i don't wanna be alone

Кибом просыпается в липком поту страха и долгое время вглядывается в потолок, чтобы успокоить дыхание. Он не моргает и только ждёт, когда сердце перестанет колотиться. Садится и спускает ноги, невольно поджимая пальцы, касаясь стопами холодного пола. Не нашарив тапок, идёт на кухню и выпивает два стакана воды – один за другим. Только после этого его отпускает окончательно. Страх отступает, оставив после себя только прохладу ночи и тихое разочарование на дне стакана. Когда-нибудь Кибом научится с этим справляться. Когда-нибудь никогда. Он набирает номер соседки и ждёт, когда за тонкой стенкой прозвенит-продребезжит старый домашний телефон. Спустя минуту в трубке раздаётся хриплое и неуверенное «Алло?», и Кибом, не говоря ни слова, сбрасывает звонок. Однажды он научится отделять себя от других. Но многажды просыпается от чужих кошмаров и страстей. Кто-то из врачей говорит ему, что дело в зеркальных нейронах – мол, они в своё время не обратились обычными. Другой специалист из области генетики поясняет, что это редкая мутация, проявившаяся вследствие стресса. Сидевший рядом психолог кивает и многозначительно поглядывает на Кибома. А Кибом хочет выйти из кабинета и перестать чувствовать волнение одного и торжество другого. Он даже не знает, что сам думает по поводу услышанного, он только хочет домой. Дома он глубоко вдохнёт, выдохнет и разберется в себе. - Эмпатия, - почему-то из уст психолога это звучит как приговор, словно он болен неизлечимой болезнью и ему умирать через три, две, одна. – Способность чувствовать чужие эмоции. Генетик передаёт, что если бы не какое-нибудь сильное эмоциональное переживание, то мутация бы развивалась постепенно, а не раскрылась сразу. И тогда её можно было бы контролировать. - Какая мерзость, - вздыхает Кибом и выходит из кабинета, чтобы больше сюда не прийти. Хаха, думает в этот момент мироздание, потому что Кибому, в итоге, больше ничего не остаётся, кроме как вернуться. Вернуться с несчастными глазами, грустью в голосе и следами недосыпа на лице. Разумеется, психолог принимает Кибома обратно, хотя его мимолетное замешательство обжигает и обижает. - Проходите, - психолог рукой приглашает его войти в кабинет и пытается настроить себя на позитивный лад. Кибом чувствует, как у него самого поднимается настроение, но взгляд становится ещё более тоскливым. Психолог, садясь за стол, невольно вздрагивает, когда поднимает глаза на Кибома – расслабленное выражение лица, чуть приподнятые уголки губ и печальный взгляд. Проблема Кибома не меняется из сеанса в сеанс, и не изменилась с последнего запроса, с которым он приходил пару месяцев назад. «У меня проблемы с дифференциацией», говорит Кибом в самый первый раз, и психолог удивляется его осведомленности о своём состоянии. Позже он понимает, что осведомленность ещё ничего не значит, и что Кибому срочно нужно помочь. - Мир – не киновселенная и жизнь не комикс, - Кибом смотрит куда-то за спину психолога, фокусируя взгляд на сертификате о прохождении трехдневного семинара по психоанализу. – Почему ко мне не приедет лысый мужик в коляске и не скажет, что я могу научиться управлять своей способностью? - Почему всё в этом мире приходится делать самому, - лицо Кибома на мгновение озаряется улыбкой, яркой и радостной, и так же быстро потухает. (По секрету коллеги рассказывают психологу, что секретарша мистера Ли согласилась выйти за него замуж; вопросы отпадают сами собой). - Я так устал, - щёки Кибома впали, он выглядит, словно не спал несколько недель. – Я так больше не хочу. Психолог беспомощно разводит руками и предлагает направить Кибома к психиатру, чтобы выписал таблеток каких-нибудь. Может, это поможет ему подавлять свою суперспособность – Кибом при этом морщится. - Да какая же она супер, - качает он головой.- Сплошная нервотрепка. Кибом отказывается от препаратов, боясь, что расслабится настолько, что перестанет контролировать разум и поток чужих эмоций. Что стоит ему ослабить влияние сознательного на организм, как в него хлынут аффекты каждого проходящего мимо человека. Кибом помнит, как было больно в самом начале, когда он учился в шестом классе, а у одноклассницы началась менструация. Она боялась и всё думала, что умирает, тряслась от ужаса и переживаний, а Кибома трясло вместе с ней. Ему пришлось отпроситься, и он чувствовал страх этой одноклассницы, разочарование уборщицы, грусть учительницы, радость их отличницы, тоску прошедшего дальше по коридору учителя математики, и эти эмоции разрывали его на части, выражение лица сменялось за доли секунды, словно подернутое рябью. В медпункте он пожаловался на головную боль, и когда лёг на кушетку, выпив таблетку, почувствовал, как его переполняют чужие чувства, мимолетные даже для самих людей, но замеченные Кибомом. С тех Кибом не доверял таблеткам, они не приносили ему облегчения. Психолог пожимает плечами, не зная, что посоветовать, и Кибом чувствует его растерянность, и где-то внутри к этому примешивается его разочарование – маленькая победа. Это его, его собственное разочарование, а не чьё-то ещё. Наверное, кому-то странным покажется его радость от понимания промелькнувшей эмоции, но для Кибома – это настоящее событие. Он сообщает об это психологу. - Только что было разочарование, - Кибом, кажется, чуть светится изнутри. – Я знаю, что оно моё. Только моё. Ничьё больше. Психолог радуется за него, и Кибом чувствует это, а ещё – гордость, но, наверное, не зря говорят, что за прогрессом незамедлительно следует регресс, потому что он не знает, это его или психолога. Кибом вообще ничего не знает. Кто-нибудь, помогите Кибому. Хоть кто-нибудь. (Но кто? Как всегда – никто). А потом Кибом врезается в счастье. Солнце отражалось от блестящих, вымытых автомобилей, от натертых до блеска витрин, от чужих зеркальных очков и слепило глаза. Никуда не деться от этого назойливого света, нигде от него не спрятаться, только опускать взгляд и смотреть себе под ноги, чтобы не видеть пляшущих зайчиков. Кибом рассматривает весь в выбоинах асфальт и на контраст серого тротуара и своих ослепительно белых кед, когда слишком поздно замечает чужие блестящие туфли и врезается со всей силы. Его обжигает недовольством и раздражением, но через мгновение появляется утешающее чувство умиротворения. - Осторожно, - раздаётся над ухом, и Кибом поднимает голову. Таких больших и добрых глаз он не видел с тех пор, как умерла любимая бабушка, и его на мгновение топит тоска, отступающая под натиском спокойствия человека напротив. - Простите, - лепечет Кибом, но не торопится отойти, чтобы подольше понежиться в этих светлых чувствах – ему так надоело цеплять человеческую раздраженность и недовольство, что хочется ещё немного постоять вот так, чувствуя только необъяснимую нежность прохожего. Можно, Кибом запомнит это ощущение, чтобы вызывать его из памяти, когда злость и уныние будут его заполнять до краев, до той точки, когда ему захочется снова бить посуду и мебель, скатываясь всё глубже в негативные ощущения, лишь наполовину его. Пока жива была бабушка, приступы переживались легче, но в последний раз Кибом пришёл в себя, высунувшись по пояс в окно. Лишь то, что он держался крепко за раму, спасло его от выпадения. Самое ужасное во всей это ситуации – он не помнил, что было до. И как после добрался в кабинет психолога – тоже. Кибома это пугает, можно этого больше не будет, пожалуйста. Пожалуйста, пусть этот незнакомец стоит тут до скончания времен, а Кибом будет рядом и впитывать этого чудесного человека всем своим существом. Пожалуйста. Пожалуйста? Кибома обдаёт растерянностью, и парень обходит его, обернувшись на прощание. А Кибом дальше стоит, пытаясь до мгновения запомнить этот момент и эти ощущения. Запомнить навсегда. Психолог радуется за него, его радость сливается с кибомовской (их не разделить, не различить), и он говорит, что Кибому стоит тренироваться в том, чтобы цепляться за какое-то одно эмоциональное состояние и держаться в нём. - Вы психолог или профессор Ксавьер? – выгнув бровь, Кибом смотрит насмешливо и на мгновение становится тем собой, каким был до. До всего этого кошмара, думает Кибом. До этого истеричного невроза, думает психолог. Правы, наверное, оба, но Кибому хотелось бы продлить это мгновение. Ещё на секунду. И ещё немного. Выходя из кабинета психолога, Кибом не замечает, что поднимается настроение у всех окружающих его людей. Кибом слишком занят собой и попытками задержаться в этом состоянии, что не видит, что у многих прохожих ни с того ни с сего на лицах появляются улыбки. Кибом улыбается вместе с ними, улыбается своим мыслям. Впервые за несколько месяцев, полных чужих переживаний. Впервые за несколько лет не Кибом принимает эмоции. Он снова врезается в счастье спустя месяц, который был похож на американские горки, успех сопровождался провалом, и прогресс был мимолётным, а регресс – стремительным падением. Город тонет в ливнях, пришедших с востока, и все скрываются за яркими и не очень зонтами, а у Кибома зонт уносит в реку Хан резким порывом ветра. Кибом слишком занят отделением чужого горя от своего сознания, что ослабляет хватку и не сразу понимает, почему ему так холодно и сыро. Он прикрывает голову руками, словно его это как-то спасёт, и бежит домой – или в магазин, что первое попадётся на пути. И сталкивается с тем самым парнем, у которого туфли блестели – и сейчас блестят. У него зонт едва не вылетает из рук, но ни раздражения, ни злости, - только спокойствие и умиротворение, как и тогда. Кибом не верит себе и своим глазам. А на него смотрят так ласково и по-доброму, что Кибому позорно хочется плакать. В такую погоду никто не заметит, слёзы это или капли дождя. Можно, он заплачет? Ненадолго заплачет? Можно? - Кажется, вы сильно промокли, - голос у парня приятный и тоже ласковый, и он обволакивает Кибома как пуховое одеяло. – Позвольте, я угощу вас кофе? Немного отсохнете. Из-за дождя не разобрать, из-за чего щёки Кибома такие мокрые. Но его лицо совершенно ужасным образом сжимается, когда он всхлипывает. Он закрывается руками и старается подавить эти всхлипы, отворачивается и думает, что парень считает его странным. (Кто-нибудь, обнимите Кибома и скажите, что всё хорошо). Кибом вздрагивает, когда чувствует чужие тёплые руки на своих плечах, дрожит, когда его разворачивают, и замирает, когда утыкается в чужое плечо. - Зачем же плакать, - шепчет на ухо парень, - ведь всё хорошо, не так ли? Зонт летит над тротуаром, забытый и ненужный, дождь заливает их обоих, а Кибому хорошо, как никогда не было до. Кибом боится, что так больше не будет после. Парня зовут Чхве Минхо, и у него тёплые руки, которыми он отогревает замерзшие ладони Кибома, тёплая улыбка, с которой он смотрит на него, и самое тёплое сердце. Он заводит Кибома в кафе – того едва заметно цепляет раздражение официанта («накапали на пол») – и покупает ему горячий кофе. Одной рукой Кибом держит кружку, а вторую греет Минхо своими и улыбается. Слёзы, прекратившиеся ещё на улице, грозятся вновь политься из грустных глаз Кибома. Ну сколько можно плакать, Кибом, большой мальчик уже. Большие мальчики не плачут. Но Минхо смотрит так нежно, что больно становится в районе груди. Дышать трудно. В лёгких Кибома пузырится радость, ещё мгновение – полезет наружу, а пока только давит на сердце. - Как тебя зовут? – у Минхо такой голос, что Кибому хочется в нём утонуть и больше никогда не всплыть на поверхность. Больше никогда и ничего не слышать, кроме этого голоса, что бы он ни говорил. - Ки… Кибом, - впервые за много лет Кибом представляется не претенциозным «Ки», скрывая своё скучное и обыденное (существование) имя, а самим собой, своим заурядным и простым именем. На одно мгновение ему хочется быть самым заурядным человеком во Вселенной, лишь бы не чувствовать лишних эмоций. Лишь бы чувствовать только своё смущение. Свою радость. И стыдиться своей и только своей неловкости. Кажется, Минхо этого не замечает – он вообще ничего не замечает, кроме стеснительной улыбки Кибома. Минхо смотрит так ласково и заботливо, и чувствует только нежность, что Кибома накрывает с головой, и он снова начинает плакать. - Ну что ты, Кибом-и, - Кибом вздрагивает: от обращения и от того, как его руки накрывают чужие тёплые и сухие ладони. – Не плачь, Кибом-и. Давно его никто так не звал. Так давно, что собственное имя звучит непривычно и незнакомо, произнесённое не раз и не два сидящим напротив Минхо. Назови так ещё раз. Ещё один раз, чтобы Кибом понял, что это его так называют. Что это он – «Кибом-и», с заботой и нежностью в голосе и голове. Кибома не провести, он знает, когда люди не чувствуют того, что говорят. Но с Минхо всё не так. Минхо искренний и честный, и он садится рядом, чтобы обхватить за плечи, позволить спрятать лицо в своём плече, и обнять. По телу Кибома разливается спокойствие, такое же полузабытое, как и своё имя, но такое долгожданное. И от этого всего снова хочется плакать. Выплакать всё, что скопилось за многие годы, что Кибом притворялся сильным – перед всеми и перед самим собой. Перед Минхо можно не изображать кого-то другого – надменного, раздраженного и вечно недовольного. С Минхо можно быть собой – тем собой, который остаётся, если отбросить маску Ки, чужие эмоции и переживания и несколько лет тяжких метаний в поисках прозрения. Чувствительным, ранимым и невозможно нежным собой. - Какая же у тебя красивая улыбка, - говорит Минхо, утирая ладонями слёзы Кибома. Он улыбается и Кибом отвечает тем же. Он светится изнутри от счастья и ощущения любви. В глазах Минхо он видит то же самое. (Я больше не буду один? Правда?) Психолог отмечает изменения в состоянии Кибома – конечно, он расстроен, что помогли не его сеансы, а посторонний человек, но всё же. Хорошо, что у клиента всё хорошо, он в порядке, теперь можно подобрать иную программу работы. Кибом улыбается, и психолог невольно улыбается вместе с ним, выписывая рекомендации – частые прогулки вместе, больше сладкого и касаний с… как там его? А, точно, Минхо (Кибом тянет улыбку шире). Психолог чувствует щекочущее чувство влюбленности в животе. И его это волнует – настолько, что он хмурится, но Кибом этого не замечает, а ещё отвлекается на телефонный звонок и расцветает. Психологу кажется, что у него горят уши и щёки, а губы растягиваются в улыбке. Совсем как у самого Кибома. Кибом выскакивает из офиса психолога и видит Минхо у остановки – он смотрит в телефон и, кажется, играет во что-то. Кибом подходит и чувствует, как его переполняет радость – а Минхо отрывается от смартфона и идёт навстречу со своей самой доброй улыбкой на земле. Он обнимает и тянет в сторону закусочных, уговаривая поесть там. - От одной порции жареного картофеля ничего не станет, - увещевает Минхо, и Кибом почти готов сдаться. Как можно отказать этим большим глазам? Кибом не знает. Он не знает, что люди вокруг улыбаются и смотрят по сторонам влюбленными глазами. Психолог следит за всем из окна и чувствует то же, что и они. Он не думает, что это плохо.