Письма

Дома Геноса ждала тишина. Он настолько не ожидал, что учителя не будет дома, что не меньше десяти минут периодически жал на звонок, пока не догадался просканировать пространство – вокруг не было ни души. Подивившись этому, он открыл дверь своими ключами. Их, кстати, Сайтама вручил ему почти насильно, сделав акцент на том, что раз уж они живут вместе, то и дом, выходит их – общий. А его самого достало видеть одиноко стоящего под дверью Геноса каждый раз, когда тот возвращался раньше обычного. Но Генос, хоть ему было приятно доверие учителя, всё равно нечасто пользовался ключами, каждый раз ощущая себя вторженцем на чужой территории. В этот раз он тоже не мог избавиться от чувства смущения, переступая порог их маленькой квартирки. С другой стороны, отсутствие Сайтамы было ему на руку – он мог в спокойной обстановке повторно написать ответ на письмо. А, учитывая, как тяжело ему давались строчки последнего послания, свободное время было не лишним. Разувшись, он скользнул в комнату, хотел было подойти к рабочему столу с канцелярскими предметами, но замер, невидящим взором уставившись на котацу. На нем, ровно посередине, лежал исписанный текстом, помятый, промасленный на уголках листок. Листок, который Генос узнал бы из тысячи других. «Он знает» Будь Генос машиной полностью, эти слова засветились бы на его роговице огромными красными буквами, а электронные схемы перегорели бы от нахлынувшего ужаса, лишив способности чувствовать. Но он был в первую очередь человеком, так что статусная система не информировала его об эмоционально окрашенных событиях, да и органические ткани отказывались разрушаться от подобной мелочи. Потому Генос вынужден был чувствовать всё: страх, стыд, разочарование, вину, панику, досаду и черт знает что еще – слишком уж сложный комплекс эмоций свалился на его психику. Он оцепенел, словно надеялся, что вместе с ним остановится время, и ему не придется испытывать всё то, что разом на него обрушилось. Но электронный часовой механизм внутри исправно отсчитывал секунды, по балконному стеклу лениво ползла какая-то мушка, а легкий сквозняк колыхал приподнятые уголки письма. Время не торопилось оправдывать надежды перепуганного, запутавшегося киборга, так что тому пришлось собрать остатки смелости в кулак и на негнущихся ногах подойти к котацу. Это и правда было письмо Геноса. Он узнавал слова и строчки, узнавал легкую вытертость с обратной стороны сгибов, узнавал запах паленой плоти монстра и масла из собственной охладительной системы. Чего он точно не узнавал – так это текст с обратной стороны листа. Ничего не понимая, Генос разгладил листок и уставился в ровные строчки. Это был почерк Сайтамы. «Знаешь, мне никогда не хотелось стать героем ради славы или спасения чужих жизней. Меня завораживал процесс, по крайней мере, так, как его представляли в манге и аниме. И если раньше я сказал бы, что мне плевать, сколько человек выжило благодаря мне, то сейчас я понимаю, что это… типа неплохой повод быть героем. Не то чтобы я искал повод специально, мне уже не нужно стремиться к тому, чтобы стать героем, но с тех пор, как схватка потеряла для меня интерес, а в жизни стало появляться много новых знакомых, я стал замечать, что… черт, это как-то по-идиотски звучит, чувак. Я хочу, чтобы вокруг меня всё было хорошо». Генос пристально уставился на первый абзац, перевернул письмо, еще раз перечитал собственный ответ и перевернул еще раз. Что за черт? Сайтама не понял, что это Генос писал ему? Но тогда ответ был бы на другом, а не этом же листке. Он решил в такой манере поиздеваться? Иногда у него, конечно, могла проскользнуть жесткая ехидца, но никогда это не заходило за рамки обычной бытовой раздражительности. А может быть, Сайтама с самого начала знал, что ему пишет Генос? Но тогда он не стал бы говорить о нем в третьем лице. Или же… Окончательно запутавшись, Генос осел на пол под жалобный стон перегревшихся металлических сочленений и снова уставился на текст. «Думаю, именно поэтому я стал считать важным присутствие рядом со мной друзей. И поэтому боюсь, что они уйдут, решив, что я лжец. Скорее всего, разговор действительно прояснил бы ситуацию, но поднимать эту тему еще страшнее. Глупо, наверное, не бояться монстров, но избегать обсуждать такие вещи. Но, честно говоря, дерусь я гораздо лучше, чем оправдываю ожидания окружающих меня людей. Вот и оттягиваю время как могу. На самом деле никак не могу – просто не поднимаю эту тему, но, понимаю, что рано или поздно она всплывет». После этого абзаца был внушительный промежуток, изрисованный бесформенными узорами-петельками, а еще ниже шел постскриптум. «P.S. Стенч сказал, что на твое восстановление уйдет чуть больше суток, и, вероятнее всего, когда ты придешь домой, меня там не будет. По правде сказать, мне хочется как следует надрать твою задницу, причем настолько сильно, что я предпочту не рисковать встречаться с тобой так скоро. Хотя если ты где-нибудь задержишься, я могу прийти раньше тебя. В любом случае, если прочтешь это письмо, а меня не будет – сбегай за капустой и пачкой рисовой муки, окей? И мяса кальмара прихвати. P.P.S. В каком-то смысле знакомы?! Охренеть у тебя формулировки. МЫ ЖИВЕМ ВМЕСТЕ! » Последние слова были не просто написаны крупнее остальных, но и жирно подчеркнуты два раза. Словно в эти линии Сайтама вложил всю свою злость и разочарование, которые держал в себе на протяжении остального текста. Генос даже зажмурился, испытав очередной приступ вины. Что предал доверие, что обманывал, что разочаровал, что даже заставил себя избегать. А еще Генос многого не понимал. Например, почему учитель полностью ответил на его письмо, а не ограничился запиской, что хочет «надрать ему задницу»? Почему ушел, хотя мог бы воплотить в жизнь свою угрозу? Генос бы не возражал. Наверное, даже испытал бы благодарность, так как считал себя заслужившим наказания. Еще он не понимал, позволено ли ему будет оставаться при Сайтаме дальше или же тот захочет прогнать своего нерадивого ученика? Генос даже не понимал, считал ли он сам себя достойным оставаться и дальше рядом с Сайтамой. Может, ему самому стоит просто собрать вещи и уйти, чтобы больше не мозолить глаза? Наверное, стоит. Но сначала нужно выполнить просьбу учителя. Прогулка до границ заброшенного города не улучшила его ситуацию, но, по крайней мере, позволила мало-мальски взять себя в руки и прекратить перегружать чувствительные органико-механические переходники сильными эмоциями. Обратно Генос возвращался почти спокойным, однако чудом обретенная скорлупка самоконтроля пошла трещинами, стоило переступить порог дома. В гостиной, устроив ноги на котацу, сидел Сайтама. Генос застыл в дверном проеме в неудобной, «замороженной» позе, не решаясь ни двинуться назад, ни зайти внутрь. Он понятия не имел, чего вообще ждать, и не был уверен в том, как ему самому стоит себя вести. Если бы сейчас Сайтама пожелал разорвать его на куски, он бы не стал сопротивлялся. Не захотел бы сопротивляться. Невыносимо вязкая, длинная пауза затягивалась. Наконец, Сайтама открыл рот, поморщился, прочистил горло и кивнул на пакет. – Сходил за едой? Спасибо. Его голос будто бы нажал на невидимую кнопку включения Геноса, и тот отмер, закончил движение, на середине которого застыл, прикрыл за собой дверь и опустил голову. – Я… да. Да, учитель. Он снова замер, боясь шелохнуться, но Сайтама больше ничего не сказал и вернулся к томику манги. Геносу захотелось остаться в коридоре неприметной и лишенной забот деталью интерьера, но когда учитель снова поднял на него взгляд, он юркнул на кухню, чтобы разобрать пакеты и приготовить еду. Не то чтобы в готовке была какая-то необходимость, но он отчаянно оттягивал время до разговора с Сайтамой. И чем дольше он суетился над плитой, тем сильнее его страшила мысль переступить порог комнаты. Наверное, он мог бы так и остаться на кухне, бессильный перед собственными виной и страхом, если бы ожидание не приносило ему дискомфорт не меньший. Потому, закончив, он стащил с себя фартук, несколько раз глубоко вздохнул – рудимент рефлекторного характера, оставшийся в памяти мозга об органическом теле, – на негнущихся ногах зашел в комнату и грузно упал в позу сейдза напротив учителя. Тот поднял взгляд и убрал ноги с разделяющего его и Геноса стола. – Пахнет вкусно, – произнес он как ни в чем ни бывало. Но Генос видел, как тонко сжались его губы, как сдвинулись друг к другу брови, как пальцы сжали мангу. Генос опустил взгляд и уперся ладонями в собственные колени, тихо констатируя факт: – Вы злитесь. Глаз он так и не поднял, потому не видел лица Сайтамы, зато отлично слышал его тяжелый вдох. – Да. Шквал стыда, который обрушился на Геноса, венчала идиотская мысль, что его боевой потенциал позволил бы ему провалиться сквозь землю в прямом смысле этого слова. Только учитель расстроится из-за дыры в полу, потому он ограничился тем, что вжал голову в плечи и до скрипа сдавил пальцами коленные щитки. Через три вздоха он нашел в себе силы продолжить. – Я… я не знаю, есть ли у меня право просить вас о прощении, но я раскаиваюсь в том, что обманывал вас. – Нет, – после короткого молчания ответил Сайтама и затих. У Геноса зашумело в ушах. Сначала ему показалось, что это просто фантомное ощущение, переживаемое по привычке, однако он и правда шумел: надсадно работали кулеры в попытках охладить электронику, которая едва справлялась со шквалом сигналов от находящегося в стрессе мозга. У Геноса были все шансы продавить свое тело до включения сенсорных блокираторов, но Сайтама неожиданно продолжил: – Ты не обманывал. То есть… я… – он вздохнул еще раз, и Геносу показалось, что вместе с выдохом он избавился от пружины в горле, делавшей его голос отстраненным и жестким. – Я сначала подумал, что ты обманывал, а потом понял, что ты не написал ни слова лжи. Это даже… восхищает. В какой-то степени. Он помолчал, отложил мангу на стол и спросил с интонацией жесткой и жалобной одновременно: – Я… я просто не понимаю, зачем это всё? Генос нерешительно поднял взгляд, скомкал грубые джинсы. Сейчас он осознавал, что начал всю эту письменную авантюру по совершенно идиотской причине. Идиотской настолько, что, наверное, стоило придумать мало-мальски адекватное объяснение, но ему было так стыдно, что он не мог даже допустить мысли о дальнейшей лжи учителю. Потому он сказал правду: – Мне хотелось поддержать вас. Увидеть, как вы улыбаетесь, показать, что вас… вас не только ненавидят. Сайтама устало потер глаза. – Способы у тебя, конечно… а просто сказать не мог? Генос зажмурился. – Простите. В ответ Сайтама отмахнулся, с кряхтением поднялся с пола, направился было на кухню, но остановился, когда Генос подал голос. – Мне… – он сглотнул и поднял взгляд. – Мне стоит уйти? Обычно расслабленный, Сайтама мгновенно задеревенел. А когда заговорил, его голос был тихим и непривычно твердым, будто бы мышцы противились попыткам что-то сказать, и ему приходилось чеканить каждое слово: – Ты можешь делать то, что хочешь. Останавливать я тебя не буду. Генос, несмотря на сидячую позу, едва не покачнулся и уставился в пол. Слова учителя вполне выглядели как «выметайся отсюда, я видеть тебя не хочу», но всё-таки звучали мягче, и Генос ухватился за формулировку, как утопающий за соломинку. – Какая разница, чего я хочу? Я провинился, и вам решать, позволено ли мне будет остаться с вами или нет. С опущенной головой он видел разве что босые ноги Сайтамы, высовывающиеся из-под пижамных штанов, но был уверен, что проступившие от напряжения сухожилия стали менее заметны. Сайтама выдохнул: – Если ты хочешь остаться, оставайся, – и добавил совсем тихо: – Я бы хотел. Не до конца веря своим ушам, Генос вскинул голову и дребезжащим голосом (пленки речевого синтезатора натянулись почти до скрипа) спросил: – Вы не злитесь на меня? – Злюсь. Но я не хочу… – Сайтама поморщился, отвел взгляд в сторону, волей-неволей позволяя увидеть порозовевшие кончики ушей, и рвано, словно оправдываясь, выплюнул: – Ты читал мои письма. Геносу потребовалось около полутора секунд, чтобы вычленить из внешнего модуля памяти точный текст одного из писем: «Но больше всего я боюсь за Геноса. Или просто Геноса. Я могу понять, почему он находится рядом со мной, пока считает, что я скрываю какой-то секрет силы. Но он уйдет в любом случае...». Еще две секунды потребовалось на то, чтобы осознать, как со стороны могла выглядеть вся эта ситуация и его необдуманное предложение уйти, продиктованное чувством вины. Этой задержки Сайтаме хватило, чтобы, поморщившись, сделать шаг по направлению кухни, но дальше Генос его не пустил, порывисто схватив за руку. – Учитель, – спешно выдохнул он, вновь опуская голову и упираясь лбом в чужое запястье, – простите меня. Я не уйду. Он мог чувствовать напряжение Сайтамы через этот незначительный контакт. И мог чувствовать, как тот расслабляется, обхватывая его тяжелую, металлическую ладонь, а второй рукой неуклюже ероша синтетические волосы. – Хорошо, – значительно мягче произнес Сайтама. – Просто не делай так больше, ладно? Генос был готов согласиться на что угодно, но от облегчения не смог выдавить из себя и слова, потому просто кивнул. Сайтама постоял с ним немного, попытался выпутаться из крепкой хватки, но Генос неожиданно для самого себя сильнее сжал руку, встал на колени и уткнулся лицом в теплый живот, прерывисто дыша. Он никогда не позволял себе ничего подобного, но сейчас ему нужно было физически ощутить, что он, пусть не полностью, но прощен, а учитель тут, рядом, и никуда не собирается его прогонять. Вздохнув, Сайтама позволил утянуть себя в эти неуклюжие объятия и положил свободную руку на плечо, успокаивающе поглаживая неживой металл. Минут через десять Генос нехотя разжал хватку, отпустив учителя на кухню, но придавленный виной и слишком сильными переживаниями, еще пару часов ходил за ним хвостиком. Сайтама оправился от их слишком эмоционального разговора гораздо быстрее, по крайней мере, он так выглядел, и поначалу пытался просто ненавязчиво избегать Геноса. Но в итоге не выдержал, оторвался от измусоленного томика манги и нервно бросил: – Слушай, если ты таким образом наказываешь себя, делай это в другом месте. Генос, который уже минут двадцать сидел рядом полным раскаяния истуканом, поднял голову, и тихо пробормотал: – Простите. Я мешаю вам? – По-моему, ты мешаешь себе. Но вообще это довольно стремно, когда читаешь мангу, а рядом сидит кто-то, источающий флюиды сожаления, и ничего не делает. Генос снова извинился и попытался затеять уборку, раз уж Сайтаму так смущало его бездействие, но тот, закатив глаза, бесцеремонно выпихнул его на улицу, повелев возвращаться, когда он прекратит себя терзать. Генос не был уверен, что это вообще когда-нибудь произойдет, но послушался. Мудрость учителя он понял уже спустя час бесцельного блуждания по заброшенному району, почувствовав себя не столько придавленным собственными эмоциями, сколько уставшим от них. Чтобы окончательно вымотаться и по возвращении к Сайтаме провалиться в бездумный сон, он пролистал с телефона новостную ленту Геройской Ассоциации и потратил оставшийся день на отлов и истребление ближайших монстров. Подобная охота приятно утомляла, потому, возвращаясь домой глубокой ночью, Генос был уверен – его хватит только на то, чтобы отмыться от разноцветной крови, небрежным пинком расстелить футон и упасть на него прямо так, не озаботившись даже постельным бельем и пижамой. Однако, бесшумно проскользнув в квартиру, Генос увидел, что Сайтама – уже мирно спящий – заботливо развернул его футон рядом со своим. Заправил постельным бельем и как-то трогательно отогнул край одеяла, словно приглашал прилечь.

***

Уже через день их быт вернулся в обычную колею. Генос всё еще испытывал чувство вины и старался вести себя потише и поисполнительнее, но, похоже, Сайтама действительно не держал на него обиды, оттаяв за неполные сутки. С одной стороны, Геноса восхищало это великодушие, и он не собирался им злоупотреблять, а с другой… ему невыносимо хотелось обсудить произошедшее между ними. Поговорить, как о самих письмах, так и об их содержании. Но он вообще не представлял, как начать разговор. С чего конкретно начать? И как сформулировать, чтобы не разозлить и не обидеть Сайтаму? За свою недолгую жизнь Генос ни разу не нуждался в подобном «разговоре по душам», если не считать долгих ночных бесед со Стенчем – сначала, пока он пытался выкарабкаться из депрессии после смерти семьи, а потом для облегчения принятия кибернетического тела. Но в обоих случаях инициатором выступал Стенч, а потому у Геноса не было не то что опыта – представления о том, как вести подобные диалоги. Но повисшая между ним и Сайтамой недосказанность ощущалась им как грубо разорванные лоскуты сенсоров и искусственных мышц – только не на теле, а в мыслях. Это было невыносимо. И вскоре он не выдержал. – Учитель, – негромко позвал Генос, поставив перед тем тарелку с одэном. Пытаясь искупить свою вину, он авторитарно взвалил на себя обязанности по готовке. – Мы могли бы поговорить о… «О моем обмане. О ваших тренировках и силе. Или о скуке во время боя. О том, как много вы делаете для обычных жителей. И о том, как многому вы научили меня. О…» Слишком много. Генос завис, пытаясь емко и кратко обозначить все эти вопросы, каждый из которых настойчиво рвался вперед, пока наконец не закончил: – …о нашей переписке? Сайтама помолчал пару секунд, едва заметно нахмурившись, а потом медленно заговорил: – Не парься, чувак, я больше не злюсь на тебя. Генос мотнул головой: – Нет, я не… то есть да, я понимаю, что провинился, но я хотел… в смысле… – Эй, расслабься, – прервал Сайтама его запинающуюся речь. – Я правда больше не злюсь. Всё нормально. Закроем тему. Геносу хотелось сказать, что дело не только в раскаянии или злости. Не только в прощении. Что на самом деле он хочет обсудить десятки вопросов. Но Сайтама выглядел рассерженным, а сам он слишком сильно стеснялся этой темы, чтобы настаивать. Поэтому он опустил взгляд и тихо пробормотал: «Да, учитель». А потом, украдкой пронаблюдав за Сайтамой, понял, что тот не сердился, как показалось сначала. Сайтама тоже был смущен: прятал взгляд в тарелке с едой, вел себя нарочито беспечно и едва заметно розовел кончиками ушей. Геносу пришлось смириться с тем, что в ближайшее время обсудить произошедшее между ними не получится. А, может, это не стоит обсуждать и вовсе.

***

Разбирая очередную пачку фанатских писем, Генос впервые задумался, что текстовый формат общения очень деликатен. Он оставляет за собеседником право промолчать, дает время подумать над ответом, а, самое главное, позволяет полностью сосредоточиться на теме разговора. И если опустить тот факт, что Генос обманывал Сайтаму – хоть тот утверждал и обратное, – нормально пообщаться у них вышло только в переписке. Не факт, конечно, что диалог сложился бы так же ладно, знай Сайтама о том, с кем общается, но проверить это Генос не мог, потому заочно стал считать переписку более комфортным форматом общения. Было даже жаль, что теперь он этого лишен. Из размышлений его вырвал тихий стук, с которым Сайтама опустил на стол чашку чая. – Держи, – буркнул тот. – Закончил разбирать? – Почти, – благодарно кивнув, Генос быстро перебрал оставшуюся пачку и протянул учителю адресованные ему конверты – как всегда незаслуженно мало. Мысль о том, что сегодня в этой стопке нет его, Геноса, письма, помимо привычного уже стыда, вызвала легкое разочарование. Ведь они… они могли бы продолжить разговор. И Сайтама, между прочим, его продолжил – в своем последнем письме, которое Генос сентиментально таскал с собой, пихнув в полость под щитком на предплечье. Но возможности ответить у него уже не было. «Или была», – резко понял Генос, спустя десяток минут, когда его горка писем уменьшилась где-то наполовину. Идея казалась если не безумной, то сюрреалистичной точно, но если в таком формате они могут спокойно поговорить, не утопая в собственном смущении, то почему бы не попробовать? Тем более, так он сможет задать все интересующие вопросы, не требуя от Сайтамы немедленного ответа. Чем дольше он вертел в голове эту мысль, тем менее бредовой она казалась. И, видимо, его мимическая мускулатура снова вышла из-под контроля, потому что Сайтама высунулся из-за своего письма, вскинул бровь и с опаской спросил: – У тебя такое лицо, что мне страшно представить, что тебе написали. Генос вернулся в реальность и механически, прежде чем успел вообще задуматься, зачитал строки, на которых ранее остановился: – ...страстно припасть к твоим губам, ласкать твою неживую плоть… – Господи, Генос! Что за жесть? На всякий случай Генос посмотрел на надорванный конверт. – Фанатское письмо. У него… специфическое содержание. И довольно старомодный стиль изложения. Сайтама нервно хохотнул. – Да уж, я заметил. Ладно, вопрос про лицо снимается, ты еще неплохо держишься. Генос незаинтересованно повел плечом, отложил в сторону листок и невольно провел пальцами по щитку на руке. Из-под него торчал белый краешек бумаги.

***

Генос сам не знал, зачем дождался, пока Сайтама заснет, чтобы выскользнуть на кухню и устроиться за столом. Учитывая, что ни о какой анонимности речи уже не шло, скрываться не имело смысла, но он хотел сохранить какую-то интимность процесса. Потому он очень тихо отодвинул щиток со свой руки, достал измятое письмо учителя, разгладил его осторожными касаниями и несколько раз прочел текст еще раз. Сделал пару пометок прихваченной с собой ручкой, взял чистый лист и принялся писать. «Наверное, это странно, что я снова вам пишу, но я очень хочу поговорить с вами о произошедшем, и не уверен, что сумею сделать это вслух. В любом случае за вами остается право проигнорировать мои слова. В первую очередь я хотел бы еще раз извиниться за то, что обманывал вас. Понимаю, что мое раскаяние вам вряд ли нужно, но не испытывать его я не могу. Наверное, за мою навязчивость мне тоже стоит просить прощения. Во-вторых, мне хотелось бы продолжить наш разговор. В ином случае меня бы напугал факт, что человек вашей силы не заинтересован в спасении жизни других людей. Но я знаю вас достаточно давно – хотя сейчас я понимаю, что знаю о вас очень мало – и могу сказать, что не встречал человека с более взвешенной и осмысленной моралью, чем ваша. Не хочу вас обидеть, но поначалу я подумал, что вы легкомысленны и эгоистичны. Правда, на тот момент я не считал это пороками, но чем больше я наблюдал за вами, тем глубже понимал, что вы просто не любите усложнять и навязывать себя. Это осознание меня многому научило, и я сумел провести границу между слепой эгоцентричностью и разумной отстраненностью. Я вообще очень многое понял за время, проведенное с вами. В обучении у вас я искал лишь силу, но вы, хоть и утверждаете, что вам нечему меня учить, научили меня вещам гораздо более важным и, как я сейчас понимаю, нужным мне, чем просто боевая мощь». Закончив, Генос в растерянности уставился на лежащий перед ним лист. Его нужно было каким-то образом передать Сайтаме, но как именно – он не представлял. Использовать почту было бессмысленно и глупо, а отдавать в руки – неловко. Заозиравшись по сторонам в поисках какой-нибудь подсказки, Генос остановился взглядом на столе, и понял, что можно оставить письмо прямо тут. Рано или поздно Сайтама наткнется на него и наверняка прочтет. Исписанный лист он по привычке сложил вчетверо и запоздало он испытал страх – а что если Сайтама только сильнее разозлится от такой подачи? Или вовсе выкинет письмо? Вместе со страхом пришло желание просто сжечь свое послание. Но, раздраженный собственной нерешительностью, Генос запретил себе даже думать об этом и отправился спать.

***

Сайтама нашел его письмо только к вечеру следующего дня. Тогда он вернулся домой позже обычного, поздоровался с Геносом, который в ванной перебирал щитки на бедре, чтобы починить треснувшую трубу охладительной системы, и ушел на кухню. Чуткий слух Геноса даже через закрытую дверь улавливал звуки оттуда. Вот Сайтама зашумел пакетом и открыл холодильник, вот расставил купленную по пути домой еду, вот захлопнул дверцу, уверенно зашагал к выходу, но очень резко остановился. Тихий шелест разворачиваемого бумажного листа раздался для напряженного слухового анализатора Геноса как оглушающий грохот и, поморщившись, он снизил чувствительность. Но даже так он слышал, что Сайтама сначала задержал дыхание, а потом решительно протопал в комнату, зашуршал стопкой чистых листов и вернулся на кухню. Усевшись на табурет – ближайший к их комнате – он писал примерно семь секунд, а потом резко поднялся и рванул в ванную. От звука распахнувшейся двери Генос едва ли не подпрыгнул, выронил отвертку и насторожено уставился на Сайтаму. Тот замер в дверном проеме с каким-то пугающе-решительным лицом, открывая и закрывая рот, но в итоге поморщился, буркнул: «Ничего», и так же стремительно вышел. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что Генос не успел даже испугаться. Хотя понимал, что подобную реакцию вызвало его письмо. На которое Сайтама отвечал. С замиранием сердца (фантомным тянущим ощущением в груди) Генос слышал, как он с нажимом ведет ручкой по листку бумаги. И хотя Генос не имел ни малейшего понятия, как именно ответит ему учитель – и не исключал, что там будет что-то вроде «не занимайся этой фигней больше, безумный киборг» – он всё равно был рад. Однако когда он вышел из ванной, ответного письма нигде не было. Генос не искал его целенаправленно, но логично рассудил, что если Сайтама хочет, чтобы он прочел его, то положит на какое-то видное место. А, может, Сайтама и не хотел, чтобы Генос видел ответ? Может, и не ответ там был вовсе?.. Желание уточнить было велико, но Сайтама рассеянно пялился в телевизор. И Генос, каждый раз открывая рот, чтобы поинтересоваться, морщился, сжимал челюсти и отворачивался. Во-первых, он боялся быть навязчивым, а во-вторых, если бы он спросил про письмо, пришлось бы признаться, что он подслушивал – пусть и не в привычном для человека понимании этого слова. В этом подвешенном состоянии он пробыл до ночи, зато перед сном, выйдя из ванной, обнаружил на своем футоне (который снова расстелил ему Сайтама) неровно сложенный вчетверо лист. Сам Сайтама безмятежно сопел рядом. Стараясь не разбудить его, Генос тихо прокрался в комнату, взял с подушки письмо и двинулся на кухню, по пути прихватив чистый лист и ручку. Включил там приглушенный свет, сел на табуретку и развернул листок. «Генос, ты пишешь так, как будто мы не можем нормально поговорить вслух! » После этой строчки шло пустое пространство, а продолжение было написано менее ровным почерком. «Ладно, не можем. Хорошо. Как я уже сказал, я уже не злюсь на тебя, и нет нужды продолжать извиняться. Просто расслабься. То есть сначала я злился. И, наверное, действительно надавал бы тебе по заднице, попадись ты мне в момент, когда я понял, что все эти фанатские письма писал мне ты. А потом, когда снова читал твое письмо, я понял, что ты умудрился ни разу не солгать мне. И я понял, что, ну… наша переписка пошла мне на пользу. Я тоже, кое-что в процессе осознал. Ладно. Черт, я всё еще немного злюсь на тебя за всю эту авантюру. Но самое главное, не понимаю – зачем? Почему ты не сказал мне всё это вслух? Ты каждый день говоришь мне и не такое, почему же не сказал про тренировки и всё… всё остальное? И, боже, чувак, прекрати меня нахваливать. Я понимаю – сила, но не делай из меня образец для подражания. Это уж слишком. Ты слишком меня идеализируешь. Я и правда эгоистичный и равнодушный, тут твое первое впечатление было верным. То есть, здорово, что ты чему-то там учишься у меня, но это совсем не моя заслуга» Генос поймал себя на том, что, несмотря на содержание письма, он улыбался. Учитель ответил ему. Ему – а не какому-то безымянному, безликому фанату. И был готов идти на диалог, пусть и оформлен тот был в странной для двух живущих вместе людей форме. И не то чтобы обычно Сайтама отказывался с ним разговаривать, просто… просто вслух они никогда не поднимали настолько интимные темы. Возможность узнать учителя лучше будоражила. Кое-как справившись с собственной радостью, которая странно переплеталась с виной и любопытством, Генос принялся за ответ: «Так или иначе, я виноват, и это не зависит от того, простили вы меня или нет. И то, что вы смогли что-то вынести из нашей переписки – ваша заслуга, а не моя». Он ненадолго остановился, перечитал последний абзац письма Сайтамы и понял, что невольно начал свое письмо так же, как тот закончил свое. «Я подумал, что мои слова не будут иметь такого же эффекта, как письма. Мне… Понимаете, мне очень хотелось сделать вас чуть счастливее, но вы никогда не реагируете на мои слова так же, как на благодарность сторонних фанатов. Не подумайте, что я оправдываюсь или это как-то меня задевает, просто в подобных условиях писать вам анонимно показалось мне наиболее рациональным решением». Генос снова врал – он оправдывался, и реакция учителя действительно его задевала. Эта обида пробивалась наружу в сухом, наукообразном языке, на который он невольно срывался каждый раз, когда пытался скрыть свои эмоции. И даже полностью отдавая себе отчет, что его досада буквально сочится из написанных им строк, он не мог остановиться. «Еще я хотел спросить… Я не настаиваю на ответе и, скорее всего, это крайняя дерзость с моей стороны, но всё же: почему вы так легко пошли на контакт с анонимом, но никогда не рассказывали мне о том, что вас тревожит? Я не так много способен для вас сделать, но я мог хотя бы попытаться помочь! И не принижайте себя. Несмотря на то, каким равнодушным вы хотите казаться, ваши поступки говорят об обратном. Я видел очень мало людей, которые готовы пожертвовать своей репутацией ради других. Некоторым легче даже заплатить жизнью». Как и в прошлый раз, закончив, Генос оставил письмо на столе и направился в комнату. На его возню Сайтама проснулся и открыл блестящие в тусклом свете уличных фонарей глаза. Одновременно ворчливо и умиленно он пробормотал что-то про ночные бдения, прежде чем зарылся лицом обратно в подушку. Похоже, он понял, чем занимался Генос перед сном, но лишних вопросов не задавал и явно планировал снова провалиться в сон. Устроившись на футоне, Генос неловко помял пальцами одеяло, не зная как выразить благодарность Сайтаме – и за ответ, и за это деликатное молчание. В итоге он просто прошептал: – Спокойной ночи, учитель. – Угу. И тебе.

***

Наутро они разошлись по своим делам, а вечером, вернувшись домой, Генос наткнулся на Сайтаму, пока тот ему отвечал. Сайтама сидел за кухонным столом, задумчиво наслаивая на чистый лист строчку за строчкой, но дернулся от звука шагов и смущенно попытался прикрыть ладонью свое письмо. Генос сразу стыдливо опустил голову, буркнул: «извините», и спешно ретировался в комнату. А спустя десяток минут к нему присоединился Сайтама, как ни в чем не бывало, спрашивая про ликвидацию монстра в северо-западной части города Z. Его письмо Генос нашел на углу раковины, когда отправился умываться перед сном. Не в силах терпеть, он плюхнулся прямо на крышку унитаза и развернул листок. «Боже, Генос, хватит самобичевания. Что сделано, то сделано. И если то, чему я у тебя учусь – моя заслуга, а то, чему ты учишься у меня – твоя, то, выходит, мы всё равно помогаем друг другу. Ты о многом заставил меня задуматься, и я благодарен тебе за это». Генос ранее не рассматривал их партнерство взаимовыгодным. Да, он взвалил на себя множество бытовых обязанностей, но он считал это небольшой платой за возможность учиться у Сайтамы. В результате это признание стало для него неожиданностью. Настолько, что он не понимал, что ему думать и испытывать – кроме неоформленного во что-то конкретное, затапливающего изнутри счастья. Как следует распробовав это почти забытое, теплое чувство принятия, он продолжил читать. «Прости меня. Я никогда не преуменьшал твое мнение и всегда ценил его, просто… наверное, дело привычки? Я привык, что ты всегда с таким восторгом отзываешься обо мне. Это всегда меня смущало – до сих пор смущает, если честно, но ты так часто это делаешь, что на реакцию меня уже просто не хватает. Я… прости. Наверное, мне за многое надо перед тобой извиниться. Я не пытался скрывать от тебя мои, как бы это сказать?.. проблемы. Наверное, я выгляжу так, будто с большей радостью расскажу о себе какому-то незнакомому чуваку, чем тебе, но просто, когда ты писал анонимно, ты… черт, это хреново звучит, парень, но ты относился ко мне как к равному, понимаешь? Без “учителей” и всей этой иерархии. Это, ну, располагает к себе. Мне, если честно, этого недостает». Конечно, Генос замечал, что Сайтама никогда не оглядывался на ранги или звания, одинаково относясь ко всем. Замечал, как тот поначалу просил не называть его учителем, а после просто едва заметно морщился, если к нему так обращаться. Замечал, что тот никогда не пытался его наставлять, если он буквально не требовал этого. Но Генос всегда считал, что всё это – проявление природной скромности Сайтамы. По крайней мере, оправдывал он это для себя именно так, упорно продолжая настаивать на удобной для себя модели их отношений. И даже не спрашивал, как комфортнее будет самому Сайтаме. Под давлением стыда пузырь счастья, раздувшийся внутри, значительно уменьшился, но умом Генос понимал: хорошо, что они вообще об этом заговорили. «Не знаю, что ты там выдумал про “мало чему могу помочь”, но ты помогаешь. Да, я всё еще не нахожу интереса в борьбе со слабыми монстрами, но… блин, Генос, я уже писал об этом! После встречи с тобой я сильно пересмотрел… честно говоря, всё. И свою жизнь, и причины, по которым мне стоит продолжать драться с монстрами. И это… наверное, для меня это было важнее, чем просто найти достойного противника. И нет у меня репутации, кстати. И нечем мне было жертвовать. Просто есть вещи, которых не должно быть. Вроде ненависти к тем, кто рисковал своими жизнями ради спасения других. Неважно, сколько придется заплатить, чтобы этого избежать». Прочитав последние строки, Генос был близок к тому, чтобы подняться, зайти в комнату и всю ночь рассказывать учителю, какой тот поразительный. Как иначе выразить и пережить всё, что он чувствовал – он не знал. Но содержание их переписки почти никак не влияло на то, как они общались в обычной жизни; Сайтама скорее всего уже спал, а потому Геносу оставалось справляться с эмоциями в одиночестве. Не то чтобы это было легко. За годы, что он провел, упиваясь жаждой мести, он отвык испытывать благодарность, чувство нужности и безопасности, желание расти не только ради силы. И сейчас ему казалось, что его механическое нутро со скрипом напряженных полимеров снова пытается научиться всё это переживать. Приятно и невыносимо одновременно. Умылся Генос на автомате, даже не запомнив процесса, и пришел в себя только когда привычно устроился на кухне с чистым листом бумаги. Его снова разрывало от желания вывалить на Сайтаму свое восхищение – восхищение его силой, благородством, добротой, им самим в целом, но тот явно дал понять, что ученическое благоговение приносит ему дискомфорт, потому Генос решил держать себя в руках. «Учитывая мою неопытность, то, что вы чему-то учитесь у меня и развиваетесь дальше – только подтверждает то, какой вы удивительный». Ладно. Он пытался держать себя в руках. «Я – ваш ученик, поэтому мне казалось логичным относиться к вам, как к учителю. Вы заслуживаете соответствующего уважения и почтения. Однако если вас это напрягает или вы нуждаетесь в общении с более беспристрастным собеседником, я постараюсь вести себя так, как вам будет комфортно. Признаться, я не рассчитывал, что могу сделать для вас что-то значимое, но… я счастлив быть для вас полезным. Вы столь многое изменили в моей жизни, что меня греет сама мысль о том, что мне удается хоть как-то вам отплатить. Я не понимаю, как при столь твердых убеждениях, вы умудряетесь считать себя эгоистичным и легкомысленным. Я восхищаюсь вами и вашим образом мышления, однако в этом случае могу сказать, что вы не правы, принижая себя подобным образом». Поставив точку, Генос невольно улыбнулся. Ритуал «написать письмо – лечь спать» стал для него привычкой. Очень приятной привычкой.

***

На следующий день Генос невольно стал свидетелем удивительной картины. Вообще он не хотел подглядывать, но, ополаскивая посуду, высунулся в межкомнатное окно, чтобы спросить у Сайтамы насчет готовки, и замер. Тот, бережно сложив вчерашнее письмо Геноса, убрал его на полку с мангой к уже образовавшейся там стопке. Сайтама никогда не откладывал корреспонденцию: все письма, и от фанатов, и от ненавистников неизменно отправлялись в мусорный пакет. А письма Геноса он хранил. И хотя Генос понятия не имел, в чем причина (а спрашивать посчитал неуместным), он испытал чувство какой-то эйфорической радости. И еще смущение – словно увидел что-то слишком интимное, что-то, не предназначающееся для его глаз. Он даже забыл, о чем хотел спросить, и в результате просто вернулся к мытью посуды. Ответ Сайтамы он снова нашел перед сном на кухонном столе. «Слушай, Генос, есть что-то нездоровое в том, чтобы менять свое отношение к человеку, полностью опираясь на его мнение. В смысле, не то чтобы я как-то на тебя давил или на чем-то настаивал: то, как ты ко мне относишься – только твое дело. Но я… я бы хотел быть тебе другом, а не учителем. Ты для меня им стал. Не знаю, правда, какой из меня вышел друг, но, надеюсь, всё же лучше, чем учитель. С последним как-то совсем не выгорело – что бы ты ни говорил, научить мне тебя нечему. В общем, я пытаюсь сказать, что мое отношение – это мое дело, а твоё – зависит от тебя. Но я не настаиваю на том, чтобы ты относился ко мне, как ученик и… в общем, если ты захочешь что-то поменять, я… э… типа приму это, вот. И я еще хотел сказать, но… вообще, понятия не имею, как об этом говорить. Короче. Мне не хотелось бы, чтобы ты считал себя полезным… вернее даже, я не хотел бы, чтобы ты стремился быть полезным. Не то чтобы то что-то плохое, просто “полезен” – довольно грубое определение. А ты ну… ты нужен мне, понимаешь? И без твоих бытовых инициатив или восхищения. Просто сам по себе. Вот. Я это сказал. Черт. Это самый смущающий монолог в моей жизни. Серьезно, если бы я попытался сказать это вслух, я бы бросил, даже не начав. Но, я надеюсь, хоть что-то из этого бессвязного потока мыслей ты понял». Иногда Генос испытывал определенные сложности в интерпретации своих эмоций, но они не выходили дальше определенных границ. Тем не менее, сейчас он просто не знал, как описать происходящее у него в голове. Слишком много и слишком сильно для него, привыкшего существовать местью, и только начавшего учиться жить иначе. Впервые он не знал, что ответить в письме. Впервые он захотел сделать паузу в их переписке и как-то осознать сказанное Сайтамой. Осознать и, возможно, поменять что-то в себе. Минут пять он честно пялился на лежащий перед ним пустой лист, раз за разом проматывал в голове возможный ответ, заносил ручку, но в итоге морщился и снова впадал в задумчивость. Вымотавшись этими бесплодными попытками сформулировать свои мысли, он сложил письмо Сайтамы в тонкую полоску и подпихнул его под щиток предплечья. Сейчас он не был готов дать ответ.

***

Наутро Сайтама, сонно позевывая после душа, зашел на кухню, постоял там, потом вернулся в комнату и обвел ее внимательным взглядом, пока не остановился на Геносе, который сосредоточенно поправлял металлические щитки на ступне. – А… – начал было он, но осекся и поджал губы, стоило тому поднять взгляд. Сайтама выглядел растерянным. И обиженным. И обескураженным. Словно кот, которому каждое утро наливали молока, а теперь, вот – не налили. Генос отлично понимал причины его растерянности, и даже испытал стыд, что никак не объяснил свое письменное молчание. А еще какую-то неправильную, постыдную радость – учитель ждал его ответа, ждал настолько, что сейчас не находил слов. Но они не обсуждали их переписку вслух, Генос не решался нарушить это негласное вето, а Сайтама, несколько раз открыв и закрыв рот, поморщился, пробормотал что-то про омлет и ушел на кухню. Генос сглотнул. – Учитель… извините. Понимаете, я… – Всё нормально. Я пойду готовить, – перебил его Сайтама, даже не повернувшись.

***

Следующие пару дней Генос очень старался принять и осознать, каково это – быть не просто учеником, а другом Сайтамы. Не то чтобы у него были проблемы с тем, чтобы впустить того в личное пространство или поделиться чем-то интимным – тот и так был ближе, чем кто-либо иной в жизни Геноса. Но сделать что-то с чисто ученическим благоговением у него не выходило. Он даже пытался называть того по имени, но каждый раз «Сайтама» застревало где-то в горле, заменяясь привычным «учитель». Беспомощность перед самим собой ужасно злила. Причем Генос был уверен, что поделись он с Сайтамой своей проблемой, тот бы добродушно улыбнулся и сказал бы, что-то вроде: «не парься, парень, и относись как тебе комфортно». И хотя быть просто учеником Геносу было вполне комфортно, он действительно хотел стать для Сайтамы другом. Он испытал это желание – желание сблизиться с кем-то – впервые за последние лет пять, и оно было приятным, заставляло чувствовать себя человеком в полном смысле этого слова. «Иерархический тупик», как про себя обозвал Генос возникший в его разуме конфликт, раздражал его всё сильнее с каждой попыткой изменить свое отношение к Сайтаме. Тем более, тот, похоже, серьезно обиделся. Меньше всего его поведение напоминало поведение «серьезно обиженного человека», но Генос, привыкший подмечать в нём малейшие изменения, видел различия. Сайтама стал держать дистанцию, хотя раньше спокойно впускал Геноса в личное пространство; во время разговора он нередко делал короткие паузы, словно очень осторожно подбирал слова, а когда они разбирали очередную пачку фанатской почты, часто косился на Геноса тоскливым взглядом. Тому было чертовски стыдно, что он так прервал их переписку, и он то и дело порывался объясниться, но каждый раз одергивал себя – сначала нужно было определиться со своим отношением к Сайтаме. Разобраться в себе Геносу удалось на третий день «письменной тишины». Хотя «разобраться» – громко сказано. Похоже, его измученный разум сам выкрутился, загнанный в стрессовую ситуацию, и решил всё за своего хозяина, в обход сознательной части личности. Да и ситуация была та еще. Здоровенный монстр, вылезший в каком-то квартале от их дома, не представлял особенной опасности ни для Сайтамы, ни для Геноса. Даже для людей не представлял – всё равно вокруг были только заброшенные здания. Вот только он оказался слишком проворным для своих размеров, Сайтама отвлекся на Геноса, а в итоге огромная, окаймленная кольцами зубов пасть легко накрыла его и втянула внутрь. Монстр сглотнул. В первые мгновения Генос замер, не веря своим глазам. Учителя… съели. Заглотили, если быть точнее, даже не прожевывая. В менее стрессовой ситуации Генос мог бы осознать, что вряд ли это могло как-то навредить Сайтаме. Но сейчас его пресыщенный стресс-гормонами мозг осознавал только одно: на Сайтаму напали, а, возможно, и убили. Плохо соображая, Генос кинулся вперед, не размениваясь даже на огненные залпы. В инстинктивной, звериной ярости он терзал плоть чудовища голыми руками. – Учитель! – отчаянно позвал он, разорвав уродливую пасть монстра. Из обнажившейся глотки к нему потянулись щупальца, но он отмахнулся от них как от назойливых мух, продолжая кромсать податливое мясо кусок за куском и повторяя «учитель-учитель-учитель». Он не смог бы вспомнить, когда конкретно ему в голову пришло, что «учитель» – довольно безличное обращение, и что если он хочет докричаться до Сайтамы, ему стоит обращаться именно к нему, а не к какому-то абстрактному титулу. Это не было даже продуманной и логически выведенной мыслью, скорее уж внезапным озарением. И сейчас, задыхаясь от страха и ярости, позвать «Сайтама!» оказалось на удивление легко. В этот момент брюхо монстра вспучилось пузырем и порвалось с громким треском, выпуская наружу ударную волну воздуха и естественных жидкостей. Из дыры выбралась измазанная в грязной жиже фигурка, и Генос стремительно кинулся к ней, как по горке соскользнув с покачивающегося, умирающего чудовища. – Сайтама! Ох, с вами всё в порядке? Ответа не было, что неудивительно. Сайтама пытался очистить свое лицо от желудочной слизи, но так как он весь был ей покрыт, результата это не приносило. Он даже дыхание задержал, и Генос его отлично понимал – вонь от вязкой субстанции была та еще. – Подождите, сейчас, тут неподалеку был гидрант, – затараторил всё еще распаленный боем и собственным испугом Генос. Он под локоть отвел Сайтаму к пожарному гидранту, не мудрствуя лукаво, просто сбил верхнюю часть и пододвинул учителя к струе воды. На то чтобы раздеться и отмыться у Сайтамы ушло не меньше десяти минут. И первыми же его словами, когда он стер с себя грязь, было: – Господи, какая дрянь! От меня воняет блевотиной. Генос принюхался, анализируя состав. – Преимущественно желчной кислотой, аммиаком и сероводородом. Сайтама, полоскающий в струе воды костюм, ненадолго остановился, скосил взгляд на Геноса и мрачно сообщил: – То есть блевотиной. – Ну… Генос замялся. Пару дней назад он бы кинулся убеждать Сайтаму, что тот благоухает, но сейчас, вспоминая их переписку, когда он еще был анонимен, он понимал, что «быть равным» – это в том числе и не бояться сказать в лицо нелицеприятную правду. Потому, неловко улыбнувшись, он признался: – Да. Пахнет рвотными массами. Вопреки ожиданиям, Сайтама не огрызнулся, а выпрямился, несколько раз неверяще сморгнул и довольно заулыбался. А Генос даже шевельнуться не мог, при виде этой улыбки. Именно ее он хотел увидеть, когда впервые сел писать письмо Сайтаме, именно от нее в груди снова раздувался теплый, приятный пузырь. И плевать, что сам Сайтама стоял в одних трусах над фонтанирующим гидрантом, и скорее всего отчаянно мечтал о нормальной ванне. Невольно смутившись собственной реакции, Генос опустил взгляд и неловко что-то замычал под нос. Но Сайтама уже вернулся к отмыванию своего костюма, который в итоге побрезговал надевать и понес в руках. Почти всю дорогу по пути домой он молчал с задумчивым видом, но в паре десятков метров от подъезда притормозил и негромко произнес: – Слушай. Ты звал меня по имени. Генос смущенно кашлянул и кивнул. – Я… да. Да. По приевшейся привычке ему захотелось извиниться, но Сайтама снова улыбнулся и с неуклюжей лаской потрепал его по волосам. – Спасибо тебе. Этим вечером, перед тем, как отправиться спать, Генос наконец сел писать Сайтаме – теперь он точно знал, что хотел тому сказать. «Простите, что не ответил вам сразу. Вы выглядели огорченным, но я понятия не имел, насколько уместным будет объясняться с вами вслух. А сразу ответить я не мог: вы подтолкнули меня к тому, чтобы пересмотреть отношение к вам, и на это потребовалось время. И я думаю, у меня начало получаться. Признаться честно, пертурбации в моем сознании дались мне нелегко. Я считаю вас если не наставником, то примером, на который мне стоит равняться. Мои восхищение и привязанность к вам – не то, что я бы мог изменить в себе усилием воли. Но также я стал понимать, что мое отношение, возможно, мешает нашему взаимодействию, и я… я тоже хочу стать вам другом. Не потому, что вы на этом настояли, а потому что…» Генос остановился и невольно поджал губы. Он не хотел утомлять Сайтаму своими чувствами, но слишком многое ему требовалось сказать. Слишком многое спешило вылиться на бумагу, и каждая мысль ожесточенно грызлась в его голове за право быть сказанной первой. Он выдохнул. «Знаете, не только вам тяжело говорить о своих эмоциях. Ладно. Я хочу стать вам другом, чтобы узнать вас лучше. Оборачиваясь назад, я понимаю, что видел в вас только учителя, и не мог разглядеть просто человека. Наша переписка стала для меня откровением, и я долго не понимал, как мог упустить из внимания столь многое. А сейчас осознал, что, как ученик, я и не пытался узнать вас ближе, удовлетворяясь созданным мной же идеалом. Возможно, вы подумаете, что мой интерес к вам напрямую связан с вашей силой, и хотя поначалу это было так, сейчас моя привязанность к вам гораздо глубже. Уже много лет во мне никто не нуждался, а тем более не говорил об этом. И я тоже ни в ком не нуждался уже очень давно. Пока не встретил вас. Эта потребность быть с вами и осознание ее взаимности заставляет чувствовать меня живым. Я не знаю, насколько хороший из меня получится друг, но я буду очень стараться». Перечитав последнюю фразу, Генос поморщился. Выглядело так, словно он примерный ученик, отчитывающийся перед учителем за домашнее задание. Но переписать он ее не успел, оглушенный пониманием: «Словно он четырнадцатилетний мальчишка, отчитывающийся перед учителем за домашнее задание, и это – самая большая проблема в его безмятежной, в сущности, жизни». Уже пять лет он не испытывал такой тревоги – легкой, беспечной, свойственной детям, у которых нет никаких особых забот. То, что он еще способен чувствовать так, поражало настолько, что он механически отложил ручку и привычно оставил письмо на столе. Отправляясь спать, он старался вести себя максимально тихо, чтобы не потревожить Сайтаму, но тот всё равно отреагировал на его возню с одеялом – приподнялся, открыл один глаз и сонно пробормотал: – А ты чего засиделся? – Я? Ничего особенного, – стушевался Генос, но быстро взял себя в руки. – Простите, что разбудил. И спокойной ночи… – привычное «учитель» подкатило к горлу, задержалось там на доли секунды и упало куда-то в небытие. Генос выдохнул: – Сайтама. Тот даже не ответил ничего – рассеянно улыбнулся и упал в подушку лицом, почти сразу же отключившись.

***

На следующий день первым встал Сайтама. Не то чтобы это было редкостью: по причине возраста ли, размеренного образа жизни или отсутствия множества дополнительных «примочек», нагружающих мозг, он в целом спал меньше Геноса, у которого, в зависимости от нагрузки, суточная норма сна составляла от трех до шестнадцати часов. Но именно сегодня Генос, проснувшись и не увидев рядом футона Сайтамы, испытал смутное разочарование. С тех пор, как они начали неанонимную переписку, он старался подниматься пораньше и отправляться по своим делам, чтобы дать Сайтаме спокойно прочитать письмо. С другой стороны, подумал Генос, поднимаясь с футона, тот уже мог с этим справиться, или вовсе уйти. Но Сайтама не ушел. Генос увидел его на кухне: стоящим у стола в трусах, одной рукой опирающимся о столешницу, а другой удерживающим письмо. Понимая, что стал свидетелем слишком интимного процесса, Генос сразу же опустил взгляд, но успел заметить, как порозовели у Сайтамы хрящики ушей. От смущения? Радости? Злости? – О, привет, – немного нервно пробормотал Сайтама, заслышав шум шагов. – Я… – Извините, – перебил его Генос и, не поднимая взгляда, попятился. – Я помешал вам… – Нет-нет, погоди… – попытался остановить его Сайтама, но, когда это не сработало, с нажимом произнес: – Стой! На окрик Генос послушно остановился, поднял взгляд и удивленно заморгал: Сайтама решительно подошел к нему и без обиняков сжал в крепких объятиях. Исписанный лист, который он всё еще держал в руке, зашелестел, смятый о металлические пластины спины. – Учитель? – от удивления Генос сорвался на привычное обращение, но спешно поправился: – Извините. Я растерялся. – Ага, – Сайтама заворчал недовольно, но рук не убрал. Сглотнув, Генос робко уложил ладони на его спину, а после, осмелев, уткнулся носом в изгиб шеи. Генос не смог бы точно сказать, сколько они так простояли в коридоре, молча обнимаясь, потому что разрывался между паникой, неловкостью, радостью и осознанием, что его ценят, и им дорожат. У него были все шансы пойти паром, но Сайтама вовремя отпустил его, отступил на шаг и мимолетно провел пальцами по руке. Будто бы не хотел разрывать контакт, хотел продолжать касаться. Генос внутренне вспыхнул от интимности этого жеста и застыл, не представляя даже, что стоило бы сказать в этой ситуации. Но от этой заминки спас Сайтама: неловко улыбнулся и пробормотал: – Я завтрак сделаю, ладно? Можешь пока умыться, и, ну… заняться тем, чем ты обычно занимаешься в ванной. – Хорошо, – механически кивнул Генос и послушно направился в ванную комнату. Сегодня ему предстоял длинный день. До самого вечера он как маятник колебался между двумя настроениями: утренним сковывающим напряжением и каким-то нездоровым воодушевлением, когда вспоминал, что дома его наверняка будет ждать ответ Сайтамы. И он не ошибся: письмо лежало на кухонном столе, в то время как сам Сайтама устроился в комнате. Первой мыслью было отложить чтение на потом, но Генос был слишком взбудоражен их перепиской, да и… сегодня утром он поймал Сайтаму со своим письмом. Наверное, справедливым будет не скрываться от него, хотя весь процесс всё еще казался Геносу чрезвычайно личным. Он уселся на стул и принялся за чтение: «Тебе не обязательно извиняться за это. И я не огорчился. Просто мне показалось, что я слишком надавил на тебя предложением дружбы, а ты захотел соблюсти дистанцию. Вот я и попытался с пониманием отнестись к этому. Ладно. Хорошо. Кого я обманываю? Я огорчился. Наверное, это довольно эгоистично, но я так привык, что ты всегда идешь мне навстречу, что, не получив ответа, я растерялся и расстроился, как бы по-идиотски это не выглядело. В любом случае, я рад, что не напугал тебя. И благодарен за то, что ты захотел увидеть во мне не только учителя. Наверное, тебе это и правда нелегко дается, но… а, ладно, мы и так уже говорим достаточно откровенно, чтобы не смущаться всего этого, верно? Я почувствовал себя очень, м… счастливым, когда ты назвал меня по имени. Даже несмотря на то, что я весь был в блевотине того монстра. И то, что ты согласился быть ближе ко мне, и вообще, сам факт, что рядом оказался именно ты, а не кто-то другой – всё это заставляет меня чувствовать… в общем, чувак, просто спасибо за это, ладно? Правда, теперь я немного боюсь. Знаешь, я не такой уж хороший парень, особенно в сравнении с тем, что ты, наверное, себе представлял. Но если тебе что-то не нравится, скажи, я тоже готов попробовать измениться. Думаю, это будет честно». Закончив читать, Генос не сдержал дурацкой улыбки. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать себя от повторения утренней эскапады Сайтамы с объятиями. Вместо этого он, кое-как взяв себя в руки, упаковал письмо в щиток на руке и зашел в комнату с максимально непринужденным лицом. Сайтама почти не обратил на него внимания: мимолетно поднял взгляд и улыбнулся уголком губ – тепло, и очень многозначительно, словно знал и про творящийся в груди Геноса хаос (очень приятный хаос, надо признать), и про то, что тот читал на кухне, и про то, что тот хотел написать в ответ. Хотя пока что Генос и сам не знал, что ответить Сайтаме. Но, усевшись ночью за кухонный стол, он даже не задумался об этом – слова в голове появлялись сами собой: «Сомневаюсь, что вы способны меня напугать. Да, ваше желание сблизиться стало для меня неожиданностью, но причина этого в том, что я сам ограничивал свое восприятие. Честно говоря, я рад, что мы об этом заговорили. Рад узнать вас с другой стороны и рад возможности что-то изменить в себе. И, я понимаю, что те мои первые письма, которые были анонимны… это неприемлемо с моральной точки зрения, и я искренне раскаиваюсь в содеянном. Но не жалею об этом, так как не уверен, что в иной ситуации смог бы так же свободно разговаривать с вами на столь личные темы. Смог бы признаться в собственных ошибках и в том, что чувствую к вам. Хотя, если говорить откровенно, я и сам не знаю, что именно чувствую. Наверное, это звучит странно. Просто вы заставляете меня испытывать так много эмоций, что я ощущаю себя оглушенным. Это… на самом деле это приятно. До встречи с вами, я не знал даже, что способен к такой привязанности, что когда-нибудь буду ощущать себя настолько на своем месте. Поэтому вам нет нужды как-то меняться ради меня. Я хочу принимать вас таким, какой вы есть. Хотя… если честно, у меня действительно есть о чем вас попросить. Наверное, эта просьба прозвучит странно с моей стороны, но вы бы позволили чуть чаще вас касаться? Из-за моего тела я пренебрежительно стал относиться к тактильным контактам, но сегодня вспомнил, как много могут нести прикосновения». Он сделал небольшой отступ и продолжил: «Вас беспокоит, что меня могут оттолкнуть ваши недостатки, на которые я ранее мог не обращать внимания? Я соглашусь с тем, что мой взгляд на вас, возможно, несколько идеализирован, но это не значит, что я не замечаю деталей». Генос поднял взгляд к потолку, припоминая в Сайтаме то, что так или иначе можно было бы назвать недостатком. Сама концепция рассматривать того в негативном ключе глубоко претила ему, но Генос помнил, что быть на равных – это не обманываться, а видеть полную картину другого человека. Собравшись с мыслями, он продолжил писать: «Вы забываете убрать за собой посуду после еды, закидываете на меня ноги во сне – не беспокойтесь, мне это не мешает – и перенесли томики хентайной манги под ванную после моего въезда. Кстати, там слишком влажно для хранения печатной продукции, так что можете вернуть их на место. Я не тяготею к подобному жанру, но и не считаю интерес к нему чем-то постыдным». Заканчивать на такой ноте Геносу не хотелось, но он взял себя в руки, отодвинул ручку и старательно сложил лист – как и всегда, вчетверо. Письмо заняло свое привычное место посередине стола, чтобы быть найденным за завтраком. Но утром Сайтама, заслышав о розыгрыше купонов в ближайшем супермаркете, спешно ретировался, а вернулся только к четырем часам дня. Генос, оставшийся дома, приветственно кивнул ему и навострил слуховые сенсоры, когда тот зашел на кухню. Остановился, зашелестел письмом и затих. Спустя пару минут, из межкомнатного окошка донесся негромкий смех. Сайтама, скулы которого были покрыты предательским румянцем, прошлепал в комнату и неловко встрепал шевелюру Геноса. – Засранец, – буркнул он, стоило тому поднять взгляд. Но в его голосе не было злости или укора, скорее это было сказано... ласково? Генос проводил его взглядом, пока он шел к футону, и невольно улыбнулся. Похоже, он всё делал правильно.

***

«Отлично, теперь я не знаю, как тебе в глаза смотреть», – начиналось ответное письмо Сайтамы, которое Генос нашел вечером на кухне, слева от раковины – сегодня как раз была его очередь мыть посуду. «Постыдного он ничего не видит, боже. Просто… не читай ее, хорошо? В смысле, я даже не знаю, нужно ли тебе ее читать с таким телом. То есть хочешь ли ты. Но тебе же нет двадцати, верно? Так, ладно. Я просто ее уберу оттуда. Прости, что ты вообще это увидел. И вообще забудь об этом». Сайтама редко выражал сильные эмоции, да и, как показала практика, вниманием он удостаивал только самые важные моменты в жизни. А сейчас смущался – настолько неприкрыто, что Генос невольно разулыбался. И хотя ему было стыдно, что он волей-неволей поставил Сайтаму в неловкое положение, этот стыд не шел ни в какое сравнение с зудящим, теплым ощущением в груди. Не без труда Генос смог характеризовать его, как умиление. «Эмоциональную реакцию, целью которой является выработка привязанности к спровоцировавшему ее объекту и возбуждение поведенческих паттернов, вынуждающих его защищать». Эта сухая констатация, которую он выудил из искусственного модуля хранения информации, в целом, соответствовала ощущениям, но даже близко не передавала то как, оказывается, можно было наслаждаться этим чувством. Чувством, которое Генос не испытывал уже несколько лет. «Ох, ладно, – продолжил он читать. – Генос, я говорил не про то, насколько невыносим совместный быт со мной, я… черт. Понимаешь, у меня давно никого не было. Не в смысле пары, а именно друзей, знакомых или просто кого-то близкого. То есть, и в смысле пары тоже давно никого не было, но я не о том. Иногда мне кажется, что я вообще мало приспособлен к тому, чтобы быть рядом с людьми. Я не лучший сосед и, скорее всего, не самый лучший друг. Поэтому я боюсь, что могу как-то задеть тебя, сам того не заметив. Или ты, узнав меня получше, поймешь, что я не оправдываю твоих надежд. Это звучит жалко, но я не хочу, чтобы мой первый друг за несколько лет разочаровался во мне. И я могу вести себя по-дурацки из-за своих страхов. С другой стороны, я так давно ничего не боялся, что сейчас это чувство в некотором роде приятно. Из-за него я благодарен тебе еще больше, чем ну… просто тебе благодарен. За то, что ты рядом и заботишься обо мне, что считаешь важным, что помогаешь разобраться во всех этих особенностях функционирования Геройской Ассоциации или рассказываешь про все эти странные общественные штуки. Как бы их назвать?.. Ритуалы, вот. Кажется, во всём этом я еще хуже, чем в качестве соседа. И, Генос, что за вопросы? Конечно же, ты можешь меня касаться, когда тебе хочется. Честно говоря, я хорошо отношусь к прикосновениям, но ты всегда такой отстраненный, держишь дистанцию. Поэтому я всегда думал, что лучше не нарушать твое личное пространство. P.S. Слушай, насчет манги. А ты вообще ну, хм, можешь испытывать к ней интерес? Ты же устроен не так как люди, верно? Или так же? То есть, ну… в том месте. Боже. Ты знаешь, куда меня послать, если я влезаю не в свое дело. P.P.S. Серьезно? Я закидываю на тебя ноги во сне? Черт, приятель, прости. Тебе точно это не мешает? Если что, мы можем спать дальше друг от друга». Генос был до крайности умилен смущением Сайтамы, возмущен его низкой самооценкой, растроган опасениями, и смущен всплывшей темой сексуальности. Но в первую очередь он испытывал эйфорическую радость от осознания, что Сайтама доверяет ему. Доверяет настолько, чтобы свободно говорить о своих страхах – и это уже не опаска прослыть лжецом, о которой он рассказывал анонимному слушателю, а гораздо более глубокие эмоции. Не меньше десятка минут Генос просидел с закрытыми глазами, наслаждаясь этим ощущением, а, немного успокоившись, взялся за ответ: «Я и не планировал читать вашу мангу, однако, вам нечего стесняться. Интересоваться данным жанром для мужчины вашего возраста – вполне естественно. И вы верно отметили, что мне еще нет двадцати, однако я ознакомлен с техническими особенностями описываемого в подобной манге процесса». Аккуратно вывел Генос и невольно улыбнулся. Он не пытался шутить, да и в целом не имел такой привычки. Более того, если бы эта тема всплыла между ним и Сайтамой пару месяцев назад – он ответил бы точно так же. Но тогда это было бы на полном серьезе, а сейчас он понимал, что его выбор формулировки достаточно ироничен. Впрочем, продолжив писать, он посерьезнел: «Вам не стоит бояться моего разочарования. Я не уверен, что вообще способен разочароваться в вас, потому что узнаю вас лучше не для сравнения со своими ожиданиями или идеалами, а потому что просто хочу узнать вас лучше. А еще, потому что вы – замечательный, и это самое главное. Возможно, вы можете случайно сказать что-то не совсем вежливое, неловко ощущать себя, если вас вынуждают соблюдать социальные ритуалы или вообще забыть, что с вами кто-то живет, но всё это неважно. Вы никогда не пытались причинить вред мне или кому-то еще, вы умеете ценить то, что для вас делают и быть благодарным. И это по-настоящему важно. Поэтому я не разочаруюсь в вас. И… Сайтама, вы ведь помните, что я вам обещал? Я не уйду. От вас – не уйду». Прежде чем продолжить, Геносу пришлось взять паузу, чтобы всплыть из-под пластов собственной задумчивости, с одной стороны, и побороть смущение, с другой. Потому что вот так с ходу, говорить про часть своего тела, о которой спрашивал Сайтама, ему было сложно. «P.S. Я не испытываю интереса эротического толка, так мое тело приспособлено в первую очередь для боя. Однако если говорить об анатомическом строении, профессор Стенч позаботился, чтобы я, при наличии у меня такового желания, имел возможность данный интерес… проявить и реализовать. Но, исходя из своей боевой специализации, нейронную сеть, связанную с эротическим влечением, я держу изолированной от мозга. P.P.S. Иногда закидываете. Но мне это не мешает. Проблемы могли бы возникнуть, пожелай вы пинаться, но во сне вы двигаетесь весьма аккуратно». Ну, настолько, насколько аккуратным вообще может быть закидывание ноги на другого человека, с улыбкой подумал Генос, на автомате складывая письмо. С другой стороны, безапелляционно бухая пятку ему на бедро, Сайтама никогда не прилагал усилий больше нужного. В такие моменты он даже казался самым обычным человеком.

***

На следующее утро Сайтама даже не пытался уединиться, читая письмо Геноса. То есть в каком-то роде он уединился: встал в ванной перед раковиной, в одной руке зажав лист, а в другой – зубную щетку. Но дверь он так и не закрыл, так что Генос волей-неволей его увидел. Заслышав металлический звук шагов, Сайтама поднял взгляд к зеркалу и, придерживая щетку зубами, помахал рукой. А Генос даже не знал, смущаться ему или нет? С одной стороны процесс их переписки вроде всё еще был делом сугубо интимным. Но с другой, Сайтама и не подумал прикрывать дверь, а поприветствовав Геноса, опять опустил взгляд на письмо и продолжил читать. Решив, что раз уж Сайтама не беспокоится, то и ему незачем, Генос с сонной медлительностью потопал на кухню – готовить завтрак. Утро выдалось на редкость тихим, и он небезосновательно счёл, что сегодня у них выдастся совместный выходной. Но, поев, Сайтама бодро подскочил, схватил со столика в прихожей кошелек, пробормотал что-то про скидки и умчался на улицу. – Я мог и с вами сходить, – озадачено протянул ему вслед Генос, но учителя уже не было рядом. А раз его не было, то можно было разложить свои части тела по комнате – в прямом смысле этого слова – и смазать суставные сочленения. Не то чтобы это нельзя было сделать при Сайтаме, но возиться с саморемонтом Генос предпочитал в одиночестве. На всякий случай он включил телевизор: вдруг какой монстр вылезет поблизости? А Генос, пусть частично без брони, вполне мог справиться с большинством появляющихся в городах чудовищ. Словно по заказу, спустя час вышел экстренный выпуск новостей. Репортер с места событий говорила о вторжении чудовища в город Z. Генос сразу же вскинулся, прикипев взглядом к экрану. Огромная особь, генерирующая из своего тела опасный газ, примерное число жертв неизвестно, а без дезинфекции изучение территории бессмысленно. Генос оживился – на него не действовали яды, а, значит, он мог без особых проблем уничтожить монстра. Вот только монстр уже был мертв. Камера отъехала правее, выхватывая человека в знакомой клетчатой рубашке и джинсах. Сайтама. У него на руках – по локоть заляпанных густой фиолетовой жижей – безвольной куклой повисла совсем маленькая девочка. Из уголка ее приоткрытого рта на землю капала слюна. Вокруг них суетились медики, то и дело загораживая некрупную фигуру Сайтамы своими спинами. Похоже, они пытались реанимировать девочку прямо так, не снимая с чужих рук, но в какой-то момент белая масса врачей схлынула, Сайтама поднял взгляд на одного из медиков, и тот покачал головой. Сайтама поджал губы и безропотно уложил обмякшее тельце на пододвинутую к нему каталку. – …есть жертвы среди гражданских, и как мы видим, малоизвестный герой B-класса пытается бороться за жизни людей вместе с медиками! Голос из динамиков ввинтился в уши и выдернул Геноса из ступора. Он прикипел взглядом к экрану, наблюдая, как репортер подошла к Сайтаме, явно желая задать несколько вопросов, но тот как-то текуче исчез из поля зрения камеры и растворился в толпе кучкующихся поблизости спасателей. Не озаботившись даже тем, чтобы вернуть снятые щитки на место, Генос рванул к району, где это произошло, но успел, фигурально выражаясь, только на пепелище. Ядовитую угрозу уже ликвидировали, из жилых домов и общественных мест выносили трупы – кто-то явно был мертв, а кому-то посчастливилось. Над каталками выживших, словно нелепый восклицательный знак в компьютерной игре, свисали капельницы. Мол, смотрите – мы еще живы. Сайтамы не было. Особо не церемонясь, Генос перемахнул через ограждение опасной зоны, приклеился к одному из спасателей, чтобы узнать детали произошедшего, но хмурый, крупный мужик послал его в задницу. Два раза. А потом заметил, что рядом с ним идет не человек, крякнул и загрузил помогать вытаскивать людей. А взамен рассказал: погибло полно народу, но монстр был вовремя убит, так что наиболее стойкие гражданские, даже оказавшиеся в эпицентре отравления, всё еще были живы, хотя поработать медикам придется немало. Рассказал, что этот лысый герой – молодец, но засранец – монстра-то он убил, конечно, но с эвакуацией мог бы и помочь. Рассказал, что репортеры тут до ужаса навязчивые, дело делают, но и героя-молодца-засранца спугнули, и главу их бригады вперед всей группы вытурили – тот решил спастись от настойчивых вопросов за оцеплением, а ведь он, между прочим, мозговой центр! Рассказал, детишки его фанатеют от Геноса. Рассказал, что мороженое в магазинчике на углу подорожало. Рассказал... Примерно в этот момент Генос понял, что ничего дельного он от этого спасателя больше не узнает, быстро сбросил ему на планшет координаты выживших, которых он зафиксировал, и поспешил домой – всё равно толку от него, кроме как от сенсора, было немного. Однако Сайтамы, который должен был уже раза три успеть вернуться, дома не было. И не было его еще шесть часов. Шесть часов и тринадцать минут, если быть точнее. На секундную точность у Геноса не хватало ресурсов – он беспокоился за Сайтаму. Понимал, что с ним вряд ли что-то случится, но он даже телефона не взял, не входил в границы их района (Генос бы почувствовал), не попытался как-то связаться. Чертово гребаное ничего. Ожидание настолько извело Геноса, что, когда входная дверь скрипнула, он чуть ли не галопом рванул в прихожую. – Прости, задержался, – как-то рассеяно приветствовал Сайтама. В его руках были зажаты помятые пакеты с едой. – Я купил собы. Ты не против приготовить вместе? Генос был не против. Очень даже за. Но понятия не имел, что ему делать и что говорить конкретно сейчас: он считал, что Сайтама, как минимум, будет расстроен из-за произошедшего, но тот выглядел совершенно обычно. Растерявшись, Генос молча наклонился за пакетами, но замер на середине движения и позвал: – Сайтама! – Тот вопросительно замычал. – Я видел новости. – О. Ох. И всё. Не то чтобы Генос рассчитывал на какую-то конкретную реакцию, но такая немногословность обескураживала. Он выпрямился, заглянул в глаза Сайтаме и твердо произнес: – Это не ваша вина. Вы сделали всё, что смогли, и если бы не ваше вмешательство, жертв было бы гораздо больше. – Угу, – безразлично ответил Сайтама и добавил чуть тише: – Не парься, я в порядке. Давай просто сделаем поесть, ладно? Генос не мог ему отказать. На кухне его так и подмывало спросить у Сайтамы, где тот пропадал столько времени и как среагировал на произошедшее, но тот вел себя совершенно буднично: рассуждал о том, что завтра можно поесть сашими; неуклюже, но привычно шутил; ворчал на принятую в Ассоциации систему учета уничтожения монстров. И каждый раз, открывая рот, чтобы спросить про сегодняшнего монстра и погибшую девочку, Генос смотрел на Сайтаму, морщил нос и сжимал губы. И правда, с чего он взял, что учителя как-то заденет сегодняшняя ситуация? Тот был в полном порядке. С одной стороны, Генос был восхищен этой невозмутимостью, но с другой никак не мог избавиться от инстинктивного отторжения: человеку свойственно печалиться, когда он сталкивается со смертью, поэтому такое безразличие откровенно пугало. А Сайтама продолжал вести себя совершенно буднично: пока они готовили, пока ели, пока вместе мыли посуду. Просто чуть скованнее обычного. Генос почти поверил, что с Сайтамой всё в порядке, но поздним вечером он так и не нашел на кухонном столе привычно сложенного вчетверо листка бумаги. Не обнаружился тот и в комнате, куда Генос через окошко всунул нос, и даже в прихожей. Его не было и в ванной, куда Геноса отправил уже устроившийся на футоне Сайтама, проворчав, что, дескать, хватит бродить. В итоге Генос пришел к выводу, что Сайтама забыл или просто был не в настроении для ответа, а спрашивать он побоялся. Отсутствие письма неожиданно сильно раздосадовало его, а сгоряча он мог легко сказать что-нибудь лишнее. Потому, укладываясь спать, он ограничился сдержанным пожеланием приятных снов и свернулся на своем футоне спиной к Сайтаме. Сайтама не спал. Генос медитативно считал каждый его вздох и выдох – слишком частые и неглубокие для спящего человека. Обычно на то, чтобы погрузиться в сон, у того уходило не более четверти часа, но сегодня, даже спустя сорок минут, он оставался возмутительно бодрствующим. Генос тоже никак не мог заснуть – слишком растревоженный сегодняшними событиями, он словно сторожевой пес ждал, когда Сайтама заснет первым. Время, занятое неопределенным ожиданием, тянулось как горчащая патока. Нет, это было невыносимо. Генос решительно перевернулся на другой бок, привстав на локте, и цепким взглядом уставился на Сайтаму: тот лежал на спине и бездумно пялился в потолок. И хотя единственным источником света в их комнате было окно, в которое пробивался свет фонарей, именно сейчас Генос отчетливо видел – Сайтама не в порядке. Скорбно опустились вниз уголки губ, меж нахмуренных бровей пролегла глубокая борозда, а сжимающие одеяло руки словно застыли в одном положении. На возню сбоку от себя он даже не отреагировал. Наравне с виной за свои невнимательность и обидчивость, Генос испытал постыдное, почти болезненное облегчение. Сайтама – такой же человек, и чувствует точно так же, как и остальные люди. Пусть редко, пусть не так ярко, но – так же. И сейчас он явно нуждался в помощи, чтобы эти чувства пережить. Объективно говоря, Генос понимал, что вряд ли Сайтама в чем-то «нуждался», но он хотел помочь, хотя и смутно представлял себе, как именно это сделать. Он пару раз открывал рот, мучительно пытаясь подобрать слова, но всё, что вертелось на языке, казалось ему грубым, неправильным, нарочитым. Поэтому он замолкал. В конце концов, его терзания привлекли внимание – Сайтама сморгнул и перевел на него взгляд. Какой-то усталый, удивленный и напуганный. Генос никогда не видел такого у Сайтамы, и подспудно понял – что бы он ни сказал, сейчас это не поможет. Но, возможно, поможет что-нибудь другое? Действуя совершенно спонтанно, по наитию, он спешно снял с правой ладони металлические щитки. И хотя мышечные полимеры на его пальцах больше напоминали высушенную кисть мумии, касаться Сайтамы через броню казалось ему противоестественным. Сайтама наблюдал за ним с усталым недоумением, но когда Генос поднес руку к его лицу и остановился над глазами, шумно сглотнул. Посмотрел на ладонь, на Геноса, снова на ладонь и, будто смирившись с чем-то, податливо опустил веки. Генос бережно уложил свою руку поверх и большим пальцем погладил по лбу, силясь разгладить пролегшую меж бровей морщинку. От этого легкого прикосновения в Сайтаме будто бы что-то сломалось – он прерывисто вдохнул, положил свою руку поверх Геносовой, уютно устроив мягкие подушечки меж его пальцев (будто хотел переплести их), и надавил на свои глаза. Несколько секунд он лежал прямо так, не дыша и не двигаясь, а потом непривычно жалобно выдохнул: – Она умерла у меня на руках, Генос. Я ничего не смог сделать. Ни-че-го. И затих, болезненно искривив губы и зажмурившись – Генос чувствовал ладонью его напрягшиеся веки. Наверное, в такой ситуации нужно что-то говорить. Что-то утешающее, ободряющее, но в голове у Геноса была полная пустота, которая мудро намекала, что он может сделать гораздо больше, чем просто сказать «ты не виноват», а Сайтаме слова и вовсе не нужны. Генос лег поудобнее и стал медитативно медленно гладить большим пальцем чужой лоб, отчего напряжение, буквально охватившее тело Сайтамы, постепенно сходило на нет. Вскоре он отпустил руку Геноса, а еще через десяток минут, задышал спокойно и размеренно. Но Генос еще долго продолжал укрывать его глаза, в нелогичном желании защитить Сайтаму от страхов даже во сне, пока мерное теплое дыхание не сморило и его.

***

Наутро Генос понял, что, образно выражаясь, вчера прорвал плотину. Обычно сдержанный, Сайтама даже не пытался скрыть своего угрюмого настроения. Он включил телевизор, сразу же напоролся на выпуск новостей и, неприязненно скривившись, выключил его. Потом убрел делать завтрак, но навис над кастрюлькой с окаю в такой обессиленной позе, что Генос не выдержал. Не озаботившись даже тем, чтобы одеться, он подошел к Сайтаме и тронул его за руку. Тот с неохотой поднял взгляд, но остановился на уровне подбородка и неловко пробормотал: – Ты… в общем, извини за вчерашнее. Поначалу Генос даже оторопел, не понимая, за что перед ним извиняются, а потом сообразил и произнес максимально мягко – настолько, насколько вообще позволял его синтезатор голоса: – Вам не за что извиняться. Я рад, что смог как-то помочь. Сайтама виновато улыбнулся, открыл было рот, но Генос не дал ему заговорить: – Я вчера был на месте появления того монстра, – выпалил он и пояснил, когда тот всё-таки взглянул ему в лицо: – Я искал вас, так как… не знаю. Посчитал, что мне нужно вас найти. – Он неловко кашлянул. – Я помог спасти несколько человек… – Ого! – всё же вклинился Сайтама, улыбаясь увереннее. – Здорово! Ты… ты удивительный, Генос… Но тот только мотнул головой. – Я не об этом. Я поговорил со спасателями: вы очень быстро убили того монстра. Многих из области отравления удалось спасти именно потому, что вы своевременно вмешались. – Но я просто был рядом. Если бы Генос мог рассердиться на Сайтаму, сейчас он бы это сделал. Вместо этого он крепко взял в ладони его плечи, слабо встряхнул, и, когда тот удивленно посмотрел ему в глаза, с нажимом отчеканил: – Сайтама, благодаря вам вчера выжило очень много людей. – Я… – А многие и вовсе не подверглись опасности. Губы Сайтамы как-то странно искривились – будто бы одновременно попытались скорбно опуститься, поджаться и улыбнуться. В итоге Сайтама вздохнул, текуче выскользнул из хватки и устало ткнулся лбом в шею Геноса. – Спасибо, – очень тихо прошептал он. Но Генос слышал его голос, чувствовал его дыхание, ощущал, как напряженные мышцы расслабляются. Он обнял Сайтаму в ответ – крепко сцепил руки на плечах, и послушно стоял, пока тот не забарахтался, желая вернуться к кастрюле. Обнаружив, что рис начал пригорать, Сайтама тихо выругался себе под нос, но Генос на это только разулыбался – это была очень расслабленная, жизнелюбивая ругань. Следующим утром он нашел на кухонной столешнице ответное письмо Сайтамы. «Прости, что так расклеился. Надеюсь, я не очень утомил тебя всем этим, но спасибо, что был рядом и поддержал. Я не уверен, что смогу на бумаге выразить всё, что чувствую, но я ведь могу попытаться, верно? В любом случае, просто знай, что это многое для меня значит. Я сейчас подумал, что ты почти всегда рядом со мной. Но очень правильно рядом, понимаешь? Не знаю, как ты это делаешь, но каждый раз, когда я хочу побыть один, ты куда-то убегаешь, и оказываешься очень близко, когда я в ком-то нуждаюсь. Хотя “в ком-то” довольно дурацкие слова для того, что я испытываю. Ты оказываешься рядом, когда я нуждаюсь в тебе. Мне немного страшно признаваться в этом даже наедине с собой, но, похоже, нуждаться в тебе становится моей привычкой. Почти такой же навязчивой, как сигареты на втором курсе университета, но от сигарет я не чувствовал себя настолько счастливым. Да и рад был бросить это дело, а вот от мысли, что ты когда-нибудь уйдешь, мне становится плохо. Да, я помню, что ты обещал не уходить, но следовать обещанию, данному спонтанно, из-за чувства вины не очень благоразумно. По крайней мере, тогда ты не выглядел, как человек, хорошо обдумавший свои слова. Хотя твое желание быть вместе со мной, оно очень… приятно. И за него я бы тоже хотел тебя поблагодарить. Я надеюсь, тебя не очень пугает такая привязанность от человека, который на шесть лет тебя старше. Но если ты посчитаешь это… странным, я больше не буду поднимать эту тему. Хотя я и сам считаю это немного странным. Не помню даже, довелось ли мне хоть к кому-то привязаться так же сильно, как к тебе. Последнее время я часто ловлю себя на мысли, что просто хочу видеть тебя, и уже от этого мне становится лучше – вне зависимости, хорошо ли мне было или нет. И… в общем, спасибо тебе за всё, чувак. За то, что делаешь для меня, и за то, что заставляешь меня испытывать. P.S. Ого! Слушай, при случае подключи все-таки эти свои нейронные сети к мозгу. Ощущения должны быть приятными. Главное, не делай этого в бою, там это действительно будет неуместно. P.P.S. Ладно, я поверю на слово, но знай – мне стыдно за свои ноги». Генос отложил письмо и закрыл ладонями лицо, пытаясь успокоиться. В ответ на эмоциональное напряжение, охладительные системы в его груди тихо рокотали, и сколь бы ни был чужд органическому телу этот звук, Генос подумал, что именно эта глухая вибрация отлично передавала то, что сейчас происходило в его мыслях. В его сердце. Он хотел написать Сайтаме, что тот удивительный. Что за то время, что они вместе, Генос столь многому у него научился. Что он уже много лет не чувствовал себя настолько защищенным и не испытывал желания защищать. Что сама возможность быть рядом наполняет его жизнь смыслом, отличным от возмездия и гнева. Он хотел написать про свою благодарность и привязанность, восхищение и радость быть рядом. Сейчас, сидя на кухне и судорожно пытаясь обеспечить кислородом свой мозг, он с кристальной четкостью осознал, что хотел написать Сайтаме про свою любовь, но не понимал, как можно донести что-то настолько всеобъемлющее в одном письме. И факт того, что Сайтама валялся на футоне в соседней комнате, совсем не помогал собраться с мыслями. Отняв руки от лица, Генос медленно придвинул к себе чистый листок, занес над ним ручку и в совершенно иррациональном порыве написал одну единственную строчку. Посмотрел на нее, невольно сглотнул и, боясь передумать, спешно сложил листок. Как и всегда, вчетверо. А после сбежал. То есть это не было побегом в прямом смысле: ему действительно нужно было зайти в штаб Геройской Ассоциации, взять там одно-другое задание, да и к доктору Стенчу не мешало бы заглянуть на плановый осмотр. Тем более, перед тем как ретироваться из их квартиры, он зашел в комнату и честно предупредил Сайтаму о своем уходе, чем неимоверно того удивил. Еще бы, раньше он мог пропасть и на неделю, не сказав и слова. Но какие бы оправдания для себя Генос не придумывал, он отлично понимал – он сбегал. Потому что до дрожи в коленях – высокотехнологичных, прочных, подвижных коленях с гироскопическими стабилизаторами – боялся увидеть реакцию Сайтамы на свое письмо. Письмо, с единственным вопросом: «Я могу вас поцеловать?»

***

В течение дня Генос пытался утопить свою тревогу в повседневных заботах. Надеясь успокоиться, он уничтожил трех монстров демонического уровня, причем с одним из них он бы не справился, не будь так взвинчен. И не то чтобы это ему помогло – даже под вечер, направляясь в лабораторию Стенча, он то и дело ловил себя на желании вернуться домой, взять собственное письмо и сжечь его. Останавливало только одно – Сайтама уже наверняка его прочел и, об этом было даже страшно подумать, успел ответить. Если Сайтама вообще знал, как ответить на такой вопрос. Вот Генос не знал. В лаборатории он снова задержался на ночь. Доктор Стенч, услышав просьбу о ночлеге, внимательно изучил показатели работы его мозга, посмотрел нечитаемым долгим взглядом, хмыкнул чему-то своему и уточнил: – Что, опять что-то не поделили с Сайтамой? Генос сглотнул и стыдливо поморщился, когда пара графиков на экране резко скакнули вверх, с потрохами выдав его реакцию на имя «Сайтама». – Нет, всё нормально. – Хм, ну как скажешь, – протянул Стенч, даже не пытаясь замаскировать скепсис в своем голосе. – Но если тебе нужно о чем-то поговорить… Если бы Генос мог, он бы покраснел. Вместо этого он отчаянно замотал головой и, стоило Стенчу отсоединить от него все кабели, рванул в свою комнату. Он ожидал, что уснуть в непривычном месте, когда он так взбудоражен, выйдет с трудом, но усталость взяла свое: стоило улечься на кровать, он провалился в глубокий сон с сумбурными, странными сновидениями, где он бегал за Сайтамой, который преследовал огромную дымящуюся брокколи.

***

Генос вернулся домой только к вечеру следующего дня. Мог бы и раньше, но не меньше часа он просто бездумно гулял по заброшенному району, пытаясь набраться смелости переступить порог их дома. От повторного бегства его удерживало только то, что он обещал сегодня вернуться, а соврать Сайтаме он не мог. Потому, когда солнце стало клониться к закату, он всё же направился домой. Сайтама обнаружился в комнате: сидел на полу, скрестив ноги и что-то читал, оперевшись о свернутый трубочкой футон. Когда Генос хлопнул входной дверью, он поднял взгляд и улыбнулся. – О, привет. Есть хочешь? Снова апгрейднулся? Генос зашел в комнату и неуверенно ответил: – Здравствуйте. Я не голоден. И… да, доктор Стенч обновил некоторые системы моег… Так и не договорив, он прикипел взглядом к котацу. На столешнице лежал сложенный вчетверо листок и (Генос был в состоянии это определить), это был тот лист, на котором он вчера писал. Он сглотнул, не имея ни малейшего понятия, что ему делать, как реагировать, а, главное, как будет реагировать на происходящее Сайтама. Но Сайтама просто сказал: «Здорово», и с улыбкой уставился на него. Это улыбка была… непривычной. Немного хитрой, словно бы он понимал, почему Генос так спешно исчез больше, чем на сутки. А еще мягкой, будто бы он… подбадривал? Генос деревянно опустился на колени перед котацу, протянул руку к письму, но остановился на полпути, поднял взгляд и спросил: – Можно? – Конечно, – кивнул Сайтама. Генос, не отрывая взгляда от его лица, на ощупь взял письмо со стола, развернул его и застыл. Сайтама снова улыбнулся и ободряюще кивнул – не бойся, мол. Но Генос боялся. До скрипа в перенапряженном полимерном волокне боялся увидеть, что там написано, но и не посмотреть он тоже не мог. Это и правда был тот лист, на котором Генос писал вчера. В центре, выведенный с явным нажимом, всё еще темнел его вопрос: «Я могу вас поцеловать?». Но теперь чуть ниже, уже другим почерком, было написано еще одно слово: «Да».