Пророк

Человек мерно покачивался, подвешенный на лоскутах своей собственной кожи. Его тело пронзали металлические шипы и крючья, загнанные точно таким образом, чтобы причинить как можно больше страданий, но не убить. Лицо человека Модрим оставил нетронутым и всякий входящий сюда мог сполна наладиться гримасой боли и запредельного ужаса, в которую оно превратилось. Человек уже не кричал, а хрипел и стонал — то ли потому, что лишился сил, то ли потому, что Окровавленные Кости что-то сделал с его голосовыми связками. Талос не стал уточнять. Равно как и не стал спрашивать, чем провинился этот несчастный, который теперь служил жутким украшением у входа в личную... Модрим называл это лабораторией. Скорее всего, ответ был бы прост: ничем. Или совершил какой-то совсем незначительный проступок. Главной бедой этого человека, чьи лишенные радужки, как у всех нострамцев, глаза теперь смотрели на Талоса с безумной надеждой, было то, что он просто попался за глаза безумному апотекарию и оказался подходящим с точки зрения его странных вкусов. — До... бей... — с трудом двигая пересохшими, потрескавшимися губами, прохрипел человек. Для этого ему пришлось вдохнуть поглубже, и тонкие, измазанные запекшейся кровью крючья еще глубже вошли ему под ребра. Несчастный громче застонал и забился, но с каждым движением его мучения становились все хуже и хуже. На пол потекли тонкие теплые струйки крови, которая в темноте казалась черной. Ловец Душ бросил на дергающегося в конвульсиях человека быстрый взгляд и пошел дальше, ни слова не сказав. Маленькие комнаты вдоль длинного, скудно освещенного коридора больше напоминали тюремные камеры, чем больничные палаты, но это Талоса уже не удивило. Он пришел поговорить. Поговорить по-хорошему, как один апотекарий и с другим. Конечно, Примус Медикаэ мог просто выставить его вон, не дав даже раскрыть рта... или как-нибудь скрыть его бесследное исчезновение в глубине своих владений, как, по слухам, уже случилось со многими его братьями и кузенами. Он проходил мимо операционных, где к залитым кровью столам были пристегнуты всевозможными способами изуродованные тела — еще живые, ждущие своей очереди для продолжения чудовищных экспериментов своего мучителя. Большинство были смертными, но пройдя несколько дверей, Талос обнаружил Астартес. Повелителя Ночи. В операционной было светло, слишком светло для уроженца мира без солнца или лишенного света подземного улья, и Талос не стал бы снимать здесь шлем. Но веки несчастного были аккуратно отрезаны, и тот не мог даже закрыть глаза. Отвернуться у него тоже не получилось бы, потому что Модрим предусмотрительно перетянул его лоб толстым ремнем, крепящимся к столу. Грудная клетка и живот были вскрыты, обнажив влажно поблескивающие внутренние органы, к которым тянулось множество трубок, и Талос не удержался от того, чтобы подойти ближе к решетчатой двери и рассмотреть, для чего они были предназначены. Одни тянулись к легким, другие вонзались глубоко в печень, и по тубкам текла темная кровь. Какие-то зажимы на втором сердце... Длинные иглы были загнаны в нервы, и от них отходили проводки, чтобы передавать электрические импульсы. Все изрядно залито кровью, которая не начала еще сворачиваться только благодаря специальным химикатам, резкий запах которых чувствовался даже через встроенный респиратор шлема. Талос мало, что смог понять, и если говорить начистоту, Ловец Душ всегда был больше бойцом, нежели апотекарием. Но зато когда Модрим хотел подобраться к нему незаметно, он не преуспел. Талос резко развернулся и, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, сорвал с магнитного зажима на поясе цепной меч. — И что ты здесь вынюхиваешь? — у Ллансахая был слишком высокий для Астартес, какой-то скрипучий голос, и в нем явственно звучала насмешка. Он смотрел на Талоса как на пустое место или пятно грязи под ногами. Так и положено аристократу смотреть на выходца из бедного рабочего района. — Хочу поговорить, — бесстрастно ответил тот. — Я не трачу время на мягкотелых бездарей, неспособных творчески мыслить, — Модрим цедил слова еще более презрительно. Пятно грязи посмело открыть рот и собиралось начать учить его жизни. — Тебя бесполезно учить, а твои нотации отнимут у меня драгоценное время. Убирайся. Тем не менее Талос не двигался с места. Ллансахай выгонял его, но еще не собирался переходить к решительным действиям. Окровавленные Кости сказал еще не все, и хотя объективно голос у него был премерзкий, его звук Примус Медикаэ явно любил. Или с ним мало кто пытался поговорить по душам. Модрим, не обращая на него внимания, открыл дверь и подошел к столу, задумчиво покачивая в пальцах скальпель, словно художник, решающий, какие еще штрихи добавить к своей картине. — Ты все еще здесь? Что тебе нужно? — бросил он через плечо спустя некоторое время. — Я еще не поговорил с тобой, — это спокойствие давалось Талосу нелегко, но другого выхода не было. А тем временем его собеседник был уже полностью поглощен своим занятием. Все без исключения маньяки — очень увлекающиеся натуры. Скальпель плавно погружался в плоть, и изуродованный Астартес раскрыл рот, чтобы закричать, его легкие стали быстрее наполняться воздухом. Но он тут же уходил через трубки, и его оставалось ровно столько, чтобы несчастный не задохнулся, и потому вместо крика он издал только слабый стон. — Сегодня я хочу поработать в тишине, — со злорадным весельем, но почти дружелюбно пояснил Окровавленные Кости. Талос молча слушал, ожидая, что начав читать ему своеобразную лекцию, Модрим уже не остановится, а после можно будет донести до него то, что он должен был. По крайней мере, попытаться это сделать. И его терпение было вознаграждено. — По замыслу Императора мы созданы слабо восприимчивыми к боли, а наш отец заставил нас слишком хорошо понять природу страха... Отточенными и умелыми движениями он обнажил еще один крупный нерв и, не торопясь, медленно вогнал в него еще одну длинную изогнутую иглу. Повелитель Ночи судорожно затрясся, его пальцы с обломанными ногтями скребли по гладкому металлу стола, а черные, обрамленные потеками крови глаза, и так казавшиеся огромными из-за отсутствия век, казалось, готовы были выпасть из орбит. Стон перешел в крик, но апотекарий вогнал металлические трубки глубже в легкие, и снова стало тихо. — А некоторые глупцы утверждают, будто Астартес вовсе не могут его испытывать... Так, конечно же, считают только профаны вроде тебя... Оставив в покое иглу, он осторожно, почти нежно, провел пальцами по руке космодесантника, которая теперь, из-за повреждения нерва, мелко, ритмично подергивалась в такт передаваемым электрическим импульсам. Окровавленные Кости понизил напряжение до нуля, и иглы перестали бить его жертву током, а затем почти до конца вытащил трубки из легких. — Ты... — прохрипел несчастный, — мерз... кий... ублюдок... Отец... слишком... поздно взорвал ваш поганый мирок! Ллансахай только ухмыльнулся, но под шлемом, украшенным белым изображением черепа, этого было незаметно. Вместо скальпеля он взял широкий нож, по сравнению с предыдущим его орудием казавшийся неуместно грубым, то Талос знал, что это впечатление обманчиво. Надрезав кожу на предплечье, он стал медленно снимать длинный лоскут, до самого запястья. Космодесантник на этот раз не кричал, а тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. Переносить эту боль было легче, и остатки гордости заставляли его молчать. Методично избавившись от кожи, Модрим принялся так же неспешно, тонкими полосками срезать плоть с кости. — Довольно скучно, правда ведь? Смертному хватило бы и этого, но заставить легионера по-настоящему страдать и по-настоящему бояться — вот задача, поистине достойная моего мастерства... — Ты ничего лишнего из своей башки не удалил? — Талос не выдержал и бесцеремонно перебил его. — Кому это нужно? Он ведь твой брат! И скоро тебя поймают на этом. — Ничего подобного, — Окровавленные Кости указал на два тщательно обработанных операционных шва. — Я удалил его прогеноидные железы и внес его в список потерь. К тому же, кто станет беспокоиться об этой терранской шавке? — Ты совсем обезумел! Зачем пытать Астартес? — повторил свой вопрос Талос. — Ах, вот оно что, — яда в голосе Ллансахая еще прибавилось, хотя, казалось, куда уж больше? — Тогда поверь мне, мои эксперименты скоро будут востребованы. Ты ведь называешь себя пророком, все так и трещат о том, что ты видишь будущее. Так знай, ты жалкий идеалист, по ошибке оказавшийся моим братом, а не одним из Жиллимановых выродков. Ты помойная крыса, пытающаяся учить меня жизни. Ничего более глупого я не видел. Ты не пророк, Талос. Это я пророк. Пророк нового мира. А теперь выметайся вон, у меня много работы. Лихорадочное возбуждение, сквозившее в его последних словах, окончательно убедило Талоса, что он говорит с сумасшедшим, который не способен воспринять разумные доводы. Он мог бы попытаться убить Модрима прямо сейчас, но понимал, что тот не так наивен и наверняка позаботился о своей безопасности. Они уж точно здесь не одни. Не говоря больше ни слова, Ловец Душ развернулся и вышел. Раз слова не помогли, и ему не удалось разобраться с этим делом внутри апотекариона, обо всем узнает примарх. И Талос об этом позаботится. Проходя человеком, висящим над выходом, он активировал цепной меч и со злостью рассек того от горла до паха. Несчастный корчился, захлебываясь кровью, еще какое-то время, но должен был очень быстро умереть и, если бы хоть что-то еще соображал, мог бы быть благодарен. А сам Талос, отойдя на несколько десятков шагов, остановился и оперся рукой о стену, а затем бегом помчался вперед. Мысли путались, а зрение слегка затуманилось, ведь он начинал видеть не только то, что на самом деле находится перед ним. Очередной провидческий припадок приближался, и Талос спешил поскорее добраться до своей кельи. Обычно его видения не сулили ничего хорошего, как и у всякого, у кого проявлялось наследие отца. Но на этот раз он боялся. Боялся увидеть тот новый мир, о котором говорил Модрим.