Связанные

Их отношения никогда не строились на взаимодоверии. То, что происходит между ними вот уже тридцать лет нельзя назвать нормальной связью. Это даже не любовь. Это зависимость, нужда быть рядом настолько близко, насколько это только возможно. Сколько себя помнил, Гилберт всегда был выше и храбрее любого из своих сверстников. В детском саду он привлекал внимание воспитателей и родителей, лучше прочих читал стихи и всегда вовремя ложился спать. Иван же часто плакал и прятался за спиной альбиноса, который в те времена казался ему единственной защитой, а также был самым близким и верным другом. В школе они были неразлучны. На любой контрольной или тесте Гилберт первым делом обращался к русскому, а уже затем начинал, как выразился Иван, «думать своей черепушкой». В команде по волейболу они всегда стояли рядом, тренировались вдвоем, а стоило им оказаться по разные стороны сетки, как Брагинский тотчас же начинал чувствовать себя скованным и совершенно чужим на той территории. То же касалось сидения за партой и похода в столовую. Они были накрепко связаны какой-то невидимой нитью, а позже, наверное, и вовсе кандалами. Став постарше, Гилберт стал резвее и наглее, начал приставать к девчонкам и гулять в компании других парней, чего Иван категорически не переносил. Но и мешать другу не решался. Постоянно топтался где-то неподалеку, скромно сминая края начисто выстиранной и хорошенько выглаженной рубашонки. Его, в отличие от немца, ни на какие подвиги не тянуло. Потому то уже через месяц после очередной неудачной попытки заговорить с Байльшмидтом в коридоре, Иван решил посвятить всего себя учебе. В старшей же школе что-то изменилось, и по большей части в них самих. Отец Гилберта женился во второй раз и в их семье появился еще один ребенок. Конечно же, импульсивный и резкий в то время подросток в лице альбиноса не мог даже на мгновение принять тот факт, что теперь ему будет доставаться не всё внимание и любовь единственного до сего момента родителя. Поэтому никто не был удивлен, когда в школе поползли слухи о сбежавшем из дома хулигане. Впрочем, Брагинскому было не до чужих семейных дрязг. Просто в какой-то из дней он забрал документы из школы и покинул её, а по словам некоторых учителей и город. С тех пор никто из этих двоих не знал друг о друге ровным счетом ничего. Жизнь столкнула их в самый неожиданный для них момент. Гилберт как раз развелся с третьей уже по счету женой, с которой прожил от силы всего полгода. День не задался с самого утра, о чем говорило лишь одно выражение лица немца. А оно у Байльшмидта всегда отличалось своей красноречивостью и разнообразием эмоций. Он зашел в офис, едва не плюясь ядом на всех прохожих, как вдруг из его рук посыпались документы, а заодно и телефон. Последний укатился дальше остальных, из-за чего с губ немца мигом посыпалась отборная ругань, никем, благо, не понимаемая. Присев на корточки, а после и встав на колени, он уже хотел было дотянуться до несчастного аппарата связи, как услышал почему-то слишком знакомый голос. Бежевое пальто, кремового цвета шарф, пепельно-русые волосы и голос. Слишком знакомый и такой слишком родной, чтобы не узнать его. И когда Гилберт позвал его обладателя, тот не заставил себя ждать. Замер, опустил телефон и обернулся, смотря своими большими фиалковыми глазами прямо в его — алые и слегка прищуренные от желания разглядеть старого знакомого получше. И всё снова вернулось на круги своя. Они долго разговаривали в одном из придорожных кафе, обмениваясь последними новостями, смеялись и рассказывали друг другу, казалось, самые невероятные истории из их жизней, что они прожили вдалеке, по разные стороны «сетки», именуемой миром. А чуть позже Иван сорвался с места и вдруг крепко-крепко обнял Гилберта, уткнувшись своим большим и глупым носом в чужое плечо. Он бы еще и расплакался, но хорошо держался, чем совсем немного, но порадовало немца. А к полуночи они уже стояли у порога дома Байльшмидта и самозабвенно целовались. Слишком неожиданно и резко, прижимая друг друга то к стене, то к старому забору, дразня шумом соседского ротвейлера. Из-за этого, в общем то, им и пришлось зайти внутрь, что послужило стимулом к желанному продолжению. Иван был чертовски нежным и аккуратным, вкладывая в каждое свое прикосновение, в каждый свой поцелуй столько нежности, что Гилберту казалось, он задохнется в этих ласках. Кровать скрипела под их весом, а соседи наверняка слышали громкие и несдержанные стоны, но им обоим было глубоко плевать на окружающих и целостность устаревшей мебели. Главное, чтобы сильные руки крепко держали загривок, а горячая и твердая плоть снова и снова погружалась в узкое нутро, заставляя выгибаться и рычать от удовольствия. А когда они поменялись ролями, в глазах резко потемнело и Гилберт впервые за долгое время ощутил себя по-настоящему живым и желанным. Хватило просто заглянуть в глаза, что ни на мгновение не отрывались от созерцания лица немца. Утром просыпаться и куда-то идти было слишком лень в первую очередь из-за острой боли ниже пояса, а также ноющем чувстве где-то в животе. Но тут проблема была в полном отсутствии пищи в оном еще с прошлого вечера. К счастью Брагинский готовить умел, поэтому голодными ни он, ни Гилберт не остались. А отменный кофе в исполнении вышеупомянутого сыграл решающую роль в их пробуждении. Недели таких завтраков хватило, чтобы уже в следующий понедельник русский переехал в новое жилище и был очень рад этому. Не говоря уже о том, что совсем рядом, а вернее прямо через квартал был расположен кондитерский магазин. И Гилберт был отлично осведомлен о любви Ивана ко всему сладкому и мучному, лишь предупредил, чтобы новоиспеченный сожитель не наедался на ночь или до лишних килограмм. После этого Гилберт еще долго пытался встречаться с несколькими женщинами, одной даже сделал предложение, но каждый раз, стоило ему вернуться домой, его затягивали в крепкие объятия или устраивали очередной скандал из-за сущей мелочи, и все прочие мысли вылетали из головы. Снова и снова, день за днем, каждый чертов раз они оказывались наедине, забывали обо всем на свете и просто улыбались, как два самых счастливых идиота. И тут дело даже не в любви или доверии, которого и вовсе не было. Слишком частые сцены ревности и обиды очень хорошо показывали эту черту их отношений. Просто они всё еще были связаны, почти склеены, и никакие даже самые прекрасные женщины или мужчины в мире не могли изменить этого, не могли разорвать слишком тесную связь этих двоих. Да они и не были против. Ведь всё равно, что бы там между ними не произошло, в конечном итоге они оказываются в постели, крепко прижавшись друг к другу и налепив на лица эту по-дурацки счастливую улыбку.