Гастингс, 1066

«Я был с теми, чьё дело лучше» Тормод Скальд перед смертью, после Стикластада Олав Трюггвассон конунг-иви поднимается на склон с востока. Зима выдалась долгой и холодной, и много людей умерло от голода в Стьорадале. Земля там пропала, поэтому бонды, собрав все вещи и всю оставшуюся живность, чтобы тянуть обозы, двинулись на поиски нового дома. Они идут за своим конунгом. Он смотрит вниз. Там, внизу, холмы и долины сплошь покрыты хвойным лесом, кристально-бело, только Нидельва вьётся широкой полосой. Лёд над ней толст и прочен и вскроется ещё нескоро. Трандхеймсфьорд[10] далеко вдаётся в замёрзшее норвежское море, около него могут плавать и разворачиваться сколь угодно большие драккары. Скеллингархелла[11] возвышается с севера. Долина напротив достаточно обширна, чтобы построить там церковь, конгсгард и дома, а там, где повалят деревья, поле после засеют пшеницей. Торговцы будут менять лён и шерсть на монеты. Конунг поворачивается к людям. — Тут хорошая земля, — говорит он им. — Здесь я заложу город, и он станет самым большим и самым богатым городом в Норвегии. Так оно и случилось. Весь последний год в Дурмстранге Арманд проводит в тревоге. Они живут и учатся на земле свеев. Вдвоём, только вдвоём, и хоть чувствует он каждое утро тепло её стройного тела, всё кажется ему, что Катрин он вскоре не увидит. С ним она дождливой осенью, суровой зимой, расцветающей весной и солнечным летом… летом лёд не вскрывается. Побережье на севере заковано льдом. Когда они возвращаются в Финнмёрк[12], то попадают в шторм. Резко темнеет. Бриз крепчает до порывов, снежинки превращаются в ледяные стрелы и встречают столь плотной стеной, что не пройти дальше. Ветер взвывает вокруг, пытаясь сбить с ног на скользких камнях, небо вдруг озаряется вспышками и грохочет — это Тор в ярости бьёт Мьёльниром. Спрятаться негде. Тогда Катрин опускается на одно колено и срывает с пояса кинжал, серебряное лезвие покрыто волшебными символами и знаками. Она стягивает рукавицы. В одно мгновенье можно лишиться пальцев в такую погоду, Арманд хочет крикнуть и предупредить, но его любимая уже смахивает снег голой ладонью. Она ставит кинжал остриём вниз, шепчет заклинание. Серебро врезается в камень чисто и звонко, как при заточке секиры или скрамасакса[13], линии изгибов идеальны и точны и высвечиваются пламенем в штормовой мгле. В этом Катрин мастерица, всё предплечье у неё в символах и знаках. Ветер вдруг стихает, льдинки разбиваются о невидимую преграду. Катрин с невозмутимым видом садится на скальный выступ и достаёт из сумы немного еды. Руки у неё в мелких порезах. Символ Препятствия горит под ногами. — У тебя кровь на щеке, знаешь, — говорит она улыбаясь. Арманд пожимает плечами. Он разрывает одну из своих рубах и перевязывает ей ладони, чтобы грязь не попала в раны, когда они будут перебираться через Кьёль с востока. — Я мог бы и сам, — замечает он. — Это слишком опасно. Ты могла сильно искалечиться. Чуть погодя, он говорит: — Плохо… плохо, что лёд не отступил. Если он всё ещё схватывает Нидельву, то следующей зимой много людей умрёт от голода. — Простаки знают, что делать. Не волнуйся. — Столько льда — дурное предзнаменование. Будто лёд знает, что ждёт нас впереди и не отпускает обратно. Катрин делает строгое лицо. — Что за глупости ты молвишь?! Лёд не может думать. Может, ещё как может. И ты это знаешь. Раздражённая, она заворачивается в оленью шкуру и засыпает. Он же всю ночь слушает её мерное дыхание. Шторм прекращается под утро. Холод ломит пальцы. Туман опускается на хрусткую ледяную корку, скрывая видимость в двух шагах. И вместе с ним к носу Катрин пикирует филин, он едва не вонзает когти ей в лицо. Она дёргается и привстаёт. — Альбус, сколько раз говорила, не делай так! Письмо от Лестранжа лендрманна. Сердце Арманда подскакивает и колотится где-то в горле. Катрин отвязывает свиток пергамента, быстро читает, и на лицо её набегает тень. — Отец хочет заключить выгодный брак, — молвит она. — Выпускник Шармбатона. Виконт Эмери де Туар. И льёт слёзы. Арманд немногословен как норвежец. — Не страшно, — только и говорит он. Так и должно всё закончиться, правильно. Он — обычный бонд, она — дочь знатного лендрманна, и никто в здравом уме не благословит их. Они знали это ещё до того, как начали встречаться. Кто-то ждёт её в Нормандии. Как ни пытается успокоиться Арманд и успокоить Катрин, эти мысли бьются у него в голове на протяжении всего пути. Чтобы как-то излить злость он, перебираясь через Кьёль с востока, представляет де Туара изнеженным толстяком и как вспорет ему брюхо при встрече. Пусть и не по-настоящему. Задумавшись, Арманд касается костяной ручки сакса, но тут же усмехается. У него всего лишь тяжёлый сакс, такой у каждого бонда в хозяйстве. Им чистят рыбу после того, как наловят её в прибрежных водах. Нет. Всё кончено. Несколько дней спустя, когда встречаются они с норвежцами, датчанами, шведами, норманнами и англосаксами, те собираются идти в Трандхейм в Нидарос. Эйстейн хмурится и тревожится. — Драккары не появятся, — молвит он. Лёд. Повсюду, насколько хватает глаз, с высоты фьорда видно его белесый, слепящий край, бесчисленные зазубрины подъёмов и спусков, глыбы, и ни единого проблеска воды. Только бледное июньское солнце. Что-то гулко стонет и стучит в той толще, словно пытается выбраться наружу. Но лёд давит. Веками он то подкрадывается, то бросается в натиск всей своей белой тяжестью, неся мучения и смерть; он остаётся летом, если захочет. Или наползает на сушу. Лёд там, где кончается история. Катрин согревает ладони дыханием. Поэтому Арманд подхватывает свою и её сумы и спускается к остальным. Катрин поправляет мантию на волчьем меху и накидывает на голову капюшон. К нону[14] они вступают в троги Халогалланда[15], стараются держаться ближе к шхерам на западе. Небо наседает, и валит густой снег, горы превращаются в зловещие силуэты, и кажется, что за каждым тёмным изломом притаился тролль или великан с дубиной. Норвежцы, датчане, шведы, норманны и англосаксы идут чредой по горному безмолвию. Злой на всё подряд Арманд тащится в конце. Катрин кладёт руку ему на плечо. — Ты думаешь слишком громко. От неожиданности он оскальзывается на оледенелом камне и ругается так, что некоторые начинают оборачиваться. Эмери де Туар лендрманн не лезет у него из головы. — Ни о чём не думаю. — Не спорь. Что будешь делать? Они замолкают, карабкаясь через завалы валунов и разбитого ельника. Арманду хватает ума не закричать какую-нибудь глупость. — Скажем как есть, — заявляет он и поворачивается, чтобы увидеть её лицо. — Скажем ему, что ты выйдешь за меня. Я кину ветки орешника. Катрин приходит в ужас. — Это дикость! Тебя схватят и отправят в темницу, ты не можешь биться! — Знаю. Я просто так сказал. — Может быть, я поговорю с отцом… Арманд качает головой. Будь он хоть трижды лучшим учеником в Дурмстранге, всё равно останется бондом с илистых берегов Соммы. Лендрманны на земле не валяются. Он останавливается. Катрин тоже и вопросительно на него смотрит. — Мы отстанем. — Нет, послушай, — Арманд берёт её за руки, на белоснежных пушистых рукавицах собственные пальцы кажутся ему обмороженными. — Если… что-то случится, ты будешь меня ждать? Следом ему хочется подхватить её, потому что она вдруг пытается вздохнуть и не может. Слова застревают в горле. — Что? Что случится? — Ты сможешь отказаться и ждать меня до тех пор, пока я не соберу выкуп и не добьюсь положения в обществе? Она в замешательстве. — Но я… не знаю. Не знаю, получится ли отказаться! А ты… — голос у неё вздрагивает от тревоги, — отправишься на войну? — Я ещё думаю, — говорит Арманд. — В Аквитанию?! — Может быть. Катрин обводит взглядом тёмные неприветливые горные хребты. Снежные вершины холодно поблескивают, и солнце ещё нескоро скроется за ними. — Я надеюсь, — молвит она, — ты знаешь, что делаешь. И не оставишь меня в одиночестве в Нормандии. С этими словами Катрин поворачивается, чтобы нагнать остальных. К следующему мидмунди[16] норвежцы, датчане, шведы, норманны и англосаксы выскальзывают по обледенелой дороге на пустоши Халогалланда. И видят, как всё ещё не отходит земля. Холод здесь хозяин. С востока лежит неровным снежным краем Кьёль, с запада изгибаются ледяными клыками шхеры. Пустые дома разбросаны по округе, а под ногами стебли прошлогоднего посева смешиваются со свежевыпавшем снегом. Стылая колея от обозов и телег тянется в Трандхейм, склёванные человеческие останки лежат вдоль неё. Снизу на побережье замёрзло городище. — Это Сальтвик, — мрачно говорит Эйстейн. Снег здесь сыплется точно пепел. Он заваливает все двери и, взбираясь по деревянным срубам, ломает любой кров. Амбары для зерна пусты. Рыночные лотки сгинули в шторм. Стойла выморожены. Арманд пробирается через сугробы мимо занесённых могил и церквушки к причалу. Раздирающий слух скрип доносится оттуда. Это лёд наползает на берег. Летом. Эйстейн стоит у раздавленного драккара. — Что же ты решил? — спрашивает он, глядя в ледяную даль. Арманд не спешит с ответом. После Стикластада, знает он, Харальд снаряжает корабли и летом отплывает в Гардарики в Хольмгард[17]. Ярицлейв конунг хорошо принимает его. Там он проводит несколько зим, делается хёвдингом над людьми, что охраняют страну, и отправляется в походы по Восточному Пути. Была в Хольмгарде и семилетняя Эллисив, младшая дочь конунговой жены Ингигерд. Спустя время Харальд заводит разговор с Ярицлейвом конунгом, не захочет ли тот отдать ему дочь в жёны, когда придёт срок, ведь известен он родичами своими и предками, а также отчасти и своим поведением. Но Ярицлейв конунг говорит, что не может отдать дочь чужеземцу, у которого нет государства для управления и который недостаточно богат для выкупа. При этом он не отвергает предложения и обещает сохранить ему почёт до удобного времени. Тогда Харальд собирает большую дружину и отправляется в Миклагард[18] , чтобы захватить восемьдесят городов и дать восемнадцать больших сражений. И добиться после руки Эллисив. Сокровищ у него становится столько, сколько не держал в руках ни один человек в Северных Странах. Он сочиняет Висы Радости, когда десятилетие спустя плывёт обратно в Восточную Державу. Всего их шестнадцать, в них рассказывает он о том, что родился в гористой Норвегии, как в юности был в большой битве против трёндов, как попал в страшную бурю и спасся, какими искусствами он владеет. И каждую из вис он заканчивает одной и той же строфой:

Но Герд монет[19] в Гардах Знать меня не хочет.

Так Харальд обращается к Эллисив, дочери Ярицлейва конунга, в Хольмгарде. Арманд же, вспоминая эту историю, отвечает: — Решил поступить на службу к конунгу Норвежской Державы. — Она знает? — Я дал ей понять. Эйстейн перестаёт смотреть на лёд и поворачивается к Арманду. — Лучше бы ты ей сразу всё сказал. Мысли о ней тревожат его до самого Нидароса в Трандхейме. Лёд отступает несколько дней спустя. Солнце припекает камни и заставляет журчать ручьи в трогах, когда нужно — клонится к закату. Ночами ещё холодно, но днём норвежцы, датчане, шведы, норманны и англосаксы стаскивают с себя оленьи шкуры под щебетанье птиц в ельнике. Кьёль на востоке окрашивается в малахитовые цвета, и к полудню шведы, а вместе с ними и датчане, поворачивают в Эйдаског. Тогда норвежцы кричат вслед датчанам обидные слова и обещают приплыть вскоре на Йотланд. Те не остаются в долгу, а Катрин хмурится и качает головой. Сколько учатся они в Дурмстранге, столько и воюет Харальд Суровый Правитель конунг со Свейном датским конунгом. Все в Норвегии знают, что Свейн датский конунг по линии матери своей Эстрид приходится племянником Кнуду Могучему конунгу. А ещё — что он неудачник. Будучи датским ярлом, трижды он схлёстывается с Магнусом, сыном Олава Святого, конунгом Норвежской и Датских Держав, в морских сражениях, и трижды терпит поражение. В последний раз летом у мыса Хельганес в Йотланде, когда у Магнуса конунга драконов вдвое меньше, но длиннее они и лучше всего снаряжены. Бой длится всю ночь, заливая датские палубы кровью, а с рассветом Свейн ярл отступает. Он, раздавленный неудачей, бежит в Гаутланд к конунгу шведов. Едва ступает Свейн ярл на берег в Сигтунах, как слышит, что причалил здесь с дружиной из Хольмгарда Харальд, чтобы бороться после за Норвежский трон. И что обручён он с Эллисив. Нет ни одной йомфру красивее неё. Свейн ярл и Эллисив приходятся друг другу родичами. Мать Эллисив, Ингигерд, дочь Олава Шётконунга, а мать Свейна ярла, Эстрид, тому сестра, поскольку Сигрид Гордая была матерью их обоих — Олава и Эстрид. Поэтому, поддавшись порыву отчаянья, Свейн ярл заключает с Харальдом союз и созывает со всех земель большое войско свеев. Осенью войско свеев отплывает на запад в Данию. Сперва высаживается оно — войско свеев — в Сьяланде, грабит и сжигает там всё, а после сходит на берег во Фьоне. Так Свейн ярл разбивает всех мятежных ему бондов и лендрманнов. Остальные, помня его ярлом, принимают с радостью желание его стать конунгом над ними. Чуть погодя доходит до Свейна ярла слух, что Магнус конунг тайно предлагает Харальду примирение и дружбу и хочет, чтобы он поделил Норвегию с ним пополам, а также, чтобы они поделились поровну своими богатствами. Тогда Свейн ярл спрашивает у Харальда за выпивкой: — Какое из всех твоих сокровищ тебе дороже? Харальд отвечает: его стяг Опустошитель Страны. — Предсказано было, тому достанется победа, перед кем понесут этот стяг, и так это и было с тех пор, как он у меня. Свейн ярл говорит: — Я тогда поверю, что таково свойство стяга, когда ты дашь три сражения своему сородичу Магнусу конунгу и одержишь во всех них победу. Тогда Харальд говорит сердито: — Я знаю о своем родстве с Магнусом, даже если б ты и не напомнил мне о нем. Но даже если мы сейчас с ним враги, это не значит, что мы не можем встретиться с ним и как друзья. После такого союз у них разваливается, и ночью драккары Харальда растворяются в кромешной тьме. Свейн ярл сильно падает духом, когда слышит, что Магнус конунг вручает половину Норвежской Державы со всеми её поборами и налогами Харальду. С приближением весны собирают они ополчение в Трандхейме и Упплёнде, а войско свеев разошлось уже по оттаивающим полям Гаутланда. И Свейн ярл отплывает на восток в Сканей, видя в кошмарах своих, как норвежцы становятся господами над датчанами. Осенью хочет отказаться он от борьбы за право называться датским конунгом и отправиться в конный поход в Шведскую Державу, как подбегает к нему человек, гонец от Магнуса конунга. Магнус, сын Олава Святого, умер, говорит гонец, и перед смертью посчитал справедливым отдать всю Датскую Державу Свейну ярлу. Харальд конунг разъярился тогда и хотел подчинить все датские земли, но Эйнар знатный норвежский лендрманн сказал, что лучше следовать за мёртвым Магнусом конунгом, чем за каким-нибудь другим живым конунгом. И вместе с телом Магнуса Благородного конунга поплыл на север в Трандхейм в Нидарос. Свейн ярл не верит сначала, но когда гонец добавляет, что всё норвежское войско в скорби отправилось вслед за Эйнаром, восклицает: — Бог свидетель, отныне никогда больше не обращусь в бегство из Датской Державы, пока я жив! Следующим же летом Свейн датский конунг стоит на цветущем побережье Йотланда, смотрит в северную даль и тревожится. Клин норвежских драконов приближается, и на самом большом из них развевается стяг Опустошитель Страны. В Трандхейме летом Арманд поднимается на склон с востока, как и Олав Трюггвассон конунг-иви много лет назад. Он подаёт Катрин руку, чтобы помочь. Эйстейн, глядя на них, усмехается; норвежцы, как самые проворные, уже здесь, а англы, саксы и норманны ещё карабкаются позади. Эван Розье чертыхается, но тоже лезет. Где-то далеко шведы перебираются через Кьёль с запада, на юг в Сканей и Халланд уходят датчане. Эйстейн отводит еловую лапу. — Вот и моя обитель, — говорит он, — и отсюда Норвегия только начинается. Нидарос. Стоит он за тёмной подковой неспешной Нидельвы, в устье её, откуда и взято его название. Крепостные бревенчатые стены возвышаются вокруг. Арманд видит крыши домов, улицы и перекрестья их, и как падает косая, подобная свирепому норвежскому троллю, тень на пристань: то Скеллингархелла — северная стена Нидароса. Конунгова же белокаменная усадьба более всего ближе к путникам и поднимается над всеми прочими строениями, есть там галерея и сад. Церковь Христа и Церковь Олава Святого конунга возносятся шпилями к небу. Норвежцы, англы, саксы и норманны спускаются к деревянному мосту через Нидельву. По обеим сторонам дороги раскинуты солнечные поля пшеницы. Бонды, что присматривают здесь, поднимают головы. — Эй, — окликает их один, — что там на севере? — Ничего нет, — отвечают ему. И продолжают путь. Мало кто обращает на них внимания. Сначала идут они по улице вдоль песчаного, будто бы скруглённого берега так, что конунгова усадьба оказывается по правую руку, а громада Церкви Христа по левую. Далее — к площади, где проводится тинг, и тут наваливается на Арманда отрывистый норвежский говор. Торговцы меняют шерсть и лён на монеты, сюда же приволакивают свежевыловленную салаку и приносят свежеиспечённый хлеб. Простаки обсуждают цены. Корабельный фунт зерна не должен быть дороже ста исландских локтей домотканого сукна. Так велит Харальд Суровый конунг. Дома лепятся друг к другу, волоковые окна прикрыты. Вдали бонды стучат топорами, обтёсывая дерево, и стук этот разносится по улицам. Брёвна громоздятся на примятой траве. — Здесь поставят церковь, — поясняет Эйстейн. — Церковь Марии. Сердце Арманда начинает колотиться, когда сворачивают они к пристаням. Корабли в ожидании покачиваются на волнах Нидельвы, и от этого впервые становится дурно. Он оглядывается на Катрин. Она бледна. Много норвежцев поплывет отсюда в Викен[20], в Осло и в другие южные фюльки: Рогаланд, Агдир, Гренланд, Вествольд и дальше до земель данов. Розье закидывает тяжёлые сумы как пушинки на норманнский кнорр[21]. Когда же англосаксы вместе с молчаливым ирландцем отчаливают, Катрин с лёгким удивлением поворачивается к Арманду. Он не шелохнулся с тех пор, как они пришли сюда. — А… а ты? — неуверенно спрашивает она. В горле у него вдруг пересыхает и, избегая смотреть ей в глаза, он качает головой. В то же мгновение Розье подскакивает и толкает его в плечо. — Трус, — шипит он. — Я так и знал! Толчок столь силён, что Арманд отступает на несколько шагов. Англосаксы перестают грести. Люди на пристани мигом бросают все свои дела и, требуя пустить кровь обидчику, смыкаются вокруг них. Но Арманд слишком подавлен виною, чтобы драться. Он всё же кладёт ладонь на рукоять сакса. — Вспори ему брюхо! Убей его! Розье, ухмыляясь, выдёргивает длинный нож. Кто-то бросает к его ногам датскую секиру. — Пусть рассечёт его, как… Отойди же, девчонка! — Стойте, стойте! Это Катрин кричит дурным голосом, проталкиваясь в толпе бондов. Она перехватывает руку Розье. — Эван, — говорит она. — Не надо. И встаёт рядом с ним. Неизвестно за кого больше Катрин пугается. Арманд видит её горделивую осанку и, как ему кажется, её мстительный взгляд, словно не были они весь последний год вместе. Чужды дочери лендрманна его чувства и замыслы, поэтому он молвит озабоченно: — Думается мне, ты не дождёшься меня. Катрин упирает руки в бёдра. — Ты не можешь оставить меня. Не сейчас. Он не разбрасывается словами, а она пытается сказать что-то ещё, но в конце концов разражается горькими слезами. В груди от этого разворачивается пустота, хочется приобнять её за плечи, успокоить. Нет, это обычная истерика. — Ты не понимаешь! — выкрикивает она. С отстранённой жестокостью Арманд ждёт до тех пор, пока с норманнского кнорра не доносится недовольное ворчание. Тогда Катрин, размазывая по щекам слёзы и восстанавливая дыхание, ступает на борт следом за Розье. Держась за ванты, она оглядывается, лицо у неё перекошено от злости. — Это до добра тебя не доведёт, — едва ли не проклятьем звучат её слова. — Ты погибнешь здесь. На этом они и расстаются. Кнорр во весь парус мчится на запад в Сен-Валери, а Арманд долго ещё смотрит с пристани Нидароса на закатное кроваво-красное солнце. Он надеется, годы разлуки залечат её раны.