Libertango

      Едва хлопнула дверца машины, Том понял — что-то не так. В душе возникло чувство такое знакомое и мягкое, какого давно не было. Однако и сил, чтобы вспомнить, тоже не было. Но еще до того, как тонкие пальцы ухватили его за локоть, он понял — Она здесь. Но кто она? Кто мог принести с собой такое тепло, кто мог так сильно, даже по-хозяйски, словно всегда имел на это право, схватить его за руку здесь, в кромешной тьме? Память что-то настойчиво шептала, теребила усталый, измотанный мозг. Но он сам запер свою память, и ключ потерял, теперь уже и не вспомнить где. На короткие мгновения он сам, его ум, его сердце, его душа стали полем битвы между памятью и… и чем-то еще. Что-то не давало вспомнить, свести воедино два чувства, два ощущения: одно — здесь и сейчас, другое — где-то далеко, так далеко, что и следы стерлись. Она держала его крепко. Почему она? Том не знал, он боялся оглянуться и увидеть подтверждение тому, что еще и не оформилось в воспоминание, но он боялся уже сейчас. Никого не должно было быть здесь! Никто не должен был ждать его на этой дороге. Том сам сделал многое для того, чтобы никого здесь не оказалась. Имя едва не сорвалось с его губ, и он чуть не задохнулся, когда услышал прерывистый голос: — Ну, здравствуй. Мысли заметались в голове, словно перепуганные птицы перед грозой. Этого не должно было случиться! — По-моему, вы обознались, — с трудом выговорил он. И как-будто даже не удивился ответу: — Ничего подобного! И я тебя не отпущу — отныне и впредь. Он попытался освободиться, но не тут-то было — девушка вцепилась намертво. Том ускорил шаг, она поскакала следом. Весь остальной квартет маячил где-то впереди, кажется, они остановились в дверях вокзала: ожидая или подбадривая его? Девушка, ухватившая мертвой хваткой его локоть, окоченела и очень устала — Том не столько видел, сколько чувствовал это. Воспоминания в голове заворочались тугой тяжелой массой и вдруг вывалились со страшным грохотом, едва не оглушив. Отдельные разрозненные картины маячили перед глазами, мелькали быстро, не давая вникнуть в смысл каждого видения: маленькая детская рука, совсем потерявшаяся в большой мужской ладони, глаза — веселые, проказливые, испуганные, - и копна серебристо-белых волос, сверкающих подобно капле росы в свете утренних лучей. Буйная радость и огромная невыносимая боль свились в клубок, грозя разорвать голову совсем. Полли. Он не мог ее забыть, он и не забыл, просто не ожидал увидеть ее здесь. Было темно, моросил мелкий, холодный, надоедливый дождь, но лицо её освещало все вокруг, словно луна. Она что-то сказала — Том оглянулся, отвечая на её слова. Полли сильно выросла за те годы, что он не видел ее. Мокрые волосы падали на глаза, мешая смотреть, промокшая одежда мешала бежать, но она не отпускала его руку, хотя ноги ее еле двигались. Том вдруг стал плохо различать окружающее, словно где-то обронил очки — захотелось даже ощупать лицо, чтобы проверить так ли это, но обе руки были заняты. И с того мгновения, когда Полли схватила его за локоть на станции, все события превратились в сплошную череду неразличимых картин. Время от времени они словно замирали, и внимание выхватывало того или иного человека, который что-то говорил или делал, и картины вновь начинали мелькать с невероятной быстротой. А точкой отсчета  всегда оставалась Полли — постоянная и неизменная. Внезапно возникнув, она больше никуда не исчезала. Её бурная радость отчаянно боролась с оцепенением, которое окутывало его с головы до ног. Он все-таки стряхнул ее с локтя и ринулся к кассе, не зная, чего больше хочется: то ли чтобы она догнала, то ли чтобы подвернула ногу и оставила свои попытки. Тем более, что все это бессмысленно! Но надежда, едва засияв вслед звукам знакомого голоса, уже не желала его покидать — он даже вроде бы слегка замедлил свой бег, когда услышал, как она, охнув, побежала следом. Он видел, как она взяла билет, как догоняла поезд, как заскочила в вагон на ходу и теплая волна залила его целиком. — Надо же, догнала! — тихо и удивленно проговорила Анна, вдруг оказавшаяся рядом. Не было никаких сомнений — она тоже узнала Полли. Конечно, кому как не ей помнить — она ведь хранительница памяти. Полли сама назначила её на эту роль.  — Не было ни гроша и вдруг… — продолжать пословицу Анна не стала, только коротко глянула на него своими теплыми карими глазами и быстро скользнула на свое место за столиком в купе. Тому очень хотелось рассмеяться. Но, как любит говорить жестокая Королева, сделка есть сделка. И по условиям этой сделки он, Том, обязан был забыть самое имя Полли, а не только то, что с ней связано. И в том, что его воспоминания оказались лишь присыпанными, а не похороненными вина не на Королеве. *** Гости разбрелись по лужайке. Они болтали и смеялись: публика, собравшаяся лицезреть занятное представление. И что за беда, если спектакль, подготовленный для них, чьё-то жертвоприношение? Это просто плата за бессмертие правителей, и их не касается. Бездушные, жестокие фигуры, затянутые в вечерние платья и костюмы… Она была здесь. Полли не растворилась, не исчезла. Том не видел ее, настраивая инструмент. Для того, чтобы видеть ее, ему не нужны были глаза: он чувствовал ее каждой клеточкой своего тела. Её присутствие доставляло горькую радость. Том едва не заскрипел зубами от злости, услышав слова Себастьяна: как он смеет принуждать ее, к чему бы то ни было! Но тут же одернул себя, вспомнив, что сам не лучше. И горечь, и отчаянье, сумев отпихнуть радость в сторону, заполнили его целиком. Но Полли все еще была рядом. Тихое дыхание волновало, не давая сосредоточиться на том, что предстояло сделать. Хотелось взять её за руку, заглянуть в глаза. Однако, и Смерть, маячившая впереди, тоже никуда не делась, не рассеялась как туман при первых утренних лучах. Это Неминуемое по-прежнему клубилось впереди, заставляло цепенеть и съёживаться, задувало могильным холодом и покрывало изморозью неизбежного страха лицо. «Теперь последний шаг будет сделать труднее», — обреченно подумал Том. Ну, что ж… Маэстро вздохнул, и смычок коснулся струн, выплескивая чувства музыканта тяжелыми гулкими звуками. Отчаяние, испытываемое Томом так остро, заставило инструмент не петь, а плакать. К тому моменту, когда в музыкальный узор вплелись бархатные печальные звуки альта и певучая трель скрипки — боль стала невыносимой. Но скрипки подхватили и повели вперед, сквозь мрак и дебри тяжелых мыслей и переживаний. Их пронзительный голос, то затихающий, то взрывающийся с невероятной силой, то кокетливо перекликающийся с другими инструментами, не отпускал ни на минуту, не давал расслабиться, принуждая оставить, забыть то, что должно быть оставлено, отпущено и забыто. А скорбные звуки альта все тянули фоном, как похоронный марш. И тогда в тягучую и тревожную пьесу снова встраивались скрипки. Нежная трель вплеталась во тьму и траур мелодии и требовала, и теребила, и заставляла двигаться за собой. Скрипичный дуэт скользил вперёд, как золотая рыбка сквозь водный поток, впитывая звездное мерцание и вплетая его в музыкальную ткань, вырисовывая небывалый звездный узор, и почти не обращая внимания на печаль и тревогу альта и виолончели. Он разливался яркой волной, то распадаясь на отдельные ручейки, то вновь соединяя отдельные звуки в щемящую, нежную мелодичную реку. И слезы, исторгаемые виолончелью, тонули в общем серебристом потоке. Музыка манила, влекла за собой чистым тоном, и преграды становились трухой, а трудности казались преодолимы. Руки мастеров заставляли инструменты петь: ничего еще не потеряно, еще все может измениться. И альт, неспособный сопротивляться этой невероятной силе, этому стремлению к жизни, изменил тон и повел выше и выше, ускоряя ритм, и его радостное волнение все сильнее и сильнее захватывало в ласковые и теплые музыкальные объятия виолончель, изнемогающую под тяжестью нахлынувших чувств. «Да, — вслед ускоряющемуся ритму торопился додумать Том, — все дело в потерянной надежде». И, казалось, победные ноты так близки, осталось совсем чуть-чуть, но музыка внезапно кончилась… *** А потом они долго ехали в машине. И время снова приняло свою обычную манеру движения и больше не скакало подобно дикой лошади. Все вокруг стало четким, выразительным и настоящим. И Полли так сильно прижалась к нему, обхватив руками его локоть, словно хотела впечататься в его тело навечно. Впрочем, в машине было очень тесно, может быть, поэтому. Как они вообще умудрились влезть в машину все, да еще и с инструментами? Полли, молча, сидела рядом, прислонив голову к его плечу, и в глазах ее отражались фонари, мимо которых они проезжали. Негромкий сдержанный разговор спутников превратился в мерный шум, не распадавшийся на отдельные слова. Басовитые замечания Эда, унылое бормотание Сэма, мягкое, как пух, контральто Анны и даже невнятное сопение Лесли где-то сбоку или сзади, как-будто он путешествовал на крыше, — все служило чудным аккомпанементом покоя. Том положил голову на подголовник и закрыл глаза: стоило пережить потери, чтобы получить возможность начать все заново, с чистого листа, стоило пройти весь путь, потерять волю, силу, веру, надежду, утратить все, чем живет человек, чтобы встретить друзей и… Её. Сейчас Том, возможно, почувствовал бы некую благодарность к брату, устроившему такое жестокое испытание. Если бы был способен думать о ком-то ещё…. Том почти растворился в тепле женского тела, так доверчиво прильнувшего, так крепко и прочно обвивающего его своими руками-ветвями. Девушка-лоза, так неожиданно появившаяся рядом спустя столько лет, и заставившая снова поверить в неё. Она заставила окостенеть от ужаса в миг своего отречения и тут же сходу дала надежду, такую огромную и невыносимую. Невероятная тяжесть едва не сломила, но Полли снова была рядом и её руки вновь поддерживали и направляли, не давая умереть теперь уже от счастья. Дыхание двоих стало одним дыханием, и сердца, однажды случайно стукнув в такт, больше не теряли ритма. Яркое и пронзительное чувство, болезненное как укол, и морозное, прошило его с ног до головы. Мысль, от которой леденеют руки и ноги, скользнула и на миг остановила дыхание: неужели все это было с ним, было и миновало, оставив по себе лишь пустоту? Том открыл глаза и глянул на Полли, и она была здесь, словно подтверждая, что все прошло, и обещая, что что-то ещё будет. Она смотрела на него снизу вверх, смотрела и тихо улыбалась. От этой улыбки мурашки побежали по телу, и если и был где-то лед, мешавший жить и дышать, то он растаял здесь и сейчас, в этот миг. На душе стало так тихо и спокойно, будто и не было недавнего напряжения, или оно было в другой жестокой и страшной жизни, далеко отсюда. Сердце вдруг переполнилось, и нежность, до сих пор не имевшая силы пробиться, вдруг вырвалась и заполнила его целиком: возможно… может быть, ничего и не получится, но попробовать стоит. Том вопросительно заглянул в её глаза. И пальцы, которые он не в силах был отпустить с того самого момента, как Полли подала ему свою руку там, на краю бетонного корыта, в морозном воздухе разгорающегося дня, осторожно сжались в ответ.