трех человек: Ярдон, Куки и Сквиррел, к ним присоединился Вирус и их стало четверо. В 2014 году Ярдон был изгнан из братства из-за разглашения информации. Братством управляли только Сквиррел, Куки и Вирус, им необходимо было найти еще двух человек, потому что Братством должны управлять пять человек, это обязательное правило. Разыскать подходящего человека было поручено Вирусу и после долгих поисков, слежек на хакерских форумах, он заметил одного парня, который вел себя довольно странно. Он делал подмену аккаунтов в социальных сетях пользователям только с определенными именами – Игнат, Лариса, Иннокентий. На хакерских форумах он нещадно материл всех и нарывался на неприятности, другие хакеры угрожали устроить ему краш, но он оставался нетронутым. Этот человек заинтересовал Вируса, и он с ним связался. Встреча была назначена, но этот странный парень на нее не явился. Вечером аккаунты Сквиррела, Куки и Вируса были взломаны и в статусах был написан непристойный текст. Поиски этого шутника длились неделю, он был пойман возле своего дома и привезен на ту самую встречу, на которую однажды не явился. Ему задавали вопросы, кто он, как он этому научился, но он молчал. После долгого и жесткого разговора, его все-таки удалось разговорить, и он признался, что научился этому сам, без посторонней помощи. Сквиррел, искатель горячих умов, не упустил этот факт и предложил шутнику поработать, на что тот, сказал: «Да штож вы, ребятки, сразу не сказали?! Работка эт всегда пожалуйста!» и согласился. Он не стал менять свой ник, который брал на хакерских форумах, и остался Мистером Фиром (MisterFear), но спустя время, его ник модифицировался и его стали называть просто Финн. Испытательный срок Финна длился восемь месяцев. Сквиррел, видя, какие успехи он делает, открыл ему истинную тайну Братства и Финн был принят в «круг пяти», но пятого человека им не хватало и тогда Сквиррел вспомнил, что существует на свете еще Зигги, которого он однажды кинул. Весной 2015 года он встретил меня, будто бы совершенно случайно. Мы поговорили, будто бы непринужденно, и на этом разошлись. В начале осени того же года мои аккаунты в социальных сетях подверглись многократным взломам, приходили письма с очень смешным содержанием и тут я понял, что Братство возвращается. В тот момент я был в другой стране и контактировать мы могли только через социальные сети. Проведя несколько часов в скайп-конференции, Сквиррел рассказал мне о том, что Братству необходим пятый хакер. Хакер? Он серьезно? За все то время, что он отсутствовал, я даже забыл, как писать <body> в html, не говоря уже о том, как работать со скриптом. Я познакомился с Вирусом и Финном, узнал трагическую судьбы бывших членов Братства и Сквиррел, не принимая возражений, взял меня обратно. Узнав об истинных целях, я пришел в смятении и в ужас, и чем больше я погружался в эту тему, тем чаще у меня случались рецидивы. Диссоциативное расстройство личности не давало мне покоя, пока я не вернулся домой.