Эльфы уходят

Высокие, почти от самого пола, арочные окна полны были воздуха и света – только и рисовать. За ними открывался вид на долину Имладриса в позднем осеннем уборе. Водопад журчал… тонкий ручеек-водопад. Если выйти на балкон – и можно опустить в него руку, слушать, как еще живее зажурчит вода между пальцев, как добавится в звук ее новая нота. Водопад в каждое время года звучит по-своему, осенью, когда отойдут дожди - утратив летнюю игривость, делается ровнее и глуше, выстывая постепенно до хрустальной прозрачности близкой зимы. Осенью – вплетается в его голос шумное дыхание ветра, уже холодного, шорох колышущихся штор… Линдир очинял перья. Аккуратно, тщательно, ни на полволоса толще, ни на полволоса тоньше, именно так, как предпочитает Владыка Элронд. Ровно три штуки. Поставил их в письменный прибор и взялся за карандаши. Владыка в последние годы рисовал редко, но иногда они все-таки требовались… - А, вот ты где, а я тебя и ищу! Линдир чуть уши не зажал от ворвавшегося звонкого голоса, укоризненно покачал головой. Определенно, с этим уходом все во дворце пошло наперекосяк! Прежде ни один эльф, даже сам Глорфиндель, не позволил бы себе самовольно вламываться в кабинет Владыки, даже когда его там нет. Тем более когда его там нет. - Разумеется, я здесь, - отрезал секретарь. – Где я еще могу быть в это время дня? Уход уходом, но пока Владыка Элронд еще оставался здесь, для его работы все должно было быть готово каждое утро, к положенному времени. Линдир покончил с карандашами и принялся наливать чернила. - А у меня до тебя дело! – как ни в чем ни бывало продолжал Глорфиндель. – Заглянешь ко мне? Линдир невозмутимо наполнил до нужной отметки чернильницу и закрутил флакон. Письменный прибор у Элронда был выполнен из тяжкой матовой бронзы в виде родника, окруженного травами и камнями, и дерева над ним; бронзовая лань, встав на задние ноги, тянулась сорвать яблоко, а еще несколько плодов лежали в бронзовой траве, блестя полированными боками. Линдир аккуратно расставил среди ветвей карандаши и перья, смахнул со столешницы несколько случайно залетевших соринок. Подошел к окну и выпустил в осенний ветер грифельную пыль. И только покончив с работой, повернулся к приятелю: - А в чем дело-то? Одной из причуд возрожденного Глорфинделя было то, что Лорд Золотого Цветка упорно не желал обзаводиться собственным домом, хотя и мог бы себе это позволить, предпочитая жить во дворце. Линдир шагнул в распахнутую перед ним дверь – и в тот же миг будто очутился на залитом летним солнцем цветущем лугу. Вся комната пестрела вынутыми из сундуков и разложенными напоказ одеждами – вышитыми, затканными цветочным узором, расшитыми каменьями и драгоценными нитями, и везде и всюду - ярко-желтый и золотой, любимые цвета лорда Глорфинделя. - Однако! – не удержался от восклицания менестрель. – Ты что их - всю вторую жизнь собирал? - Да почти что! – хохотнул Глорфиндель, встряхивая затканный золотистыми лютиками плащ – точную копию того самого, воспетого в песне. – Для Эстеля шил – а куда его теперь, когда вырос ребеночек? Может, его детям пригодится, а? Хотя они-то скорее во Фродо и Сэма играть будут, ох, одолевает меня предвиденье, что лазить им по всем верхотурам с кольцами на веревочках. Послушай, Линдир, - он сделался вдруг почти что серьезен. – Выбери себе что-нибудь на память. И чем больше, тем лучше! - Что? - Ты же ведь остаешься? Очень прошу тебя – возьми отсюда все, что захочешь. Жаль будет, если все это пропадет без толку, а и с собой столько не заберешь. Навряд ли мне Кирдан отдельный корабль под наряды выделит! – Глорфиндель задорно тряхнул золотою гривою. – К тому же в Амане наверняка уже такого не носят. - Что? – опять по-дурацки переспросил Линдир. Он совсем растерялся – и от того, что говорил ему Глорфиндель, и от того, как это говорил. - Так ведь на Западе время течет, как и здесь, хотя и ощущается по-другому. И перемены в жизни происходят тоже – только гораздо медленнее. - Да нет, я не про это, - Линдир машинально комкал в руках яркий бархат. – Ты можешь находиться в Амане? - Разумеется. Я же возрожденный, - бывший лорд Гондолина и все еще лорд Ривенделла пожал плечами. – Мое хроа было восстановлено в Амане, так что я могу спокойно вернуться туда, не пережидая на Тол-Эрессеа. Правда, не знаю пока, где поселюсь, там или там… на месте посмотрим. Кто уже возродился, кто нет, кого выбрать соседом! Надо было все-таки быть Глорфиделем… не просто одним из эльфов, рожденных до Солнца и Луны и поучаствовавшим во всем, что происходило с тех пор в Средиземье – нет, надо было быть именно златоцветиком-Глорфинделем, чтобы с такой беззаботной легкостью говорить о таких вещах, перебирая шелестящие ткани. Суховатый звук – жесткой, почти негнущейся тяжелой парчи, невесомо-воздушный, едва различимый уху – легкого флёра, вкрадчиво-мягкий – ускользающего из руки бархата… - Ты думаешь… - Линдир не знал, как лучше задать вопрос, как точнее составить фразу – он-то, менестрель и советник Владыки! – Ты думаешь… в этом – есть смысл? В уходе? - В возвращении, - поправил лорд Глорфиндель. Твердо поправил. – Знаешь, я был и там, и здесь… по два раза был, так что могу сравнивать. В первый раз мы уходили оттуда, полные вдохновенной ярости… - сам голос златоволосого нолдо, ясный, как полдень, сделался как-то ниже и глуше. – Этого не рассказать словами… будь я, как ты, менестрель, быть может, сумел бы поведать в песне. Я не жалею о том Исходе – даже пройдя сквозь чертоги Мандоса, не жалею. Мы были неправы тогда, теперь я знаю это. Но сознавать свою неправоту и жалеть – это разные вещи… в жизни необходимы даже ошибки, и до Исцеления Арды Дети Эру будут их совершать. И, быть может, тем самым приближать Исцеление. Это в первый. А во второй – уходил, как уходят из дому, чтобы, сделав свою работу, снова туда вернуться. - Там… там – лучше? - Там хорошо. И Средиземье не меньше дорого моему сердцу, здесь где-то когда-то – светло и прекрасно, где-то когда-то – тяжко и трудно, там… да, там хорошо. Здесь – интересно. И все-таки, Линдир, я это понял теперь - истинный дом эльдар именно там. Каждому рано или поздно придет пора возвращаться домой… и вот, для меня она уже наступила. Шерсть звучит не так, как красующийся собой щеголь-шелк – шерсть звучит мягче, уютней, почти неслышимо. Если не слушать – неслышно. А вот у льна – звук особый, ни с чем не спутаешь, дерзко-хрусткий – у нового, только что сотканного и сшитого, бесконечно усталый – у истертого старого… - Я возьму вот это, - решился наконец Линдир. – Можно? Он выбрал себе коричневый камзол, вышитый гладью ярко-желтыми цветочками пижмы, этот можно будет даже носить, только придется подогнать по росту. Отложил его, чтобы забрать потом, и отправился в сад. Он отвлекся на разговоры, но у него была не доделана основная работа – надо было еще, как обычно, поставить Владыке на стол цветов. Осенний сад встретил прохладою и говором опадающих листьев. Цветов сейчас, на исходе осени, оставалось немного, лишь две куртинки – пронзительные лимонно-желтые мелкие хризантемы и белые, острыми иголочками инея, поздние астры. Поразмыслив, Линдир остановился именно на них, астры больше подходили для низкой белой, в бледно-зеленых разводах, вазы. Пора цветов уже отходила, многие начали увядать, а бутонов было совсем немного, и те уже наполовину раскрыты. Но на оставшиеся несколько дней должно хватить. Линдир наклонился за цветами… и когда коснулся пальцами листьев и почувствовал их чуть горьковатый осенний запах – и в этот самый миг его вдруг обдало страшным, горьким паническим ужасом. Отчаянным ужасом понимания: ведь действительно – осталось лишь несколько дней. Несколько дней – и всё. Всё закончится. Элронд уедет, и он больше не будет ставить на стол в кабинете вазу с цветами, не будет каждое утро готовить его стол для работы, не будет самой работы, ничего не будет. Не будет Элронда. Он стоял, не замечая, что ломает в пальцах уже изломанный, измочаленный стебель, чувствуя холод и горький запах, только его и чувствуя. Холодный и горький – как это окончательное слово: «не будет». Стылое слово… Не будет Владыки. Ничего не будет. Всей его прежней жизни, привычной жизни, его подлинной жизни – не будет уже никогда. Но как же он… еще несколько дней – и он останется один, совсем один. Как, как же так? Как же он будет жить? Что делать? Один. Без Владыки. Без Элронда. Как жить, чем жить??? Холодный ужас и паника текли сквозь него, ужас близкой, уже такой близкой отчаянной безнадежности… еще несколько дней – и все кончится, и ничего уже не будет, на месте жизни образуется пустота… Наверное, он сохранит свою должность, заставил он думать себя, рассуждать здраво. Владыка Элронд уйдет, и вместо него правителями Ривенделла сделаются его сыновья, и им, или хотя бы одному из них, по-прежнему будет нужен секретарь, и он, Линдир, если пожелает, сможет жить и работать по-прежнему, только теперь с другим правителем. Не с Элрондом, а с Элладаном или Элрохиром. Но… как же это? Что Элронда – уже не будет… Что еще несколько дней – и они расстанутся, и он больше не увидит Владыку, не будет с ним рядом, уже никогда… Еще несколько дней – но до того никто не отменял работы, яростно сказал себе Линдир. Злой на себя, и на свой горький ужас, и на то, что поддался ему. Он вдруг сообразил, что за Глорфинделевыми нарядами не вспомнил захватить садовый нож. Надо было бы за ним вернуться, но он рвал и обламывал стебли руками, грубо и зло выкручивая непослушные волокна, слыша, как лопаются они с глуховатым звуком, чувствуя горький запах оборванных листьев. В другое время он никогда бы не стал так по-орочьи обращаться с детьми Йаванны, но сейчас – они уже увядали, им оставалось несколько дней, ему оставалось несколько дней, всему оставалось несколько дней. До пустого сада с обрывками увядших цветов… Выношенным льном шелестел осенний ветер, зашумели, осыпаясь, листья. - Линдир, ты не слушаешь? - Я?.. А… простите, Владыка, - секретарь склонил, извиняясь, гладко причесанную темноволосую голову. Лихорадочно соображая и стыдясь спросить, где именно он упустил нить. Потому что и впрямь не слушал. Смотрел, отчаянно и жадно вбирая в память: плетение нолдорских темных косиц, красивые крупные руки, постукивающие по столу остро отточенным карандашом, лиловый лен туники, выношенной, домашней. Слушал, не слыша, только слушая голос, глубокий и низкий, как темный осенний мед, как коричневый бархат, с нолдорским звучным «л» - наследие Первой Эпохи и Первого Дома, наследие Макалауре. Владыка. Элронд. Лорд Элронд. Лорд Ривенделла. – Простите, мой лорд, - со стыдом повторил он, потому что сообразить так и не смог. – Я… я пропустил, что вы диктовали. Владыка улыбнулся – тепло, и все же с едва уловимым штришком иронии в уголках губ, как умел только он. Неужели и этой улыбки – скоро не будет больше? - Я уже давно не диктую, Линдир, - он развернулся – в потертой лиловой тунике; белой нитью, лепестками, как иголочками инея, вышитой по рукавам. И снова подумалось острою, горькою паникой: значит, действительно всё. Окончательно решил, без возврата. Если Владыка Элронд позволил себе ходить по дворцу в таком старье – значит, сам он уже не здесь. – Я просил тебя взять на память этот прибор, раз ты остаешься. Ведь он тебе всегда нравился? Чернильный родник и лань, объедающая с дерева яблоки. Больше не будет. Тишина стояла… стылая, холодная, горькая тишина в кабинете с окнами от самого пола. Холодное солнце застыло в окнах. Тишина и шум водопада. Глухой и далекий. Несколько дней – и водопад будет все так же шуметь, выстывая к зиме до кристально холодного звука. Тишина стояла – такая, что сил не было вынести, выслушать. Как жесткий стебель рванув – рванулся вперед, скользнул вниз… Линдир опустился на колени перед Владыкою. - Лорд Элронд… - заговорил он, глядя снизу вверх в лицо своему государю. Потому что только так – рывком, снизу вверх, и смог бы высказать то, чего нельзя было ему не сказать перед близкой разлукой. И почти невозможно – сказать. – Сердце мое печалится оттого, что скоро Вы покинете Средиземье, и больше я не буду уже рядом с Вами. Мой лорд, мы были вместе немало лет... быть может для вас, знавшего мир до восходя Эарендиля, это лишь краткий срок, но для меня – большая часть моей жизни. И, хотя прежде я не думал об этом, ныне я понимаю – это были годы счастья. Счастливого пути вам, мой лорд. - Линдир, - Элронд говорил мягко, и все же словах его была осень, - долгие годы мы были рядом, и ныне я рад, что некогда именно тебя разглядел среди многих других, и ныне печалюсь о том, что скоро мне предстоит лишиться твоего общества. Однако ты остаешься – и, значит, у тебя есть причины, чтобы остаться. - Как и у вас – причины, чтобы уйти, - горько сказал Линдир. - Как и у меня – чтобы уйти, - согласился Элронд. - «Истинный дом эльдар – именно там»… - прошептал менестрель, опустив голову. - И многим из них пришла пора возвращаться домой. Иным же – кажется еще рано. Сыновья мои остаются, и многие из молодых остаются, потому что хотят видеть, каким станет Средиземье, освобожденное от Тьмы. Здесь все еще интересно, и есть работа для рук и радость для сердца. Только вот мне – пора. - Но же что Вы будет делать там, на Тол-Эрессеа? - Отдыхать, Линдир. Сначала – попросту отдыхать. А там – буду знакомиться с Западным Краем, а уж там найду себе дело по душе, что-нибудь из того, чем давно хотелось заняться. - И так - до Дагор Дагорат? - Ты полагаешь? - Элронд задумчиво потер подбородок. - Лично я предпочитаю надеяться на то, о чем говорил родич мой Фелагунд: что однажды Эру сам войдет в Арду и тем исцелит ее. Но, впрочем, доживем - узнаем. Так странно просто это прозвучало, и так спокойно. Так веско. Так и будет: доживем и узнаем. За окнами журчал водопад, и бронзовая лань тянулась за яблоками, и так будет завтра, и через год, через годы - вот только уже без Элронда. Горечь близкого одиночества стояла в горле, как запах осенних астр. - Линдир, - Владыка заговорил снова. – Линдир, твой путь – в твоей воле, но если эта разлука столь печалит тебя – то вспомни, что на корабле, уходящем на Запад, есть место и для тебя. - Нет, Владыка. Там у вас будет жена, - этого он не хотел говорить, не собирался сказать, но вырвалось само, - там будут ваши родители, будут ваши родичи, - торопился он досказать, - друзья, что ушли прежде, и новые, которых вы непременно найдете там. Зачем я вам буду там нужен? - Разве не будет там и твоих родителей и твоих родичей? Разве нет друзей, что ушли прежде, и уже не надеешься ты обрести новых? Элронд Эарендилион – не единственный эльф на свете… - Владыка Элронд – единственный, - упрямо возразил Линдир. Владыка Элронд – улыбнулся. Все той же, единственной своею, неповторимой улыбкой. И вдруг, поднявшись с кресла – опустился рядом с Линдиром, как взрослый присаживается на корточки перед зареванным малышом. - Линдир, - проговорил он мягко. С медом и бархатом, с осенней холодноватой горчинкой, со звучными нолдорскими «л». – Все эти годы ты был рядом со мной, все эти годы ты был для меня и приближенным, и близким. И там, на Западе, когда бы ты ни пришел, вместе со мной или позже – там я больше не буду правителем, и больше не будет у меня приближенных, но ты всегда останешься для меня близким – не меньше, чем сейчас. Но и не больше. Зареванный мальчишка и есть. Линдир поднял глаза – вдруг поняв, что снова может смотреть Владыке в глаза. Впервые с тех пор, как выговорил: «Счастливого пути вам, мой лорд». - Что я вижу – кажется, в моем дворце теперь второй водопад? – Элронд подмигнул, полушутливо кончиками пальцев провел по его щеке. А он и не замечал, что у него по лицу текут слезы… вот уж и впрямь – дитё как есть. Если сейчас Владыка еще и сунет ему носовой платок – стыдоба на всю Арду! - Похоже, второй и третий, Владыка. - Подумать только, - Элронд с напускной серьезностью покачал головой. Все такой же… Элронд. Лорд Элронд. Владыка. – Приезжай на Тол-Эрессеа, Линдир. Приезжай сейчас или позже, если захочешь, или оставайся здесь, если желаешь. Мир велик и разнообразен, и эльфам еще есть в нем, что находить – не только терять. И, глядя сквозь слезы Владыке в лицо, Линдир вдруг подумал: а ведь и Элронд многое оставляет здесь. Многое и многих теряет… своих сыновей – на многие годы. Дочь – уже навсегда. Своего приемного сына, своих внуков, еще не рожденных… его, Линдира. Он видел Владыку усталым, он и сейчас читал усталость в его лице, в серых глазах – осенним серым туманом. Видел и знал… но лишь сейчас осознал поистине: Элронд уходит и оставляет все это, несмотря на неизбывную горечь потери, все же уходит – и значит, и вправду уже не способен остаться. - Простите, Владыка… - покаянно пробормотал он. – Я был такой себялюбец… - Не без этого, - не стал отрицать Владыка. - Думал только о себе, а не о вас. То есть, думал о вас… но не о вас – а все равно о себе. О том, как я теперь без вас буду. - Трудно поспорить, - Элронд, склонил, соглашаясь, голову. И все же в том не было обиды, не было вовсе упрека. – Но уж это-то нетрудно исправить, верно? – мягкость улыбки и капля иронии, в самых уголках губ. Всегда был таким, и всегда будет… и через многие годы, там, на Тол-Эрессеа – только, должно быть, в глазах больше не будет тумана. - Я не знаю, Владыка… - он не досказал, но и без слов было понятно: ехать или не ехать. Уходить или оставаться. - Быть может, это потому, что еще не пришло твое время знать. Спроси себя, Линдир, обдумай все, услышь себя – и решай. И что бы ты ни решил, помни: дорог много, и лишь дорога на Запад для эльфов – в один конец; со всякой другой можно свернуть. - Чтобы все же уйти на Запад? - Чтобы однажды вернуться домой. Где-то шумел водопад, и дыхание ветра мешалось с ним, бронзовая лань беззвучно тянулась за бронзовым яблоком и все никак не могла дотянуться, и где-то ждал его коричневый камзол, расшитый желтыми цветочками пижмы, и белые поздние астры стояли в вазе, похожие на острые иголочки инея. Где-то шумело море, и где-то за морем ждал эльфов Благословенный берег… - Ведь все-таки у меня еще есть время, Владыка? – сказал он. - У меня еще есть время, чтобы подумать.