Проблески.

Дверь гостиничного номера распахнулась, со стуком ударившись о стену. Адам ворвался внутрь, нервно заламывая побелевшие пальцы, принимаясь лихорадочно метаться по комнате, пока сильные руки не остановили его, прижимая к широкой груди. – Что произошло, родной? В чём дело? – тихий бархатистый шёпот нарушил тишину, но Адам промолчал, уткнувшись в тёплую грудь, крепко сжимая руки за спиной любимого гитариста. – Адам? Что случилось? Шелтон тщетно пытался оторвать музыканта от себя. Тот вцепился в него мёртвой хваткой, буквально повиснув на богатырских плечах певца. – Адам, если ты не готов... Почему ты согласился? Почему? – чувствуя, как Левин прерывисто дышит, впиваясь пальцами в его плечо, Блэйк успокаивающе гладил его по голове, перебирая пальцами ярко-розовые пряди. – Я думал, ты любишь меня. – Я люблю... Блэйк... – вокалист отстранился, заглядывая в небесную синеву добрых деревенских глаз. – Я, правда, люблю. – Тогда в чём дело? – требовательные нотки в голосе, смутная тревога в пытливом взгляде, внимательно изучавшем хмурое личико музыканта. Адам потупил взгляд. Брюнет чувствовал, как его бросает в жар. Трусость. Вот, что встало у него на пути. Нет, не страх быть осмеянным. Боязнь превратиться в изгоя. Потерять то, что, казалось, играет в его жизни главную роль. – Прости, – он произнёс это очень тихо, почти шёпотом, робко поднимая глаза. – Но я не могу. Несколько секунд Блэйк не разрывал зрительный контакт, на лбу мужчины пролегла морщинка. Он слегка сдвинул брови и шумно выдохнул. Отпустив солиста, Шелтон отошёл к окну, поворачиваясь к Левину спиной. – Я думал, что справлюсь. Что смогу быть... быть собой, – Адам осторожно приблизился к гитаристу, опуская голову на его плечо. – Прости. Я всё испортил. – Да. Ты всё испортил, Адам. Сколько можно врать? Скрываться, встречаться тайком... Эта игра слишком затянулась. Нет ничего постыдного в том, что мы любим друг друга. Тебе не надоело? Люди имеют право знать правду. Неожиданно резкий ответ Блэйка безжалостно обжёг музыканта, как яростный оглушающий удар хлыста, как острое лезвие кинжала, проникающее в тело. – Да кому нужна эта правда? – с чувством выпалил он. Казалось, разум опалило огнём, и мысли плавятся от жаркого прикосновения пламени. – Мы вместе, разве не это важно? – А ты действительного этого хочешь? По телу вокалиста пробежал неприятный холодок. – Я люблю тебя. Сам-то как думаешь? – Но стыдишься наших отношений, – натянуто усмехнулся Шелтон. – Да нет же! – пылко возразил Адам, сцепляя руки на животе гитариста в замок. – Я не хочу, чтобы о нас знали. Это другое. – Тогда зачем ты согласился? – Не подумал. Прости, – Левин начал понемногу выходить из себя. – Ну прости, сколько уже можно извиняться? – А извиняться больше не надо, – ледяным тоном отрезал Блэйк. – Я был уверен, мы хотим одного. Вероятно, я ошибся. Дёрнув плечом, он попытался оттолкнуть Адама, но музыкант не разнял рук, лишь сильнее обнимая мужчину. – Всё, ковбой, давай забудем, – ведя губами по коже, зарываясь в его волосах, вдыхая любимый аромат лимона, кедра и корицы, который выбивал у него почву из-под ног, Левин пытался прогнать напряжение, тугим узлом сжимавшееся в груди. – Снова Hugo Boss? Ты даже не представляешь, как это возбужда... – Это риск, Адам, – Блэйк его будто не слышал. – Думаешь, я не понимаю? Но ты забыл, что рискуешь не один. Я мог всё потерять, но мне всё равно. Я пошёл на это ради тебя. Высвободившись из объятий солиста, Шелтон повернулся и бросил на него укоризненный взгляд. Его глаза источали ровный, немеркнущий свет, только сейчас он не был ласковым и успокаивающим, подобно мягкому мерцанию свечи. Он бы пронзителен и резок, как слепящие блики прожекторов. – Хочешь дальше притворяться? Хорошо. Но я устал, Адам, – видя, что Левин собирается его перебить, Блэйк прижал палец к тонким губам, не дав музыканту заговорить. – Тебе стоит разобраться в себе, – кантри быстро коснулся губ брюнета, оставляя на них беглый, небрежный поцелуй. Не понимая, что происходит, Адам ошарашенно наблюдал, как Блэйк поднимает ворот куртки и проверяет в кармане ли ключи от машины, направляясь к выходу. Липкий ужас подкрадывался в горлу, солисту казалось, его столкнули с высокого утёса, и он стремглав падает вниз, рассекая густую вязкую темноту. – Блэйк! Блэйк!!! – Левин рванул за шатеном, его голос дрогнул. – Ты не можешь просто взять и уйти. Чёрт, Шелтон! Шаг. Второй. Третий. Он догнал гитариста, опуская руку ему на плечо. – Пожалуйста, – умоляюще вымолвил музыкант. – Блэйк, останься, я хочу объясни... Мужчина резко обернулся, обхватывая бледное лицо Адама ладонями, заглядывая прямо в ясные ореховые глаза. – Не оставляй меня, – выдохнул Левин, накрывая его руки своими. Капля влаги сорвалась вниз, оставляя мокрую дорожку на щеке. – Прости меня, – голос кантри гулко отразился в плывущем сознании музыканта. – Но мне нужно побыть одному. – Не уходи... – опуская веки – хрупкий барьер, ограждающий от пугающей реальности, – прошептал солист, зная, что уже слишком поздно. Он чувствовал, как пальцы Блэйка выскользают из его. Внезапно ощутив тепло на губах, привычно родное тепло, он уцепился за последний шанс, впиваясь в губы любимого с отчаянной, стихийной жаждой, кусая их, задыхаясь, кажется, сходя с ума. – Я только хочу понять... – тихо произнёс Шелтон, разорвав поцелуй. – Хочу знать, что ты всё ещё веришь в нас. – Я верю... я... – Ш-ш-ш... – гитарист снова жестом заставил Левина замолчать, накрывая его губы рукою. Адам тут же поцеловал сухие, чёрствые пальцы, чувствуя, как жгучая боль заполняет его, раскалённым железом выжигая всё изнутри. – Тебе надо разобраться в себе. Но обещаю, я вернусь. Солист беспомощно рухнул в ближайшее кресло, откинувшись на мягкую спинку. Кровь пульсировала в висках, рассеянный, потухший взор неистово шарил по комнате, словно пытаясь найти в ней ответ. – Розовый? Серьёзно? Недоумённо-растерянный взгляд опаловых глаз – лучшая реакция, на которую он мог рассчитывать. Довольно улыбаясь, Адам приземляется на диван, опуская голову на колени Блэйка, позволяя тому запустить пальцы в короткие, фрезовые волосы. – Ты такой идиот... – Шелтон нагибается, целуя Адама в нос, смеясь, когда тот морщится и подаётся вперёд, требуя, чтобы его губы тоже не остались без внимания. Сплетаясь с ним языком, увлекая в пьянящий долгий поцелуй, кантри тянет музыканта к себе, усаживая на колени, проводя по спине рукой, ловя взгляд лучистых озорных глаз. – Люблю тебя. – Завтра? – Левин приподнимает бровь, и получая кивок в ответ, снова касается губ гитариста. – Адам... – отстраняясь, Блэйк нежно дотрагивается рукой до ямочки на щеке брюнета. – Ты точно этого хочешь? – Я люблю тебя. Ещё вопросы будут? Крупная дрожь сотрясала тело, Левин вскочил и начал расхаживать по номеру взад-вперёд, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Наружу рвался истошный крик, огненным вихрем поднимаясь в груди, высвобождаясь, безмолвным воплем повисая в воздухе. Адам чувствовал себя растерянным, опустошённым, ничтожно слабым. Мир словно затянуло серой пеленой, исчезли, померкли все краски, оставляя после себя непроницаемый мрак. Почему он не смог? Почему пошёл на попятную, позволил сомнениям и страху взять верх? Он же предал его... подставил человека, которого до безумия любил. Это конец, Блэйк не вернётся, не простит. Он ушёл... ушёл... Упав на колени, Левин сдавил руками ноющие глаза, воцарившуюся перед взором темноту заменили яркие багрово-жёлто-оранжевые фейерверки. Мерный стук движущейся стрелки настенных часов монотонно оплакивал уходящие минуты. – Блэйк весь вечер не перестаёт намекать, что в конце нас ждёт нечто грандиозное. Адам, – музыкант поворачивает голову, чуть склоняя её на бок и изображая искреннее удивление. – Ты что-нибудь об этом знаешь? – Откуда мне знать, что творится в этой оклахомской бошке, – испускает смешок Левин, толкая сидящего рядом Блэйка в бок. – Не поделишься, дружище? – Почему бы и нет? – пожимает плечами кантри, на его губах блуждает лукавая улыбка. – Возможно, это шокирует вас, но... – он нарочито делает долгую паузу, театрально закатывая глаза. – Но мы с Адамом... – Решили покинуть Голос, – резко встревает Левин, не давая мужчине закончить. Зал тотчас взрывается негодованием, шквал звуков обрушивается на него, вынуждая Адама зажмуриться и приложить руки к ушам. – Что, поверили? – музыкант смеётся, старательно отводя взгляд, но всё же наталкиваясь на своё тёмное, крошечное отражение в чистых прозрачных каплях – кристальных глазах, выражающих лёгкое удивление. Зачем он это ляпнул? Что с ним не так? Всё было решено и спланировано уже месяц назад. Почему он струсил? Испугался потерять любовь фанатов? Смешно. Большинство давно не верит, что между ним и Блэйком только дружба. Песни, музыка, атмосфера на концертах... Развязной, дерзкий, свободный и смелый стиль. Адам знал, он вдохновил многих начать свой творческий путь, рискнуть, шагнуть вперёд, преступив страх. Что будет, если они узнают... их кумир, их идеал – просто мерзкий трус? Водоворот мыслей затягивал музыканта в свою воронку, волнами омывая берега его разума. Что он побоялся потерять? Доверие студий? Уважение коллег? Карьеру? Свой публичный имидж и реноме? Адаму казалось, он постоянно движется вперёд, но ход давно был приостановлен, музыкант застыл в одном образе, ставшем его константой. Нерушимое, неизменное ощущение баланса. Он стоял на весах, в страхе пошевелиться, нарушить ломкое, хлипкое равновесие. С каких пор он стал так зависим от общественного мнения, позволив тому смыть остатки своих убеждений, заменив их глупыми предрассудками, позволив сомнениям беленой прорасти в голове, отравляя сознание и подчиняя его? Люди не допускают в своё уютное, плотно сомкнутое пространство, в свой тихий, уравновешенный мир ни малейшей мысли о риске. Не он ли всегда боролся с этим, раз за разом бросая вызов судьбе, сходясь с ней в яростной схватке? Не было ли главным то, что любить надо, в первую очередь, человека? Задумывался ли он, что же это – человек? Сборник поступков, мыслей, воспоминаний, эмоций и чувств. Душа, которой дано тело, не наоборот. Он нашёл её – душу, что стала отражением его собственных сокровенных и трепетных мыслей. Факел, освещающий путь, не угасающий ни в бурю, ни в шторм. Симбиоз покорности и мятежа, хладнокровия и страсти. Мерцающие, прорывающиеся сквозь тьму проблески света. Света, что всё ещё теплился в нём самом. Адам хотел спокойно касаться любимого человека, держать его за руку, целовать любимые мягкие губы... позволить себе быть счастливым. Счастливым не только в те редкие моменты уединения, счастливым всегда. Счастливым, если всё ещё не поздно. Рассвет медленно подкрадывался, лучами танцуя на мебели и стенах. Левин также неподвижно сидел на полу, казалось, случись сейчас землетрясение, он всё равно не шелохнётся. Мучительно долгую, угрюмую, бездонную тишину нарушало лишь плавное тиканье часов. Взгляд музыканта беспокойно бродил по комнате, отрывисто сменяющие друг друга видения хаотично метались в голове. Адам водил руками по коже, растирая себе щёки, лоб, затылок, шею. Жестокий стыд сковывал тело, чувство вины поглощало целиком, испепеляя, обращая чувства в обугленные головёшки, оставляя после себя лишь толстый слой пепла, болью оседая на закромках души. Весь дрожа, как в ознобе, пошатываясь, с застывшим, лишённым выражением лица он поднялся на ноги и медленно поплёлся к двери, натягивая тонкую кожаную куртку. Солист чувствовал, он не был настолько силён, чтобы выдержать это, чтобы выжить без Блэйка. Он запутался, совершил недопустимую ошибку, капитулировав с места сражения, бежав за линию фронта. Лжец. Трус и лжец. Слова Шелтона всколыхнули его, выбив привычный мир из рутинной колеи, разорвав вселенную на лоскуты, показав, как поверхностно он скользил по своей жизни, став заложником общества, вбивающего штампы в головы людей, внушающего, что якобы является верным. Вырваться из цепких когтей своих страхов можно, лишь осознав: когда становится нечего терять – не боишься риска. Возможно, он должен был пройти через это, потерять любимого, вынудить того уйти, оставив себя на растерзание чувствам и мыслям. Тряхнув головой, будто сбрасывая оцепенение, Адам покинул комнату. Перепрыгивая через ступеньку, бегом спустился вниз, и не поздоровавшись с зевающим портье, вылетел из отеля навстречу кровавому зареву поднимающегося солнца.

***

– Адам, – музыкант вздрогнул, почувствовав лёгкое, едва ощутимое прикосновение на руке, поднимая взгляд, оказываясь в ловушке у вдумчивых, лазурных глаз. – Ты в порядке? – Я... – солист осёкся, судорожно пытаясь придумать ответ. – Всё хорошо, я в норме. Просто не выспался. Бледные, опавшие щёки цвета стальной синевы, иссохшие, потрескавшиеся губы, тусклый взгляд. Глубокие тени оставили борозды под глазами. Адам был уверен, что напоминает, скорей, персонажа кошмаров, нежели живого человека. Он сам создал свой ад, в котором силился выжить уже неделю. Только неделю. Но она была длиннее года. Левин звонил, ответом служило молчание. Приезжал к Блэйку домой, его встречала пустота. Мир Адама стал слишком тихим без привычного хриплого смеха, слишком пресным без любимой хмельной улыбки на пухлых губах. Шелтон исчез, и неизвестность отравляла каждый прожитый миг. Каждый вздох был пропитан болью, музыкант остался один в зыбкой тьме, бредя куда-то вслепую. Кантри словно в воду канул, никто не знал, где он. Единственное, что понял Левин, Блэйк уехал из города, сообщив, что будет отсутствовать некоторое время. Всё, о чём молил Адам – лишь одно прикосновение руки. Только бы вновь ощутить родное тепло на своих ладонях, сжать загрубевшие пальцы, и не важно, простит ли его Шелтон, примет ли обратно, сможет ли снова ему доверять... Одно касание руки, сейчас, ему было этого не мало. Невероятно, как, порой, обычная вещь приобретает грандиозное значение, едва становится далёкой и недоступной. Музыкант перехватил руку Блэйка, осторожно оставляя на костяшках пальцев дрожащее прикосновение. Глубже вдыхая его новый аромат, наполненный нотками жасмина, свежих ягод и чего-то сладостно-терпкого, кажется, шафрана. – Врёшь. – Вру, – сознался Адам, ощущая, как нарастает трепет в воздухе между ними, как вспыхивают его щёки, озаряя лицо слабым румянцем. Беззвучная, пронзительная мольба, отчаянный крик отразился на его измождённом лице, в померкших, но ещё живых глазах. Замирая, боясь сделать лишний вздох, Левин чувствовал стук своего сердца в руке, будто сам вырвал его из груди, и теперь оно трепыхало в холодных влажных пальцах. Солист вдруг остро ощутил всю тяжесть совершённой им ошибки, понимая, что его жизнь подобна испещренному трещинками камню, летящему с обрыва. Полёт красив, но падение неизбежно. Если Блэйка не будет рядом, он рухнет на дно, разбившись на мириад осколков, он перестанет существовать. Раз. Адам делает неровный, нерешительный шаг, скорее напоминающий порыв, и Шелтон бережно притягивает его ближе. Два. Сияние небесных глаз пробуждает слабый, прорывающийся блеск в глазах музыканта, расталкивая его, вырывая из объятий мёртвого сна. Три. Сильные руки нежно обвивают музыканта за талию. Воздушное, невесомое сближение губ перерастает в дикий, жаркий, безудержный поцелуй. Адам готов задохнуться, лишь бы чувствовать касание любимых губ как можно дольше. – Прости, – горячие, горькие слёзы раскаяния льются рекой, застилая взор туманной, молочной пеленой. Слова спешат вырваться наружу, опережая друг друга, торопясь сорваться с уст, словно ещё секунда, и будет поздно. – Прости меня, умоляю. Я не могу... я не могу без тебя. Прости... Всё, что ты хочешь... Всё будет, как ты хочешь. Я больше не отступлюсь, мне не страшно. Прости... Я люблю... Я так люблю тебя... – Ну всё, тихо-тихо. Адам... – Шелтон смотрит в заплаканные, опухшие глаза, стирая скользящую по щеке хрустальную каплю. Его голос доносится будто из другого, неведомого и далёкого мира. – Адам, я с тобой, мы вместе. Разве не это важно? Отголоски дремучей, кромешной тьмы ещё отдаются где-то внутри, затихая, уступая место мерцающим проблескам света. Разгорается, охватывая его целиком, яркое алое пламя. Это пламя не обжигает, оно согревает. Не уничтожает, не отнимает. Дарит, не требуя ничего взамен.