Сборник зарисовок

Все привыкли видеть в Кисе некий жизнерадостный объект, который по умолчанию цветет и пахнет всему вопреки. И никто не задумывался над тем, какие же демоны могут скрываться в таком тихом омуте. Наверное именно поэтому, когда после очередного разгрома команды Рёты на каком-то там соревновании, он исчез — многие запаниковали. Паниковало рекламное агентство, потерявшее перспективную модель. Паниковали его друзья и знакомые, пытаясь найти пропажу хоть где-нибудь. Не паниковал только один человек — Аомине Дайки. Не запаниковал он сразу, как узнал новость о пропаже звезды, не запаниковал и спустя неделю, когда фотографии Рёты висели уже на каждом углу и по десять раз на дню крутились по телевидению, не паниковал он даже месяц спустя, когда даже оптимисты отчаялись и начинали склоняться к худшему. Даже когда Куроко спрашивал: «Как думаешь, Аомине, Кисе мог погибнуть?», парень только пренебрежительно хмыкал и отвечал: «Ну если только с королевским пафосом и охренительным апломбом». Не запаниковал он и два месяца спустя, когда в новостном блоке о том, как где-то на окраине Лос-Анджелеса накрыли очередной наркопритон, увидел «потеряшку». Тот был под изрядным кайфом, с прической «а-ля сумасшедший ёжик» зеленоватого оттенка и в огромных очках, призванных скрыть не столько глаза, сколько фингал на пол-лица. «Вот уёбок.» — сказал форвард и подняв трубку телефона, заказал на утро билет в штаты. Аомине совершенно не паниковал, когда доходчиво объяснял в полиции, что за овощ оказался у них в КПЗ и почему его надо срочно отпустить. И хранил олимпийское спокойствие, пока транспортировал свою «находку» через полгорода в гостиницу. Страх начал закрадываться лишь тогда, когда он три дня ухаживал за бывшим сокомандником, метавшемся в лихорадочном бреду. Кисе то стонал и плакал, то звал кого-то на английском, то принимался сыпать проклятьями, а спустя уже пару минут он просил прощения и снова плакал. Страх укрепился, когда он удосужился заглянуть в глаза, однажды затихшему Кисе. Он там не увидел ничего и даже собственного отражения. И уж совсем страшно стало, когда к вечеру четвертого дня Рёта открыл глаза, обвел взглядом комнату и, повернувшись к сидящему рядом Аомине, спросил: — А ты кто?