it's a crazy game that we are playing

Томов было десять, десятый – последний, но одного он никак не мог найти; наверное, обменял на что-то. А больше не достать. Почему-то это злило. Хорошую историю можно перечитывать бесконечно, а «Школьная революция» - хорошая история, но так и останется без конца: ужасно несправедливо. Он не раз пытался додумать конец, изобретая самые закрученные повороты и вводя самых безумных персонажей, на какие только было способно его неистощимое воображение, но всякий раз вынужден был бросить игру, не доведя ее до конца. Все выходило не то. Он только больше запутывался в собственных фантазиях. И власть его над миром таяла. Когда-то Рики шел за ним, стоило только позвать. Засыпал у него на коленях – от усталости ли, от своей ли хронической болезни – и Кёске рассеянно гладил его по волосам, взъерошенным, теплым от солнца. Кажется, Кенго первый сравнил его с Рин, гладящей кошку. Кенго вбил себе в голову, что Рики влюблен в Кёске – тогда Кёске пришлось отшучиваться, потому что Рики покраснел и ничего не мог из себя выдавить. Ему, наверное, это тоже показалось смешным; просто он не знал, как сказать, чтобы не обидеть Кенго. Кёске и теперь все продумал. Это был замечательный план, и даже если Рики не видел, к чему все ведет, это никогда не мешало ему оценить затею. Рин увлеклась игрой, Рики помогал ей по мере сил. Он даже согласился отпустить ее в другую школу. Все шло так гладко, что Кёске стал надеяться, что это последний виток. Это было горькое облегчение, но все-таки лучше, чем ничего. Запах бензина преследовал его по ночам, но днем он брался за дело с удвоенной энергией, и в тот день, когда из умирающего мира, казалось, ушли последние краски – будто дождь их смыл, его мозг работал как никогда четко. Он знал, что победит, хотя бы в этот последний раз, потому что дальше останутся только Рики и Рин – или ничего. Но Рики нашел третий путь – такой безответственный, такой глупый, что Кёске его никогда и не рассматривал. И ушел этим путем так далеко, что даже Кёске не мог его достать. Не то чтобы он не пытался. Он звонил, писал им обоим, но на звонки они не отвечали, а письма уходили в никуда. Он ходил даже на станцию, где их последний раз видели, и прождал там целый день, но ни один поезд не пришел. А когда он вернулся в школу, ни Кенго, ни Масато так и не проявили желания заговорить с ним – разве они не видят, не помнят, что все их усилия летят к чертям? Тогда он позвонил опекуну Рики. Знать номер ему было неоткуда: Рики почти не говорил о своей семье, а на прямой вопрос отвечал, что его семья – «Маленькие проказники». Нужные координаты нашлись на столе Рики, под потерянным томом «Школьной революции»; вдруг это и был недостающий кусочек мозаики? Гудки шли так долго, что пару раз он чуть не бросил трубку. Здесь неоткуда было взяться человеку, которого он не знал и не мог помнить; а разговор с ним был предательством едва ли не худшим, чем игра на чувствах Кенго. Тогда он просто дал выйти наружу запрятанным воспоминаниям, сейчас – собрался изменить настоящее. Вряд ли Рики когда-нибудь снова ему поверит. - Слушаю. Кёске судорожно сжал трубку в руке, но велел себе успокоиться. Дороги назад нет и не было. И все, что он может сейчас – как следует доиграть выбранную роль. Опекун действительно выслушал его, согласился, что Рики повел себя возмутительно, и обещал принять меры. - Какие? – спросил Кёске; в горле у него мгновенно пересохло. Человек на том конце провода сухо рассмеялся. - Заморозим счет. Через несколько дней сам прибежит. Есть-то всем нужно. Спасибо за бдительность, Нацуме-кун. Кёске машинально распрощался и положил трубку, чувствуя себя последним дерьмом. Ничего, если это вернет Рики и Рин. Он забрал мангу и вышел, пока Масато не вернулся. Однако на следующий день вестей о Рики и Рин не было. И на следующий за тем. Школьные коридоры, когда-то едва вмещавшие «Маленьких проказников», совсем поскучнели; все перерывы Кёске проводил в своем классе, с мангой, из которой потом ничего не мог вспомнить. Мысли его занимало другое: не допустил ли он ужасную ошибку. Разве не этого он хотел: чтобы Рики и Рин сами, без его или чьей-либо еще помощи, учились выживать в настоящем мире? Да, но пока он здесь, он должен был присмотреть за ними; хотел присмотреть за ними. Он обещал себе это каждого восемнадцатого мая, когда у Рики случался приступ нарколепсии. Кёске садился тогда рядом с его кроватью, брал за руку и звал назад, в счастливый сон, от которого еще рано просыпаться. Потом эту миссию взяла на себя Рин; Рики возвращался, и Кёске никогда не спрашивал, как она это делает. С него довольно было результата. Может, ему следовало чаще интересоваться тем, что она думает. Он набирал номер опекуна Рики несколько раз, но никто ему не ответил. Собрался с духом и позвонил самому Рики. Ничего. Рин. Ничего. Той ночью он проснулся дважды: сначала – там, в черноте, где тело отказывалось повиноваться и где он не слышал больше ничьих голосов, а потом – здесь, в мире, где на календаре не стояло почему-то тринадцатое мая и Рики не тряс его за плечо, потому что нужна была его помощь. В предрассветной хмари – а может быть, последних сумерках этого мира – он нашарил рядом с подушкой телефон и непослушными пальцами вывел: «Рики. Позвони мне, как только увидишь это. Где бы вы сейчас ни были, там не безопаснее, чем здесь. Я хочу, чтобы вы вернулись целыми и невредимыми. Только и всего». Наоэ Рики. Отправить. Экран потух. И тогда Кёске рассмеялся – тихо и беспечно, не боясь разбудить своего соседа по комнате, показаться тому безумным, потому что это было далеко не худшее, что могло с ним случиться. Потому что в этом мире от него ничего больше не зависело, да и зависело ли хоть когда-нибудь? Ведь это был не его тщательно продуманный, безупречный план, а всего лишь сон бедняги Рики, который отключился в самое неподходящее время, когда автобус падал с обрыва. - Извини, - шепнул Кёске в пустоту, - ты же знаешь, что мне легче придумать собственные правила, чем играть по чужим. Рики успел пожелать, чтобы друзья пришли ему на помощь. Но, уж конечно, даже в самом страшном сне Рики не могло привидеться, что друзья причинят ему вред. Мир осыпался осколками вокруг Кёске, который все еще сидел на кровати и сжимал в руках бесполезный телефон, и в ушах его звенел отчаянный крик Рин, когда сбылся самый мрачный ее страх: она осталась одна, в темноте, без друзей, в окружении чужих людей. Кёске уронил телефон и поднялся, но виток, который он считал последним, уже завершился, и все, что ему удалось найти – крошечное дрожащее сознание, сжавшееся в комочек. Кёске невесело улыбнулся, присел рядом и погладил Рики по голове. «Что будешь делать теперь?»