Аквариум, которого никогда не было

Джон Рут оглушительно храпел. Разрывающий тишину на части звук давил на чуткие уши Пита, но Грауч осторожно отвел его руку от кобуры и приложил палец к губам. Вешатель выглядел донельзя безмятежным, и это казалось подозрительным. В самом же деле, не может все пойти так легко. Да, он сдал Дейзи в руки правосудия и теперь может спать спокойно, но неужели не подумал, не догадался? Они ждали. Секунды тянулись омерзительно долго, ночные убийцы обошли кровать Джона и встали напротив друг друга. Наконец, раздалось довольно грубое подражание певчей птичке, исполненное голосом Дейзи, и они достали револьверы и одновременно приставили их к голове Вешателя, стараясь, чтобы угол был как можно меньше. Тишина раздолбанной гостиницы умерла от двух выстрелов, раздавшихся практически одновременно. Грауч, кажется, улыбался, освещаемый одной лишь луной. С Уорреном тоже было покончено: револьвер Джоди мог дать осечку когда угодно, но только не сейчас. Они вылезли через окно так же нативно и плавно, как если бы уходили через парадную дверь, брат с сестрой кивнули им, и все четверо, окрылённые успехом, оседлали лошадей. Марко должен был ждать их в надежном укрытии. Завтра Пит снова собирался стать «Освальдо Мобреем». По крайней мере, пока шум вокруг трупов двух охотников за головами не уляжется. Грауч, когда они это обсуждали, обматерил Джоди с ног до головы. Видите ли, за Пита дают пятнадцать тысяч, его сразу же узнают, риск не оправдан, да и вообще они собирались вернуться в Мексику, а не торчать в унылой Америке, чтобы в любой момент повстречать подобных Руту с Уорреном. Джоди гнул, что «крошка Мэнникс» явно положил глаз на «Мобрея», а потому с большой вероятностью будет держать в курсе дел, а там Хикокс найдёт время и избавится от информации об их банде. На словах, правда, это выглядело так коряво, что даже Марко, готовый на любую авантюру, смотрел на лидера так, будто тот лишился рассудка. Джоди смотрел только на Дейзи и говорил, говорил, говорил. — А я что должен делать? — Грауч никогда не скрывал, что за единственной женщиной банды пойдёт куда угодно, но к Джоди это не относилось, а потому голос его сквозил опасным недоверием. — То, ковбой, что у тебя получается лучше всего, — брат все же оторвался от сестры. — Пасти. Белая рубашка плотно обнимает тело, черный галстук обвивается вокруг шеи ядовитой змеей, но больше – просто петлей.  Он несколько минут задумчиво трёт ботинки с небольшим каблуком и долго смотрит на зонт, словно сомневаясь, стоит ли. Потом все же вяло протягивает руку, кидает усталый взгляд в зеркало и снова застывает. Ему кажется, что он невыносимо низкий, что, взирая с высоты пять с половиной футов, видит ощутимо меньше Грауча с его гордыми шестью с небольшим. На носки вставать, правда, не нужно, и на том спасибо. Дуглассу гораздо удобнее несколько склонить голову и смерить его непростительно насмешливым взглядом. Каждый раз проходит так, словно впервые. «Освальдо Мобрей» выполняет свою работу безукоризненно точно – погрешности, впрочем, случаются. Сегодня это женщина. Пит долго смотрит на неё и слегка ежится, ощущая, как ветер мрачно теребит края его одежды. Она кажется ему похожей на Дейзи, и Хикокс безразлично пожимает плечами: женщины все отвратительно похожи друг на друга. Наверное, именно поэтому он все же никогда не женится. Но больше потому, что семья сковывает гораздо сильнее сдельной работы.  Женщина весит не больше ста двадцати фунтов. Желтеющая на солнце кожа обтягивает костлявые руки, чуть ли не рвётся от напряжения.  Пит думает. Думать – совершенно замечательная привычка, от которой ему не хочется отказываться. Он думает всегда. За файф-о-клоком, читая местную газетенку, пропахшую красной глиной, подбирая длину петли  – этой женщине следовало бы пролететь футов семь. Пролетит больше, и какой-нибудь особенно впечатлительный зевака всенепременно поймает её нескладную голову. Меньше – выйдет медленное удушение, а уродливое лицо станет ещё более уродливым, если такое вообще возможно. Сегодняшней погрешностью стало то, что Хикокс не спрятал лицо. Страна должна знать своих героев, все такое, да и натягивать в излишне солнечную погоду черный капюшон – непозволительная роскошь. Лучше бы надел. Едва увидев его, женщина начала истошно визжать. Громко, надрывно, едва прерываясь на подышать. Вглядевшись в узкие угольки её глаз, Пит понял причину: она его узнала. Он её будто бы видел впервые, но, может, они и впрямь где-то встречались. Она не говорила ни слова, только кричала с усердием оперной певицы, но Хикоксу все равно было не по себе. Он никогда не торопился со своей работой и не стремился поставить рекорд, как это делали многие другие, но сегодня подгонял сам себя, проклиная дрожащие и ставшие совсем невовремя деревянными пальцы. К вечеру радостное небо устроило истерику. Вообще дожди были редкими гостями в Вайоминге, но если случались, то лили с чувством, с толком, с расстановкой. Пит флегматично развернул зонт и направился домой с ничуть не греющим ощущением выполненного долга. По дороге ему встретился Крис Мэнникс, промокший насквозь, но не теряющий надежды и пытающийся прикрыться рукой. — Чаю? — шериф глупо вытаращил глаза, отчего его лицо стало совсем уж безобразным, однако благодарно шагнул под зонт и, подобно утонченной французской барышне, взял Пита под руку. Хикокс проводил стремительно намокающий рукав печальным взглядом. — Боже мой, Освальдо, как же я рад встретить вас, — Крис привычно затараторил, и Пит, закатив глаза, стал думать об Англии, отрешенно слушая монолог собеседника. Несмотря на особый род деятельности, Хикокс весьма трепетно относился к файф-о-клоку, но, кажется, впервые разделял его с кем-то, кроме Грауча. Дугласс лениво жевал жвачку, гремел шпорами на сапогах и всячески отвлекал анекдотами про ковбоев от газеты – единственной радости в жизни серийного убийцы.  «Освальдо Мобрей» говорил на книжном британском английском, соблюдая все правила до того, что под вечер начинало нестерпимо сводить зубы от усталости, а мозги отказывались думать о чем-либо, кроме грамматики. Мэнникс личное пространство палача Ред Рока уважал. Трепетно не отводил глаз, улыбался во весь рот, жевал вафли и время от времени подкидывал в фарфоровую чашку попеременно то белый, то коричневый сахар, не подливая, собственно, чай.  — Невероятно, — Крис смотрел пронзительно восхищенно. — Это и есть хваленый английский чай? — Эрл Грей, — Пит ответил мягко и расслабленно, — помилуйте, шериф, не думали же вы в самом деле, что я напою вас виски? — Я имел наглость надеяться, — собеседник качнул головой, подражая манере Пита говорить. — Невероятно досадно, что Дейзи Домергу в самый последний момент ускользнула от правосудия, — Хикокс подхватил чашку, выставив мизинец, и слегка отхлебнул, думая, что чертовски ненавидит молоко, но традиции... — Действительно, — шериф засмеялся, и Питу немедленно захотелось ему врезать. — Кажется, один я доволен, потому что мне не нужно выплачивать вознаграждение. — Мне казалось, что вы с Рутом и Уорреном в каком-то смысле ладите, и вам будет безмерно жаль услышать об их смерти. — Мы были простыми попутчиками, Оззи, — воскликнул Крис и хлопнул рукой по столу. — Убийца уже пойман? — Можно подумать, ты бы не узнал об этом первым, — Мэнникс передернул плечами, с легкостью разрушая их светскую беседу переходом на «ты». — Убийцы, Оззи, их было как минимум двое. Я склоняюсь к трём. — И что же вызывает у тебя эту мысль? — Крис был слишком увлечён разговором и не замечал, как мрачно и твёрдо сжимал пальцами края газеты собеседник и как его руки слегка подрагивали от напряжения. — В Рута стреляли двое, определенно. Две дырки и слишком большой угол. Ты бы физически не смог так расставить руки, да и смысл? — шериф показал жестом положение рук, и Пит досадливо кивнул. Чья же это была идея стрелять вдвоём: его или Грауча? Сколько Хикокс не думал, он не мог вспомнить. — А ещё я думаю, что Уоррен бы услышал выстрел и проснулся бы, а его застрелили в постели. — Мудрые доводы, шериф, — палач впился пальцами в чайник и неожиданно для себя самого задумался: а который удар им по голове станет для Мэнникса смертельным? — Дураков не берут в шерифы, — самодовольно заявил «аквариумная рыбка», как его брезгливо называл Грауч, но тут же сморщился, будто бы вместо сахара подкладывал в чай лимонные дольки. — Вот только это ни на фут не приблизило нас к поимке убийц. Пит что-то лепетал на полном серьезе. Что убийц всенепременно поймают, что дожди перестанут быть внезапными, а на вечерний чай он Криса ещё обязательно позовет: почему бы не разделить трапезу с умным человеком. Дугласс отказывал шерифу Ред Рока в уме и вообще вёл себя подозрительно эмоционально, когда дело касалось Мэнникса. Последний все же решил не оставаться дольше и начал собираться. Дождь закончился, так что Хикокс мог с чистой совестью выгнать засидевшегося гостя на все четыре стороны. Уже стоя на крыльце, Крис вдруг странно дернулся и, словно подражая Граучу, нагнулся и смущенно поцеловал палача в лоб. Рано или поздно это ведь должно было произойти, да? Затем с ещё большей нерешительностью сухо коснулся губ и, вякнув нечто невразумительное, будто бы благодарность за радушие и гостеприимство, сбежал по ступенькам. Пит вздрогнул и поднёс руку ко рту, ощущая внезапный прилив тошноты, которая усиливалась от одной только мысли о произошедшем. Почему все должно быть именно так? Почему, черт возьми, ему так противно? Едва только его разболевшаяся голова коснулась подушки, как в дверь уверенно, но тихо постучали. Хикокс, разом позабыв все свои манеры, выматерился сквозь сжатые зубы, молясь всем известным богам, чтобы это не оказалась незамужняя соседка напротив с очередным пирогом. Кажется, понятие о личном пространстве у неё в голове не было заложено. А ещё она не брезговала здороваться с ним каждое утро и звала на кофе, прекрасно зная, с какой работой Пит совмещает своё основное занятие. Думается, знай она о его основном занятии, она не была бы столь настойчива. Хикокс привычным жестом потянулся к оружию, обещая себе, что если это она, то назойливая дама со своим премерзким пирогом полетит с его ступенек с дыркой в голове в то же мгновение, как он её увидит.  Когда палач открыл чёртову дверь, на пороге стоял Грауч и развязно жевал травинку. Жвачка закончилась? Какая жалость. Хикокс, разом позабыв тошноту с головной болью, втащил гостя в дом, злобно зыркнул и, проверив улицу на предмет свидетелей, с облегчением захлопнул дверь. — Я даже в мыслях не могу сформулировать то, какой ты идиот, Грауч Дугласс. — Я тоже рад тебя видеть, кроха, — жизнерадостно отозвался тот. — Прекрати меня уже так называть. — Обожаю видеть, как ты бесишься каждый раз. Приятно думать, что хоть кто-то способен вызвать у тебя эмоции. Вдвойне приятно, что это я, — Грауч выплюнул травинку и, не зная, куда деть руки, принялся растирать щеки Пита, видимо, полагая, что это называется «аккуратно поглаживать». — Терпеть не могу эту твою бороду, колется, — вынес вердикт он, не убирая рук. У самого лицо было гладкое-гладкое, чуть загоревшее и с россыпью морщинок. Особенно заметные ютились на лбу, обнажая частую мозговую деятельность. Дугласс в очередной раз нахмурился и качнул головой. — Выглядишь дерьмово. Тяжелый день? — Тяжелый Крис Мэнникс, тупой, как угол между нашими револьверами, когда мы застрелили Джона Рута. Недостаточно тупой, чтобы поверить в одного человека, — Хикокс оттолкнул грубые ковбойские руки и отвернулся. — Хочешь, я убью его? — достаточно серьёзно поинтересовался Грауч. — Тебе не обязательно терпеть все это дерьмо ради безумных планов Джоди. — Это было бы крайне глупо, — Хикокс поежился от сквозившего в голосе собеседника спокойствия. — Должен признать, после освобождения Дейзи наш многоуважаемый лидер и впрямь немножко загнул. Оно на всех так влияет? — Что именно? Пит открыл рот, чтобы ответить, но вдруг понял, что и сам не знает, что имеет в виду. Точнее, догадывался, но совершенно не представлял, применимо ли это к Домергу. — Неважно. Грауч пах мокрой глиной, дорожной пылью и сигарами, от которых в последнее время никак не мог отделаться. Этот запах, казалось, въелся куда-то глубже прохладной кожи, а потому не исчезал вместе с отброшенной курткой. Этот запах кружил голову одновременно с мелкими пятнами крови, которые появились на одежде сравнительно недавно. Хикокс знал, что эта кровь принадлежит кому-то другому, но справедливо полагал, что сросшийся с седлом ковбой был в состоянии оставить одежду нетронутой. До последнего звенел шпорами, склонив голову – чёртовы пять дюймов разницы – и пронзающе смотрел в глаза, должно быть, силясь окрасить серую дымку вокруг черных зрачков своим синеватым мрачнеющим небом. Оранжевеющий к земле красный закат за окном методично, точно и невозмутимо, подобно Марко, вспарывал серые швы над их головами. Пустые полосы отчаянно пытались удержаться как можно дольше, но вскоре капитулировали и стали одна за другой отслаиваться, обнажая холодные и далекие звезды и стремительно чернеющий свод.  — Виски? — устало предложил англичанин до мозга костей, невообразимо безразлично исследующий взглядом потолок. — Лучше бы пива, — столь же устало отозвался с правой стороны кровати Грауч, — но и виски сойдёт. Янтарный напиток терял своё манящее очарование столь же быстро, как закат иссушал сам себя. Может, даже быстрее. Дугласс казался убийственно тихим и мертвым, но беседу старался поддерживать исключительно он. Сетовал, что со всеми этими перестрелками не успевает сесть на жесткий стул и излить чертово вдохновение на бумагу. Все так же отказывался показать свои стишки, Пит не просил, но знал: вот они, рядом, в нагрудном кармане книжка торчит, протяни руку и возьми. Грауч не откажет, не отберёт, смерит крайне неловким для серийного убийцы взглядом, но позволит залезть к себе в сердце и даже немножко потоптать. Хикокс не хотел, его это не интересовало, ему совершенно не хотелось шевелить даже языком, измученным идеальной грамматикой и сложными конструкциями. — Пит, — позвал Дугласс и вновь потянулся грубыми руками через весь стол, — где ты? Пит поднял глаза, но не ответил, лишь омерзительно беспомощно открыл рот и тут же, приложив усилие, закрыл его обратно. — Я не вижу тебя, Пит, — продолжал своё Грауч, — я смотрю, но вижу только полуразвалившегося Освальдо Мобрея, который загораживает тебя собой. Где ты? — Должно быть, — все же найдя силы для ответа, выдохнул тот, — был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать — нет. Но мы как-то его упустили… Однажды ему приснился сон. Пит практически не видел их за долгими вечерними раздумьями, но этот был особенно ярок и оттого не менее странен. Странное место, странный безухий мальчишка, истекающий кровью и привязанный к стулу. Грауч – там, далеко, рукой не достанешь, молодой и даже не такой страшный, смеялся и будто бы чего-то ждал. Застилающая сознание тупая боль, лужа крови, но крепко и с омерзением сжимающая пистолет рука.  Выстрел. Ещё, ещё, ещё. Дугласс смотрел на него с насмешкой, дергался, но, черт возьми, улыбался во весь рот. А потом окончательно грохнулся на пол и... умер? Он... убил его? За что? Крис изучал его с интересом ученого, наблюдающего за спариванием только что открытых им насекомых. Хикокс вздрогнул и оперся о спинку кровати. — Плохой сон? — Просто... странный, — сквозь зубы выдавил он, все ещё ощущая невыносимую боль в месте ранения. Проверил рукой – всегда левой – однако нащупал только покрывшуюся мурашками кожу и напряженный пресс. — Что там было? — палач удивленно поднял глаза, перед которыми плыло, и зажмурился, силясь вспомнить, вцепиться в ускользающее нечто. Странное, но оттого не менее важное. — Я застрелил человека, — наконец, выдохнул Пит. — Я знал его, кажется. — Он что-то значил? — Мэнникс, несмотря на поздний час, выглядел донельзя серьёзным и спокойным, будто бы ему и правда – черт – было интересно. — Нет... я... так не думаю, — странная боль, похожая на фантомную, слегка улеглась. — Мы были едва знакомы. Я даже имени его вспомнить не могу. — Тогда почему такое лицо? — наконец, спросил шериф и провёл мягкими и тёплыми пальцами руки по его щеке. Слезы. Черт возьми, вот оно что. Вот почему он воспринял это так серьезно и казался таким задумчивым. «Освальдо Мобрей», вешающий людей на завтрак, обед и – временами – ужин, расчувствовался из-за кошмара, который едва помнил. — Наверное, тогда, в той ситуации, это совершенно не имело значения, — Пит слабо отвел руку Криса, чувствуя себя комнатной собачкой, которую гладят, чтобы успокоить. — А сейчас имеет? — Мэнникс будто бы не обиделся. — Не подумай, я ничего такого не подразумеваю, просто лицо у тебя такое, будто бы ты там первого человека в собственной жизни расстрелял, что первее и нет никого. Палач не ответил. Разглядывал трясущиеся руки, которые не желали подчиняться, и думал. Лихорадочно и впопыхах, но все же думал. Нет, тогда это совершенно никакого значения не имело. А сейчас – Пит поежился – он действительно не мог вспомнить ни одного человека, который был бы ближе, который бы... знал? У Грауча всегда была Дейзи, у Дейзи всегда были брат и Грауч, у Марко был Джоди и кто-нибудь ещё. У Хикокса был только Грауч. И он знал гораздо больше, чем показывал.  Сколько лет они с одинаковым успехом подставляли друг друга? Пять, шесть?  Пит не знал ничего. Только имя.  Во сне даже эта информация не достигла его головы. Наверное, потому и спустил весь запас как ни в чем не бывало. — Я тоже вижу их иногда, — вдруг признал шериф. — Людей, которых знаю, в ситуациях, которые никогда не происходили. Я верю в то, что после смерти жизнь не заканчивается, Оззи. Возможно, однажды сны, которые сейчас нам кажутся странными, станут реальностью.  — И я... убью его? — Хикокс качнул головой, думая, что в жизни не поднял бы руки на человека, который бесчисленное множество раз вставал к нему спиной и не поворачивался, не опасался за собственную шкуру. Крис Мэнникс улыбался, Крис Мэнникс вёл себя так, будто бы тоже что-то знал. И это бесстрастно пинало ногами в живот. Шериф запустил свои кривые руки в его волосы, и «Освальдо Мобрей» на мгновение отступил, обнажая Пита и его пылающее ледяным спокойствием лицо. — Убери, — миролюбиво сказал Хикокс, даже не думая возвращаться к книжному британскому акценту.  — Что не так? — Крис Мэнникс, кажется, и впрямь подрабатывал аквариумной рыбкой, раз сумел выдержать этот взгляд. Обычно после него люди падали замертво, если бы только револьвер был ближе. — Не люблю. Пит не любил много чего, но больше всего – подчиняющий жест, рука, треплющая по голове, словно он собака какая-то. Что, впрочем, не мешало ему иногда перебирать смоляные волосы Грауча. Ему это даже, вроде бы, нравилось. Когда Крис Мэнникс был невыносимо близко, когда тошнота напоминала о себе так громко, что хотелось отвернуться, Пит смотрел прямо в глаза. Не выдерживал, вздрагивал и все же отворачивался. Не мог вынести эту безоговорочную преданность человека, о котором не знал абсолютно ничего. Только имя. Получается, они с Граучем были в одинаковых условиях? Рука, что, вообще-то, намеревалась задушить, плавно опускалась на шею и считывала учащенный пульс. Вот только глаза шерифа оттого не смотрели с меньшим доверием. Все его уродливое в своей правдивости лицо кричало о том, что верит на сто процентов. Разве он сможет однажды убить его, разве рука поднимется? Рука, что столько раз тянулась к револьверу, к шее, к тяжелому чайнику, но всегда – всег-да – останавливалась. — Ты веришь в другую жизнь? — не будучи заинтересованным в ответе, чтобы только спросить, как-то поинтересовался Пит у Грауча. — А чем тебя эта не устраивает, кроха? — в голосе сквозило искреннее недоумение. — Пит, поверь мне, никогда не будет лучше, чем сейчас. Всегда будет только хуже и хуже. Ты всегда будешь убивать, я всегда буду убивать. Меняются только декорации и стороны. — Однажды мне приснилось, что я убил тебя, — будничным тоном из-под газеты вывалил Хикокс. — Всадил в твою жирную тушу всю обойму, нет, кажется, что-то все же осталось. — Последнюю пулю для меня пожалел, — смахнул скупую слезу собеседник. — Почти наверняка есть реальность, где мы не пережили ночь у Минни. Вполне вероятно, существует место, где мы оба – примерные семьянины. Наверняка есть ветка, где глухой на оба уха Грауч умеет играть хотя бы на одном музыкальном инструменте. Почему бы и нет? Дейзи и Марко ведь умеют. — Если была вероятность, что мы могли закончить свой путь там, — Пит не отвечал, а потому Грауч взял на себя диалог, — думаю, я забрал бы за собой всех, до кого бы только смог дотянуться. Какой же ты лжец, Грауч Дугласс, думается Хикоксу. Он готов поспорить, что именно ковбоя бы уложили без жертв. Конечно, если верить в другие миры и закрывающиеся-открывающиеся двери. Крис Мэнникс может верить в другие аквариумы, если это помогает ему чувствовать себя спокойно, Пит не возражает. Сам же, впрочем, считает, что мир и реальность едины и неделимы. Ему так гораздо проще жить. Когда Грауч уходит, он аккуратно прижимает хозяина дома к себе и целомудренно целует в висок. Пит знает наверняка, что такого никогда не было, но ему почему-то кажется, что однажды это все же случалось. Уж не в реальности ли примерных семьянинов? Иногда ему хочется сделать это... как нормальные люди? Чтобы материться во весь голос объектонаправленно, прижиматься корявым носом к едва зажившему шраму на шее с интересом физика, познающего картину мира. Чтобы, черт возьми, не закрывать глаза, думая, что видишь что-то чересчур личное и интимное, когда Грауч улыбается, а из глубины его синего неба светит искреннее солнце. Интересно, они ещё способны хоть что-то делать и чувствовать нормально? — Мне нравится этот твой новый запах, — этот бросок подобен фарфоровой чашке, поцеловавшейся со стеной.  — Отжал у Джоди пачку «красных яблок», — Дугласс слепо нащупал отброшенную куда-то к кровати куртку и достал знаменитые сигареты с красным яблочком – неожиданно – на упаковке. Галантно протянул лежащему слева – как и всегда – Питу. Пит почти не курил. Находил глупым заколачивать гвозди в крышку собственного гроба по второму кругу, но эта мысль не мешала ему временами разделять с кем-то алкогольный вечер. Как не мешала и всякий раз стрелять у Грауча. Последний протянул свою зажженную сигарету и слабо ткнул ей другую: — И плевал я на все, — прокомментировал он. Хикокс пожал плечами. Табачный дым, плывя вперёд, выедал воздух, которым они дышали. Делал все пронзительно одинаковым, схожим. Настолько, что Питу хотелось задаться неуместным вопросом: а кто из них кто? Настолько, что ему казалось, что он его уже задавал. Только другим человеком другому человеку. Дым перед глазами складывался в образы. Становился летящим вниз Граучем-не-Граучем, все ещё слишком далеким, чтобы подойти к нему и заглянуть в глаза.  Грауч-который-настоящий трепал его по волосам, словно собаку, нёс расслабленную чушь, выдыхал неровные облака и смотрел пустым взглядом, словно был где-то не здесь, не с ним. Пит подумал, что неплохо бы открыть окно. — Не надо, — тихо-тихо шепнул Дугласс и на мгновение невесомо коснулся его плеча.  «Испортишь момент». Почти наверняка он хотел сказать именно это, но Хикокс все же знал. Больше, чем думал. Знал, что Грауч знает, что он понял его призыв. Это было что-то на мысленном уровне. Что-то, что люди, проводящие много времени вместе, так или иначе учились считывать по глазам, жестам, голосу. — Кто это? — случались дни, когда работы решительно не было, и Пит проводил честные часы, просиживая их в кабинете шерифа. Он выцепил пальцами из вороха хотелок одну-единственную и ощутил, что его что-то неосязаемое пнуло в живот. Он определенно уже видел мужчину на плакате, хотя никогда не стремился запоминать коллег по цеху. Особенно яркие запоминались сами, что, впрочем, моментально вывешивало им неутешительный приговор. — Розенстерн, — Крис пожал плечами и указал рукой на надпись, — тут же написано. — Нет, — Пит покачал головой, ловя удивленный взгляд Мэнникса, — его не так зовут. Это не то имя. — Возможно, — не стал спорить собеседник. — Плохой из меня шериф, наверное, Оззи. Подошли ко мне любого «живым или мертвым», а я и не узнаю. — Нельзя знать абсолютно все, Крис Мэнникс, — хмыкнул «Освальдо Мобрей», ощущая, что ходит по краю пропасти, но что-то толкало его говорить. — Возможно, на самом деле я злобный и коварный убийца, чьё задание – устранить тебя. — Не шути так, Оззи, — выдохнул шериф, и в его взгляде снова трупом всплыло это премерзкое теплое и живое доверие, от которого раз за разом по лицу проходила болезненная судорога. Рано или поздно это все должно было закончиться. Пит думал об этом, когда смотрел на ровно дышащего Криса, лежащего рядом. Привычно тянулся руками к пылающей жизнью шее, согревал продрогшие пальцы, вжимался в беспардонно выпирающую из-под кожи сонную артерию и задумчиво считал пульс. Спокойный, но уверенный, убийственно доверчивый. Хикокс потянулся к револьверу и бесстрастно ткнул им Мэнникса в лоб.  Возможно, если бы именно в этот самый миг шериф открыл глаза, Пит бы выстрелил максимально хладнокровно и безучастно, подобно тому, как ежедневно вешал тех, кого видел впервые. Обжег безразличным лицом без маски, вывел бы кровью своё сокращённое имя – терпеть не мог полное – потому как уже давно мечтал сломать пальцы за давящее панибратское «Оззи». У Криса бы и пальцев столько не нашлось, думается. Но Мэнникс продолжал свой сон, тихий и спокойный. И Пит вздрогнул. Неверяще отвел руку и покачал головой. — Подумать только, как легко тебя убить, — ухмыльнулся он, отбросив рваную личину «Мобрея». — Наверное, поэтому я все же сохраню тебе жизнь. «...а как-нибудь потом всенепременно заберу». Шериф что-то неосознанно брякнул во сне, и Хикокс понял: пора. Вылез через окно, не запутавшись в дурацких занавесках оранжевого цвета. Залез на коня со второго раза – непростительная медлительность, которую они с Граучем могли себе позволить. Дугласс помог ему нормально усесться и смерил своим фирменным насмешливым взглядом. — Ты убил его? — будто бы ничуть не нетерпеливо поинтересовался он. Пит не ответил. В свете полной луны Грауч казался ему помолодевшим на несколько десятков лет и даже не таким страшным. Ему чудилось, что эта незнакомая молодость растворяется, вливается куда-то в самую глубь и обнажает старого и давно знакомого ковбоя.  Хикокс поежился: ему всего на мгновение подумалось, что они больше никогда не встретятся. — Знаешь, — вдруг глухо проговорил Дугласс, крепко сжимая поводья, — я вдруг подумал... — Я знаю, — спокойно ответил Пит, — я тоже. Лошади сонно и лениво затрусили в направлении, известном лишь их хозяевам.