Вазы

Если бы Леонардо да Винчи был вазой, он, без всяких сомнений, стал бы большой, объемной амфорой. Вмещать в себя всё и вся для него так же естественно, как дышать. Заглянув внутрь, можно было бы обнаружить оливковое масло или вино, но знать заранее, что на самом деле у него внутри (может, даже конопля) — никогда. Также с толку сбивали бы переливающиеся разными цветами невообразимые рисунки на его боках — быстрые, стремительные наброски, выполненные диковинной краской и, несомненно, талантливой рукой. Такой предмет хранили бы под замком, и редко кому доводилось бы увидеть его во всей красе. Зато легенд ходило б немало. Если бы Лукреция Донати превратилась в вазу, приковать взор для нее не стало бы сложнее. Изящная форма удлиненной горловины, плавно переходящая в округлые изгибы основания (неожиданно — весьма устойчивого), была бы как будто создана для цветов с высоким стеблем. Вернее, для цветка: за утонченную грацию пришлось бы платить невозможностью поставить в такую вазу даже более одной розы. Но даже без наполнения она не теряла бы интерес публики: глянцевый блеск цветного тонированного стекла, градиентом спускающийся в черноту и будто таящий в себе какой-то секрет, заставлял бы подойти ближе. Лицезреть сей предмет можно было бы почти на каждой выставке, но о том, кто его истинный владелец, говорили бы больше. Если бы вазой внезапно осознал себя Лоренцо ди Медичи, он выглядел бы как огромная напольная ваза из керамики особого, очень крепкого сорта. Его яркий, но в то же время насыщенный и глубокий красный цвет производил бы впечатление на всех, кто на него смотрит, а узоры из расплавленного золота не давали бы отвести взгляд. И не нашлось бы сомневающихся в ценности этого произведения искусства. Музеи и коллекционеры грызли бы глотки друг другу за право обладать им. Если бы Клариче Орсини пришлось воплотиться в вазе, она стала бы хрустальным сосудом для вина. Пользовались бы им, конечно, только по большим праздникам, зато все это время он стоял бы на видном месте, до краев наполненный красным вином, настолько густым и темным, что оно казалось бы черным. Под звуки льющегося в бокалы дара Диониса острые грани богемского хрусталя* сверкали бы при свете люстр. Однако всегда был бы риск, что кто-нибудь в изрядном подпитии или душевном недуге грохнул бы эту красоту к чертовой матери. Если бы Нико оказался вазой, он бы предпочел небольшие размеры и форму, округлую снизу, но сужающуюся кверху. Пожертвовав яркими рисунками, он остановился бы на изящном фигурном украшении в виде лент из керамики более светлого оттенка. В такую вазу ставили бы букетики полевых цветов, и она отлично смотрелась бы на подоконнике небольшого летнего домика. Если бы вазой был Зороастр, его лощеные бока, какую бы форму он ни принял (но скорее фаллическую — назло всем), покрывали бы непристойные картинки или письмена. Неважно, старался бы над этим автор или проходивший мимо озорник, главное — в него не ставили б цветы, а бросали бы кости и объедки. Место Зо — в кабаке, в любой его ипостаси. Если бы (не дай Бог!) вазой вознамерился стать Сикст IV, то всем от этого было бы плохо. Скульптору — потому что ваза была бы просто некрасивой, владельцу — потому что оказалась бы подделкой, тому, кто на нее смотрит, хотелось бы ее уронить. Сама ваза была бы просто большой белой вазой и стояла бы на балконе какой-нибудь усадьбы. «На жопу похожа!» — сказал бы проходящий мимо мальчик и плюнул в нее. А ваза бы промолчала, потому что она — ваза. Если бы вазой был Джироламо Риарио, он задумывался бы как точеный лекиф цвета слоновой кости. Бока его были бы скупо украшены черными угловатыми рисунками на церковную тематику. Вот только беда: еще до обжига ваза дала бы трещину, и далее, как бы ни старался гончар замазать свой «грех», становилось бы только хуже. От неудавшейся работы быстро откололи бы кусок, да и забросили — не приклеивать же обратно. Потом бы и вовсе разбили; собрали черепки, раскрошили в пыль, замесили и вылепили заново, быть может, фигуркой ангела. Белого снаружи, но все еще пустого внутри… *** — …и вот теперь — образно говоря! — нам надо сделать в голове этого «ангела» дырку и… вставить туда… цветы! — еле шевеля языком, пытался сформулировать свою гениальную мысль Леонардо. Зороастр посмотрел на него мутными взглядом, в котором булькала добрая часть последних двух бутылок с вином. От этого гениальность мыслей его друга не становилась более понятна. Но даже сквозь гомон кабака про дырку в голове он услышать смог. — И что-о, — задумчиво протянул Зо, подперев щеку рукой, — теперь нам надо это… взять что-нибудь тяжелое и ёбнуть его по башке? — Зо, Зо, Зо, Зо-о!.. Подожди! — предупреждающе поднял указательный палец Лео. — Я же говорю — образно… Он устало опустил лицо на руки и снова принялся формулировать. Лечение графа давалось с трудом и да Винчи, и его лучшему другу. Пока один почти безвылазно сидел в мастерской, готовил снадобья и пичкал ими Итальянского монстра, второй бегал по городу и разыскивал все необходимые и порой довольно редкие ингредиенты. А потом помогал пичкать ими Итальянского монстра. И только поздно вечером Леонардо и Зороастр могли позволить себе расслабиться и расслабить мозги — за бутылкой, а то и не одной, крепкого вина. — Нет, бить Джироламо по голове нельзя, особенно в его теперешнем состоянии, — наконец отозвался да Винчи и тяжело вздохнул. — Хотя, конечно, иногда очень хочется. Зороастр согласно кивнул и потянулся за третьей бутылкой. ____________________________________________________________________________________ * В XV веке богемского хрусталя (как и хрусталя в принципе) еще не существовало, но ведь история — это ложь, правда? ;)