Двадцать-двенадцать

Тони и рад бы сказать, что вспоминает, но это не так — ни черта не вспоминается. Когда он пытается представить, как добрался домой, помятый, замаранный и засыпанный благодарностями, на том месте, где должны быть воспоминания, оказываются провалы и обрывки мыслей. Чувство времени отказывает напрочь, череп как будто засыпали горящим гравием. Частично виноват, наверное, алкоголь — Тони помнит, с каким яростным отчаянием напивался, закусывая оливками понимание того, что это не поможет; помнит лед; помнит пронзительную горечь лимонной кожицы — но все это кажется каким-то то ли неправильным, то ли нереальным, то ли всем вместе. Он понимает, что забыл само время — и забыл вернуться в свое тело, забыл, как сказать «завтра», забыл, какое расстояние между спальней и дверьми мастерской. Как раз когда он вспоминает, что ничего не может вспомнить, Стив, содрогнувшись, просыпается. Тони снились сны — он вспоминает, какие именно: такие вязкие, живые и реальные, что, открыв глаза, он видит вместо балдахина свод пещеры. Он вспоминает это ощущение, удушливое, раскаленное добела, продирающее до озноба пробуждение в небытии. И тяжелые, как железные, слова во рту. — Джарвис? Джарвис, ты… — Я здесь, сэр. — Тони… — Не сплю. Он видит очертания обнаженной спины Стива и видит, как он толчками втягивает в себя воздух, слишком быстро и рвано. Интересно, что видит Стив, когда смотрит в стену. — Какой сейчас год? — Две тысячи двенадцатый, — отвечает Тони и медленно садится, позволяя простыням свободно соскользнуть. И не прикасается. Он помнит, каково это — чувствовать, что тебя сейчас разорвет на кусочки. И серые пятна, пустоты, оставшиеся от моментов, в которые он думал, что именно это с ним и произошло. — И это… — Калифорния, сэр. — Ты уверен? — Абсолютно. — Не сорок третий, — Стив не спрашивает — напоминает себе, а Тони — его прикрытие, его товарищ, его партнер. Глядя на дрожь, пробегающую по длинной спине Стива, Тони не знает, какую роль себе выбрать. — Две тысячи двенадцатый. Все тот же год, в который мы заснули. Стив кивает, рывком спускает ноги с кровати и сжимает руки в кулаки. — Мы… тренировались. До того. И ты заказал… — Китайскую еду. Ну, как китайскую... Она не имеет никакого отношения к Китаю, если быть честным — американский фастфуд как он есть, пережаренный в масле. Вкуснятина, не пойми меня неправильно, разве что из-за трещины во фритюрнице или… стоп-стоп, никакой трещины, не вздумай сейчас толкать речь про нравственную чистоту и… — Стив обмякает, и в скудном свете Тони еле различает, как он растирает руками лицо. — Впрочем, это в принципе неважно… а потом мы оказались здесь. — В твоей комнате. — В моей… в нашей. Определенно нашей. Стив оборачивается. — Да, нашей, точно. Я просто… не могу думать, — он показывает на свою голову, и к Тони приходит память тела. Как больно от панических атак. — Может, вы расскажете мне, что видите, сэр? — Что вижу? — Вокруг. — Ничего страшного, — Тони знает, каково это — не чувствовать земли под ногами. Но не знает, как облечь это в слова. Стив медленно выдыхает и так же медленно вдыхает. — Твоя рубашка на полу. — И кто в этом виноват, м-м? — если ничего не помогает, можно просто говорить все, что приходит на ум. — Я удивлюсь, если хоть одна пуговица цела. Мой пылесос вечно отплевывается от трудов твоих очумелых ручек. Стив смотрит на потолок, на дальнюю стену с картиной Пикассо, на шкаф, на кресла, на окно. — Иногда я теряюсь, — бормочет он, медленно впитывая в себя все, что видит. — Ты уверен?! — Абсолютно. — Теряешься? — Между тогда и сейчас. В голове, это так… — Стив. Кровать гигантская — Стив где-то на другом конце мира, в чужом десятилетии. — Да? — Можно мне прикоснуться? — Пожалуйста, — Стив остервенело кивает, вползает обратно на кровать и выдыхает только под ладонями Тони. — Я с тобой, — Тони опускается вместе со Стивом на простыни, зарывается в одеяла, переворачивается, крепко обнимая его. — Я с тобой. Мы здесь, и мы сейчас. — Он целует каждый миллиметр кожи, до которого может дотянуться. — Мы здесь, клянусь. — Вы сможете заснуть, сэр? — Постараюсь. — Разве это разумно? — А что, сидеть так — разумнее? Рука Стива лежит на боку у Тони, ладонь сжата в кулак, как будто Тони — его щит… защита, которую всегда можно взять с собой. — Только… удвой чувствительность периметра; и разбуди меня, если что-нибудь… — Хорошо, сэр. Продолжаю наблюдение. — Я тоже терялся, — шепчет Тони. — После Афганистана, после пещеры, когда я вернулся… Я просыпался и… Хватка Стива становится сильнее. — Лучше нам держаться вместе, вот и все, просто на всякий случай — двое лучше, чем один, никаких «я» в команде, ты же знаешь. Стив кивает, но Тони все равно чувствует его мелкую дрожь, как будто въевшуюся в самые кости. — Это мне нравится, — говорит Стив. — Вместе. — Здесь и сейчас. Стив судорожно выдыхает, прижимаясь к Тони. — Здесь и сейчас, — соглашается он, повторяет, вплетает в дыхание, в тепло их тел — Тони чувствует это и бережно сохраняет. Запоминает.