Дорога домой

Акааши беззвучно шевелит губами, проводя пальцем по строчкам древнего фолианта. Буквы скачут перед глазами в неверном свете оплывшей свечи, сердце заполошно стучит в груди, но оторваться нет сил. Страницы под его прикосновениями словно живые: рассказывают свою историю, нашептывают на ухо древние легенды, перенося в иной мир — мир магии и колдовства. Он убеждает себя, что читает эту ересь только для того, чтобы лучше понимать отступников и предателей веры, но дубовый стул надёжно подпирает дверь. В ночной тишине, прерываемой лишь звуком его дыхания, внезапно раздавшийся скрежет оглушает. Акааши вздрагивает, пальцы впиваются в тонкую кожаную обложку, а взгляд непроизвольно обращается к двери, и только спустя несколько секунд приходит осознание: звук идёт со стороны окна. Он оборачивается на стуле, не выпуская книгу из рук, и тут же позволяет себе радостную улыбку. За окном, осуждающе склонив голову, переминается полярная сова. Акааши встаёт, прячет книгу в тайник под кроватью и спешит к окну. Бокуто нетерпелив, и если промедлить ещё немного, обязательно последуют возмущенные совиные крики, способные перебудить всю башню. Щеколда с трудом подаётся, стекло дребезжит, а от дохнувшего прямо в лицо мороза у Акааши моментально леденеют уши. Бокуто влетает внутрь белой молнией, топорщащей перья во все стороны, перепрыгивает на руку, ощутимо царапая когтями, и заходится приветственным криком. Акааши посмеивается, одной рукой пытаясь закрыть давно прогнившую раму. Бокуто перебирает лапами, следит за ним тревожными жёлтыми глазами — то одним, то другим — и намекающее поводит головой, требуя внимания и ласки. Акааши садится на жёсткую постель, осторожно оглаживая перья; Бокуто крутится, подставляясь под прикосновения, раскрывает крылья от удовольствия и жмурит круглые глаза. Акааши подобрал его год назад: нашёл почти бездыханным на дороге, с переломанным крылом, выхаживал в течение трёх долгих месяцев, а после полного выздоровления выпустил на волю. Через неделю Бокуто вернулся, а после возвращался всегда. Прилетал в ночи, скрёбся тихо в оконную раму и оставался на несколько дней или недель, исчезая только для охоты. Умудрялся находить его даже в длительных отлучках, если не заставал по возвращению в келье. Удивительный Бокуто. Акааши знал, что его считают странным: нелюдимым, надменным, себе на уме. Настолько странным, чтобы завести сову в качестве лучшего друга и компаньона. Его, если честно, всё устраивало. — С возвращением, Бокуто, — тихо шепчет он. — Я скучал. Бокуто согласно ухает, поддакивая. И шире распахивает крылья, подставляя шею: гладь, не отвлекайся. Из груди исчезает пудовая тяжесть; в этот раз Бокуто не было целых полтора месяца, и удушливое опасение, что он не вернётся никогда, грызло изнутри. — Рад, что ты вернулся. На последних словах он непроизвольно зевает, слишком сонный, чтобы сдержаться, и Бокуто понятливо перелетает на спинку кровати. Устраивается на импровизированном помосте (дерево усеяно глубокими царапинами, за которые уже пришлось держать ответ перед настоятелем). Акааши снится чудный сон: будто бы он идёт по ясеневому лесу, оглаживает стволы ладонями и чувствует биение жизни под древесной корой. Яркий солнечный свет пробивается сквозь тёмные кроны, освещая узкую лесную тропку, которой нет конца — дорога под ногами вьётся вдаль, и дойти до конца становится необходимостью. Акааши слышит шелест крыльев, на левое плечо опускается знакомая тяжесть, и путь словно становится чуть-чуть короче и намного легче. Сквозь сон чудится крепкое и согревающее объятие. Утро холодное и серое, вода в тазе ледяная, и умываться не хочется вовсе. Он опускает руки в чан, пальцы тут же сводит судорогой, но проснуться это помогает в два счёта. Акааши открывает окно, выпуская Бокуто, и спешит на утреннюю службу. Днём он уже далеко от монастыря, идёт в одну из соседних деревень, утопая по щиколотку в сугробах. В деревне умирает староста, и Акааши спешит. * * * Крики и собачий лай удаляются в сторону от его укрытия. Акааши ещё видит мелькающие меж деревьями отсветы факелов, но они становятся всё слабее, пока не исчезают вовсе. В лесу стоит мертвая тишина, только листья шепчутся над его головой — весь мир затаился, прячась от опасности. Акааши никогда не думал, что будет убегать, преследуемый собственными собратьями. Что будет объявлен вне закона как еретик и пособник дьявола. Что его будут пытать, стремясь добиться ложных признаний. По телу проходит судорога. Стертые в кровь запястья, вырванные с корнем ногти, отбитые ребра, вывернутые плечи — всё ноет и болит. Он истощен, не чувствует рук от холода, мучим жаждой (но от одного воспоминания о воде судорожно сжимается горло и сводит живот). Акааши подтягивает ноги к груди, сжимается в комок, натягивая изорванную робу на исцарапанные колени — холодно, как же холодно. Неуклонно тянет в сон. Снег кажется мягким и тёплым, обнимает и убаюкивает истерзанное тело. Если закрыть глаза, наступит долгожданный покой. Но спать нельзя, он еще помнит это. Бокуто уводит погоню прочь, и Акааши обязан его дождаться. * * * Когда Бокуто оборачивается человеком в первый раз, Акааши непроизвольно отшатывается в ужасе. Безвольные губы пытаются шептать молитвы, но голоса нет. Он просто смотрит, до боли, до горячих слёз и рези в глазах, смотрит и не может поверить. Что-то подобное он чувствовал всегда. С самого начала: не знал, не видел, но ощущал. Имя пришло к нему во сне, влилось в уши тихим шёпотом в переливе ночной грозы. Бокуто смотрит на него в ответ, усмехается несмело, едва-едва, одними уголками губ, разводит руки в сторону, словно красуясь: вот он я, смотри. Вслед за движением рук напрягаются плечи, топорщится край рябого крыла, перья метут нежной бахромой по каменному полу. Бокуто похож на ангела, но ничего ангельского в нём не может быть по определению. Акааши отступает, медленно пятясь, пока не упирается спиной в стену. Мир опасно кренится и расплывается в глазах, и Акааши вцепляется в крест, как в последнее спасение. Зажмуривается и молчаливо просит, чтобы всё это оказалось бесовским сном. Теплая ладонь напротив сердца прошивает молнией: от пят до макушки. Акааши встречается взглядом с нездешними, колдовскими жёлтыми глазами, тонет и пропадает, и нет пути назад. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Каменный свод трескается и осыпается под его ногами. * * * По возвращению Акааши находит свою келью перевёрнутой вверх дном. Матрас с койки скинут на пол, выпотрошен — всюду рассыпана жухлая солома. Ящики стола выдвинуты, бумаги и кисти для письма в беспорядке устилают пол. Стекло выбито, и рама провисла на одной петле, а на подоконнике виднеются длинные борозды от когтей. Акааши находит белое перо — мягкое опахало, жёсткий стержень — сжимает его в кулаке, прижимая к губам. Тайник пуст. Акааши садится на стул, тихо складывает ладони на коленях и ждёт. * * * Он всё-таки задремал: сквозь бессознательную дымку медленно проступает искаженное от беспокойства лицо Бокуто. Его руки кажутся обжигающе горячими на выстуженной коже. Акааши — пустая оболочка, сдувшийся бурдюк с водой. Бокуто трясёт его, бьёт по щекам, поддерживает голову ладонью, склоняется низко-низко и шепчет: — Акааши, пожалуйста, очнись. Акааши. Акааши. Голос бьётся в ушах, наждачкой проходясь по оголённым нервам, выдёргивает из сонной и покойной дрёмы. Бокуто всегда, до последнего, требует своего. Проще сдаться сразу. Акааши со стоном распрямляет ноги, вцепляется в чужие плечи, всхлипывая от боли: задеревеневшее тело разрывает на сотни острых осколков. Они делают первый шаг. * * * Бокуто словно стихийное бедствие, такой же неотвратимый, прекрасный и пугающий. Он не признаёт никаких законов: ни человеческих, ни божеских. Он говорит, постоянно сбиваясь на незнакомые наречия, вспоминает места и существ, которые никогда не существовали и не могли существовать, клонит голову к плечу и ластится, словно ребёнок. Акааши поглаживает мягкие вихры, наслаждаясь лёгкими прикосновениями. Взгляд у Бокуто невинный, лицо открытое: он стремится познать, потрогать руками и ощутить на вкус весь мир. Бокуто говорит, что скучал по всем этим ощущениям. У птицы несколько иные запросы и желания. Ему совершенно невозможно сопротивляться. Акааши лежит на спине, запрокинув голову и кусая собственные губы в попытке не стонать так громко. Доски холодят разгорячённое тело, солома колет шею и плечи, сквозь прохудившуюся крышу мягко сияют далёкие и холодные звёзды. Бокуто мокро целует под ключицу, прикусывает кожу на плече, оглаживает шершавыми ладонями по бокам, и Акааши сотрясается от мелкой дрожи. Бокуто медленно и тягуче толкается бёдрами, скользит внутри, заглядывая в глаза — ощущений слишком много, хочется сбежать и притвориться, что всё происходящее лишь иллюзия, плод больного воображения. Но под пальцами перекатываются, вздуваются мышцы спины; вездесущие перья щекочут ладони, и если провести у самого основания, сильно огладить, Бокуто вскидывается, сжимает пальцы на предплечьях, оставляя царапины и синяки. Акааши обвивает его шею руками, тянется поцелуем к приоткрытым губам, ловит чужое дыхание, прижимается к груди и тянется вслед каждому движению. Стыдно и до одури хорошо. Под закрытыми веками вспыхивают яркие круги, каждая мышца в теле звенит от напряжения, пальцы сводит, и Акааши держится изо всех сил, боясь разжать хватку хоть на мгновение. Отпустит — и Бокуто исчезнет, растает словно утренний туман над рекой. Акааши страшно. * * * Они идут всю ночь. Над головой шелестит листва, солнечные лучи яркими стрелами пробиваются сквозь густые кроны, освещая им дорогу. Узкая тропка стелется под ногами, лентой убегая вперёд. Акааши едва соображает, опирается руками о крепкие стволы, переводя дух. Успокаивающее тепло Бокуто согревает с левого бока. Каждый шаг приносит волну боли. Каждый шаг освобождает, приближая к цели. Бокуто шепчет на ухо о доме, подталкивает в спину, уговаривает: «Ещё чуть-чуть, совсем немного». Целует в полузакрытые глаза, скулу, висок, скользя по коже обветренными губами, отводит с горящего лба влажные волосы, торопит. Всё так похоже на сон. Вот только Акааши не хочет просыпаться.