Надя
Я заключила бы тебя в объятья, Избавила от боли, Поблагодарила за всё, что ты сделал, Простила бы все ошибки. Нет ничего, чего бы я не сделала... Christina Aguilera — «Hurt»
Надя выходит из квартиры отца, держа за руку Веру. Её нужно отвести обратно к родителям, нужно... Дыхание сбивается... — А-а! — орёт Вера. — Ба-а! Бойно! Надя резко выпускает руку внучки, с ужасом глядя на неё. Она слишком сильно сжала маленькую ладошку, и ребёнок кричит от боли. Боль. Она везде. Заполнила собою всё пространство, каждую пору её тела... Проходящая мимо них женщина со страхом смотрит на Надежду и, нахмурившись, трёт лоб, стремясь как можно быстрее минуть их. Ну конечно. Сила, словно взбудораженный улей разозлённых ос, казалось, вот-вот хлынет из неё. Вера заорала громче. Нужно успокоиться. Ради ребёнка. Ради... людей. Она — Абсолютная Светлая и не имеет права на срыв. Контроль. Всегда. Всю жизнь. Каждую минуту. Она глубоко вздыхает и поднимает голову. Взгляд падает на давно не мытое окно, за которым её отец вскорости шагнёт в Сумрак. В голове шумит, сердце колотится, и она с силой закусывает губу, ощущая слегка солоноватый привкус собственной крови. Контроль. Нельзя расслабляться. Вера вопит всё громче, уже икая и захлёбываясь в истерике. Но Надя, глядя на неё, не чувствует ничего, кроме пожирающей её боли и бессильного гнева. Она ничего не может сделать. Ничего. Ничего не может сделать даже со всей своей проклятой Силой. Проклятой. Поднимается ветер. Окна на первом этаже жалобно звенят. Вера начинает синеть. Нет. Она не сможет сама преодолеть это. Срыв неизбежен, и ей нужно... Она снова глядит на окно. В прошлый раз... Она смотрит на них и не может поверить, что это — правда. Кирилл обманул её. Всё было ложью. И она, Абсолютная Волшебница, в итоге оказалась обыкновенной влюблённой, обманутой дурой. Со всей своей магией. Кирилл пригласил её пойти с ним на выпускной, а сейчас... Сейчас он стоит и обнимает за талию другую. Не просто другую — Кристину, которая ненавидит её. — О, Надя, привет! Слушай, тут такое дело... В ушах шумит кровь, во рту пересыхает. Она ведь знала, что так будет. Слишком он был хорош. Искусственный, идеальный мальчик. Её трясёт. Внутри будто разгорается жгучий ком, стремясь рассыпать искры прямо сквозь её кожу. Внезапно стоящие около неё подростки бледнеют. Кристина прижимает сжатую в кулак руку к груди, Кирилл морщится и тяжело дышит. В июне жарко, но сейчас кажется, будто солнце решило выжечь дотла всех стоящих у здания школы. Надя не видит ничего из-за пелены слёз. Не слышит, потому что в ушах продолжает гулко шуметь кровь. На её плечи опускаются знакомые широкие ладони. — Надя. Спокойно. Идём со мной. Отец. Его голос ровен и спокоен. Вокруг неё хаос, а он — островок покоя и тепла. Она почти неосознанно следует за ним. Они заходят за школу, и отец обнимает её, мягко и незаметно касаясь её щитов. — Всё хорошо. Успокойся, милая. Не злись. Они идиоты, но всего лишь люди. Не нужно бушевать. И в этот момент словно прорывается плотина. Надя кричит. От несправедливости, боли предательства, непонимания. Она замечает, что отец закрыл их Сферой Невнимания и Сферой Спокойствия. Отец позволяет ей этот срыв — он рядом и готов подстраховать её. Сила бушует, но он сдерживает её щитами, немного морщась и крепко сжимая губы. Она плачет, прислонившись к стене, затем сползает вниз, от бессилия и боли, пачкая в пыли белое платье, которым так хотела удивить своего спутника. Ей стыдно, что папа видит её такой, но она не может остановиться. Стыдно, но Надя чувствует: перед ним можно. Она выпускает из себя скопившиеся и разъедающие нутро эмоции. А он молчит, стоит у неё за спиной и едва заметно касается её волос. Когда истерика проходит, он молча достаёт из кармана пачку салфеток и она вытирает заплаканное лицо. — С-с... паси-бо. Мне... Он целует её в висок. Его губы кажутся прохладными на слипшихся от лака и пота волосах. — У тебя есть пятнадцать минут, чтобы прийти в себя, а потом... Кое-кто хочет тебя увидеть, — мягко говорит он. Надя не понимает, о ком он говорит, пока, поправив макияж и набросив лёгкую Паранжу, не выходит с папой из-за угла школы и не видит у входа нервно мнущегося и немного бледного Кешу. Её забавного и неловкого друга. А сейчас — ещё более забавного, потому что и без того чахлый букет цветов в его крупных руках оказался безвозвратно уничтожен и он растерянно и грустно смотрит на помятые цветы. Надя поворачивает голову и встречается со слегка смеющимся взглядом папы. — Дай парню шанс, — говорит он и останавливается. Она улыбается и шагает навстречу Кеше, глаза которого расширяются при виде неё... Он помог. Тогда. Он всегда оказывался рядом, когда был нужен. Но не сейчас. Сейчас он сам причина того, что с ней происходит. Значит, остаётся лишь Гесер. — Прости, — говорит она бьющейся в истерике внучке и накладывает на неё Опиум, успев подхватить падающее маленькое тельце. У неё почти не осталось времени. Её трясёт, кожу жжёт так, словно сила, таящаяся внутри неё, стремится её сжечь. Она входит в подъезд и открывает портал в офис Ночного Дозора, держа на руках внучку. Надежды почти не осталось, но она всё ещё поддерживает Веру.Гесер
Едва Антон сообщил ему чудесную новость о своём желании ввязаться в отношения с Завулоном, он сразу понял, что это ничем хорошим для его бывшего ученика не закончится. И не только потому, что Завулон — Всетемнейший и глава Дневного Дозора. В истории Иных подобные союзы не были редкостью, поскольку противоположности, как известно, сильнее притягиваются друг к другу. Но на его памяти ещё ни один подобный мезальянс не закончился чем-то хорошим. С изначальной Силой шутки плохи, а она так или иначе проникает в жизнь Иных, по сути являясь основой всего. Она завязана на маге, как кровь, струящаяся по жилам. И даже когда Иной не пользовался магией, она всё равно присутствовала в нём. При сексуальных контактах шёл прямой обмен энергиями, а в случае с Антоном, просто в силу характера Городецкого, было ясно, что именно Завулон будет подавляющим в их... паре. Как более старший и сильный. Самый недавний пример — сумасшедшая страсть, превратившаяся в столь же бешеное противостояние, — Светлый Альфред Ланге и Тёмный Кристоф Готье. Итог — дуэль. Но Завулон был слишком эгоистичной сволочью, чтобы не пойти на поводу у своих желаний, а Антон — это... Антон. Не привыкший к полумерам и компромиссам, до сих пор живущий согласно своим чётко сконструированным понятиям. Артур ослепил его, и он пошёл прямо в огонь. Посему, увидев его горящие глаза и клубящуюся вокруг него энергию, Гесер понял: отговаривать, спорить, угрожать — бесполезно. Он мог лишь создавать видимость какого-либо контроля, совершенно чётко понимая, насколько белыми нитками шит этот муляж наставничества. Антон всё равно поступит так, как сочтёт нужным. И он поступил. Шло время, и Гесер почти поверил в то, что, может быть, этот союз станет исключением. Всё же Завулон — очень сильный и опытный маг, а Антон обладал талантом ломать любые стереотипы и правила. Городецкий казался счастливым, хотя Гесер не мог не заметить, как с каждым прошедшим годом эта связь всё сильнее поглощала его, пока в один прекрасный день не сожрала полностью. Его блестящий ученик перестал отделять себя от реальности жизни с Завулоном. Его привязанность стала казаться отчаянной даже Гесеру. Он видел, что начинало твориться с Антоном, если, например, Завулон уезжал куда-нибудь дольше, чем на неделю. Эмоциональная связь воплотилась в физическую — Городецкий был подавленным, хмурым и нервничал больше обычного, хотя упорно делал вид, будто всё хорошо. Столь глубокие чувства были бы даром для любого, кроме Завулона. Потому что Гесер понимал, что при его натуре когда-нибудь желание разломать и посмотреть, что же внутри, возьмёт верх, и тогда... Даже странно, что Всетемнейшего хватило на такой долгий срок. Пятьдесят лет. А потом... Он разорвал эту векторную связь и вернулся к прежней жизни. Но вместе со связью уничтожил Антона. Он знал, что всё этим закончится, но совершенно алогично пытался оттянуть момент, наводнил Сумрак «маячками» и следил за Городецким. Он тянул его, толкал и очень глубоко в душе всё же надеялся, что сумеет вытащить его. И в какой-то момент ему даже показалось, что... всё удалось. Когда Антон явился к нему и бесстрастно сообщил, что не нужно больше опекать его и беречь от встреч с Завулоном, робкая надежда слишком захлестнула его. А потом начались Антоновы «отгулы». И Гесер, заглянув за умело наложенную Паранжу, узрел истинное положение вещей. И понял: ничего не изменилось и уже — к лучшему — не изменится. А значит, нужно готовиться к неизбежному.Завулон
Всё шампанское выпито, Фейерверки давно погасли. И вот мы сидим, я и ты, Словно потерянные, с тоской глядя друг на друга[1]. Музыка в ресторане оглушает. Разумеется, Тёмные знают толк в шумных гулянках и весёлых забавах. Всё, что направлено на услаждение собственной плоти и получение удовольствия, оттачивалось почти автоматически. По крайней мере, Светлые именно так и думают. Сам же Завулон на подобные высказывания лишь скептически хмыкает, прекрасно зная, на какие подвиги способен тот же Гесер, который в этом веке отчего-то слишком уж пёкся о блеске своего реноме в глазах подчинённых. Ну смешно же, честное слово. Гул усиливается, вечеринка в самом разгаре. Ярко разодетые ведьмы, уже порядком подвыпившие, вовсю пляшут, соблазнительно изгибаясь под звуки музыки и взглядами окружающих их мужчин. Хотя человеческие праздники уже давно не важны для него, Завулон тем не менее очень любит веселиться. А потому тридцать первое декабря или восьмое марта — значения не имеет. Хотя именно при праздновании Нового Года между Дозорами установлена негласная договорённость о временном перемирии. Никто не осуществляет в это время никаких операций, и это позволяет дозорным — Светлым и Тёмным, — всё же имеющим человеческие семьи, провести время с ними, не срываясь в патруль или на очередное ЧП. Несколько дней в году можно прожить, вспоминая, каково это — быть обычным человеком. Перед Артуром, вся в конфетти и серпантине, с пенящейся бутылкой шампанского, брызжущего во все стороны, появляется Алита. Она громко и пьяно смеётся, размахивая руками и пытаясь перекричать звучащую музыку своим пением: Счастливого Нового Года! Счастливого Нового Года! Пусть теперь мы все увидим новый мир, Где все люди — братья. Алите идёт красный цвет. Конечно, это просто совпадение — она ведь не вампир, — но этот яркий оттенок насыщенной кислородом артериальной крови, украшающий её платье, делает и без того яркую внешность ведьмы вовсе завораживающей. Новогодний корпоратив, значит, сегодня можно всё. И она знает об этом. А в свете вновь обретённого статуса более-менее официальной фаворитки — и подавно. Поэтому она стягивает с себя блестящую нить «дождика», такого же кроваво-красного, как и её платье, и накидывает её на шею Завулону, притянув его к себе. Артур обнимает её за талию. Счастливого Нового Года! Счастливого Нового Года! Пусть наша жизнь будет полна надежд и стремлений, Ведь без этого лучше просто взять и умереть, Тебе и мне... Он уже достаточно выпил, чтобы в голове шумело, а перед глазами каждый предмет словно бы подёрнулся блестящей и искрящейся дымкой. Однако, очевидно, не настолько, чтобы заглушить какое-то непонятно сосущее ощущение тревоги. Сегодня празднуют Новый Год. Никто из Светлых не посмел бы пойти против своего шефа и отмочить какой-нибудь неприятный номер, а потому тревога явно была ложной. Гесер в это время уезжал в свою таинственную нору с Ольгой, а Завулон обычно праздновал с Городецким... Антон. Интересно, как он проводит этот праздник? Высокий женский голос, поющий, пожалуй, самую популярную новогоднюю песню, начиная с конца двадцатого века, тем не менее сегодня раздражает сильнее обычного. Иногда мне кажется, Что мы живём в Дивном Новом Мире, Процветающем На пепле наших душ. Да, мы наивны, Мы думаем, что всё будет хорошо. Идя на глиняных ногах сквозь серые будни, Мы и не подозреваем, что сбились с пути, И продолжаем идти дальше... Люди — странные существа. Как можно было сделать манифестом праздника такую откровенно депрессивную песню? Его мысли прерывает всё ещё висящая на шее ведьма, которая в данный момент, озорно смеясь, пытается влить ему в рот шампанское прямо из бутылки. Он смеётся и перехватывает её руку. Счастливого Нового Года! Счастливого Нового Года! Праздник всё-таки. Может, позвонить Городецкому и поздравить? От этой мысли таящаяся внутри тревога словно активизируется, посылая всё более явные сигналы. Завулон решает, что его сознание, сейчас откровенно порабощённое алкоголем, таким образом намекает ему на то, что делать этого не стоит. Его желание начать с чистого листа совпало с календарным началом года, а потому Завулон решил расстаться с Антоном и переехать в новую квартиру именно в это время. Так что фактически это первое празднование без него, потому, вероятно, и срабатывают эти старые привычки, которые, как Завулон думал, он изжил за прошедший год. Сейчас мне кажется, Что все наши прежние мечты Растаяли, как сон. Теперь они не более, Чем конфетти, усыпающие пол. Прошлый Новый Год... Странная, какая-то истерично-утомлённая радость Антона, пытавшегося заразить его этой жутковатой смесью эмоций. Это едва замаскированное отчаяние, сквозящее в опостылевшем быте — поездки на дачу, к его родственникам, рутина развешивания новогодней мишуры и установка ёлки, которая ему, собственно, не слишком-то и нужна была, однако Антон всё равно настаивал, ведь могла прийти в гости маленькая Вера или другие его внуки и правнуки... Алита смеётся и целует его, пачкая почти стёршейся с губ помадой. Это неприятно, и он уже много раз говорил ей, как сильно ему не нравится, но сейчас она пьяна и забыла об этом. По крайней мере, когда его целовал Антон, он не пачкал его этой мерзкой липкой дрянью. Сейчас его квартира напоминает обложку рождественского выпуска журнала дизайна интерьеров. Пара звонков — и к нему приехал какой-то худощавый хлыщ в красных очках и слишком обтягивающих джинсах, который оказался самым дорогим и востребованным дизайнером в Москве. Какой-то странной бесшабашностью и абсолютным наплевательством на правила он напомнил ему прежнего Городецкого. Но осознал Артур это только после того, как обнаружил дизайнера в своей постели, извивающегося и громко стонущего под ним. Завулон нечасто связывался с людьми, ибо взять с них было практически нечего в плане обмена энергий и поэтому секс казался каким-то пресным. Как манная каша на воде. А потому он очень удивился своему порыву... но мальчика дотрахал и позволил ему после украсить квартиру. Только вот не понял для чего. Ведь, кроме него, в ней никто не жил, а ему самому было наплевать. Привычка, наверное. Глупый рефлекс. А ведь именно от этого он пытался избавиться, когда решил начать новую жизнь. Очередное десятилетие Осталось позади. Кто знает, что предложит будущее, Что ждёт нас там, За чертой... — С наступающим, Артур! — кричит Алита и гладит его по щеке, слегка царапая длинными красными ногтями. Завулон раздражённо морщится и отстраняет ведьму, тем не менее забрав у неё бутылку. Он делает пару глотков прямо из горла, рассеянно отмечая, что шампанское хорошее и пузырьки очень правильно обжигают язык, смывая вкус поцелуя Алиты. Да, расставание с Антоном вышло совсем не так, как он планировал. Во всём не так. Городецкий своим порывом едва не заставил его передумать, но Завулон не привык отказываться от собственных планов. Да и как бы всё это выглядело? Квартиру купил, вещи перевёз — и передумал? Из-за истерики слишком привычного Городецкого, который тем не менее всё же сумел его удивить? Мыльная опера Светлым на потеху. Завулон кривится и едва не заваливается на кого-то, внезапно налетевшего на него. Бутылка выпадает из рук и разбивается. Он резко поднимает голову и видит едва стоящего на ногах Юрия, сжимающего в руках хлопушку. — С Новым Годом, шеф! — быстро говорит тот, нервно дёргая за верёвку. Раздаётся почти потонувший в грохоте музыки хлопок, и в лицо Завулону летит конфетти. — Простите, я... сейчас вам другую бутылку принесу. Сейчас, сейчас... — частит Юрий и ретируется. Внезапно окружающая Завулона суета, пьяные крики и оглушающее веселье становятся ему противны. Кажется, будто он находится на репетиции какого-то дурного спектакля в захудалом провинциальном театре. Окружающая роскошь интерьера и изобилие на столах словно бы отступают, выставив на первый план объедки и пьяных гостей, шатающихся на танцполе, гогочущих за столом или откровенно обжимающихся по углам, словно подростки на выпускном вечере. В жизни самого Завулона, разумеется, такого вечера не было, но, когда Надя окончила школу, ему пришлось пойти с Антоном и это оказалось незабываемым опытом. Антон. В слегка плывущем сознании снова вспыхивает лицо Городецкого. То самое, увиденное им месяца два назад, — исхудавшее, словно состоящее из сплошных острых углов. Он очень коротко постригся, и потому казалось, будто на лице остались лишь глаза и губы. У него всегда были большие глаза и пухлые губы. Этот сочный рот сразу привлекал внимание, и именно его он оценил первым, когда Антон зашёл в спальню, где они с Гесером следили за воронкой Инферно. Из-за худобы глаза проявились ещё больше, но вот взгляд... Он был пустым. Когда Завулон тогда поймал его на себе, ему показалось, что Антон смотрит сквозь него. Он казался каким-то неприятно-призрачным. И именно в тот момент он ощутил какой-то лёгкий, но весьма ощутимый укол сожаления. Городецкий сильно изменился, и Завулон, конечно же, знал причину этой трансформации, но, даже когда они столкнулись тогда, в первый раз после разрыва на городской свалке, где Светлый порвал на куски стаю оборотней и словно пытался добраться до него самого... Даже тогда, разбитый, отчаянный, почти безумный, он не производил такого страшного впечатления. Завулон садится за стол и достаёт из пиджака телефон. Это всё идиотские рефлексии. Городецкий — взрослый мужик, а не брошенная школьница. Тем более, прошёл уже год. Год. В таком случае почему бы не проявить вежливость? Всё же канун праздника... «С Новым Годом, Городецкий», — быстро набирает он и сразу отправляет, пока не передумал. Зудящая внутри тревога слегка отпускает, и он улыбается. В этот момент к нему снова подходит Алита. Она садится ему на колени, мягко вытаскивает телефон из рук, кладёт на стол и обхватывает его шею руками. — Артур... Что же ты тут один сидишь, скучаешь? Шампанское ещё не всё выпито, и фейерверки ещё не погасли... — шепчет она ему в губы, и Завулон хищно улыбается. Оповещение о входящем сообщении он уже не слышит...