Хитрец

Дикон замирает в воротах, крепко вцепившись в юбку Нэн. Они как раз возвращались с прогулки: лекарь сказал, что это полезно при его болезни, и теперь Нэн каждый день уводила его в лес на пару часов. И обычно Дикон был рад этим походам, но только не сегодня. Потому что сегодня, пока его не было, явно случилось что-то плохое. Потому что сегодня — сейчас! — мама стоит в широко распахнутых центральных дверях замка, сложив руки на груди, вскинув подбородок и поджав губы. И Дикон слишком хорошо знает эту позу: мама злится. И еще потому что сегодня — сейчас! вот прямо сейчас! — папа, уже одетый в военную форму, выводит из конюшни оседланного Баловника. А ведь папа обещал Дикону, что не уедет еще целый месяц, а, может, и два. Что у них будет вдосталь времени, чтобы все-таки забраться на непокоренную прошлым летом вершину ближайшей горы. Что папа наконец научит Дикона держаться в седле. Что они успеют набрать ягод и накупаться в озере неподалеку. Да много чего папа обещал! И Дикон был так рад, что даже не слишком дразнил Айри — ведь ей-то еще целый год не светило прокатится верхом самой. А теперь папа вдруг собрался уезжать. Переводя отчаянный взгляд обратно на маму, Дикон внезапно понимает, что она, хоть и злится, тоже не хочет отпускать папу так быстро — слишком уж крепко она держится руками за плечи: до побелевших костяшек, словно хочет силой заставить себя оставаться на месте. Но мама слишком гордая; если они с папой почему-то повздорили, она никогда не попросит прощения первой. А папа... папа, конечно, всегда говорил Дикону, что мужчина должен благородно уступать женщинам, но сейчас он сам похож на коня, закусившего удила. А значит, и он не станет извиняться. Нэн опускает теплую ладонь ему на плечо и пытается развернуть, прижать к себе, утешить, но Дикон дергается в сторону. Нет, если уж мама и папа играют в упрямых ослов, то сделать что-то нужно ему! Но что? И тут он вспоминает, как папа волновался, расспрашивая маму о последнем приступе Дикона, как мама при этом осторожно, но ласково прикасалась к его плечу, успокаивая... А значит, всего-то и надо, что начать задыхаться. Неважно, что сейчас он отлично себя чувствует после прогулки на свежем воздухе, что страшная хворь, тугими обручами стискивавшая грудь почти всю зиму, ушла, как не бывало. Ради мамы и папы он не побоится притвориться, будто напасть вернулась — пусть это и дурная примета: звать болезнь обратно. Дикон отпускает юбку Нэн, сбрасывает снова опустившуюся ему на плечо руку и делает шаг-второй-третий во двор, выходит в самый центр, замирает на краткий миг, собираясь с духом... И испуганно вскрикивает, хватаясь руками за шею и пытаясь расстегнуть воротник куртки. Он плохо помнит, на что похожи приступы — только страх, от которого и так стиснутое спазмом горло перехватывает еще сильнее, только боль, разрывающую грудь, от которой хочется сбежать, и темноту в глазах, когда дыхание пропадает слишком надолго. А иногда темнота захлестывает его с головой, и он приходит в себя только на следующее утро — и мама обычно сидит у его постели с покрасневшими усталыми глазами. Но сейчас ему не нужно изображать обморок — Дикон надеется, что достаточно будет просто держаться за шею и грудь и испуганно смотреть на... Папу, который как раз успел подбежать к Дикону и сейчас крепко держит его за плечи. — Дикон, Дикон, что с тобой? Что случилось?! — тревога в его голосе настолько огромна, что Дикону на миг не хочется больше притворяться. Но тут он краем глаза замечает спешащую к ним маму — и снова душераздирающе вскрикивает, начиная часто-часто дышать ртом. (Айри как-то сказала, будто во врем приступа он похож на рыбу. Тогда он только стукнул ее по голове, а сейчас жалел, что не расспросил подробнее. Оставалось надеяться, что под «рыбой» она имела в виду именно широко раскрытый рот). — Его нужно согреть, и быстро. И напоить теплым разбавленным вином со специями, — строго, но взволнованно заявляет мама, протягивая к нему руку, но обрывая движение на середине. — Нэн, я же говорила вам не гулять слишком долго, лекарь предупреждал, что холодный воздух может вызвать... — мама едва слышно всхлипывает, и Дикону становится так стыдно, что он поплотнее прижимается к папе, пряча лицо у того на плече. Вдруг сильные папины руки подхватывают его, поднимают, прижимают крепко-крепко к груди. — Белла, пусть принесут все, что нужно. Ему надо внутрь! — и папа, позабыв про Баловника, быстро шагает к замку. Мама спешит следом, на ходу ругая Нэн и отдавая другой служанке приказ немедленно сбегать на кухню. А потом... она неожиданно дергает папу за плечо, заставляя развернуться, и, снова всхлипнув, обнимает Дикона прямо вместе с папой. Дикон напряженно замирает, почти не дыша. Получилось? — Мальчик мой, я снова так испугалась, — шепчет она куда-то ему в макушку. Папа неловко дергается; Дикон, догадавшись, обхватывает его за шею руками — и тогда папа осторожно отпускает его и обнимает испуганно вздрагивающую маму за пояс, притягивая ее еще ближе, еще плотнее, так, что ни за что на свете не оторвешь. — Прости меня, — тихо выдыхает папа. — Я был не прав, не стоит мне уезжать... Мама все еще вздрагивает, беззвучно роняя слезы Дикону в волосы; папа гладит ее по спине — Дикон чувствует каждое движение, потому что он все еще зажат между ними, и ему тепло, и радостно, и самую капельку стыдно, но в целом он доволен и даже немножко горд. У него ведь получилось. А папа сам говорил, что победителей не судят! Осторожно выглядывая из-за папиного плеча, Дикон натыкается на внимательный взгляд нахмурившейся Нэн и замирает: неужели она поняла? Неужели она сейчас расскажет все маме и папе, ведь ей досталось из-за Дикона? Но Нэн только легко-легко качает головой. Улыбается самыми уголками губ. И заговорщицки ему подмигивает.