Вудсток

      Мы встретились в жаркое лето далекого 1969 года. Тогда я только окончил школу и был полон амбиций. Предстоящая жизнь казалась мне чем-то ярким, врывающимся в мир уже бывшего школьника цветным ураганом. Запах свободы и вседозволенности вскружил мне голову, и я не мог понять, за что мне взяться сначала. Хотелось урвать все то, что только было возможно от своей молодости. Юношеский максимализм бурлил во мне и вот-вот предвещал взорваться творческим вулканом, извергая идеи потоками лавы.       Первые дни свободы от родителей, лето, обещающее быть обескураживающим, сумасшедшие дни и не менее сумасшедшие бессонные ночи под звуки гитары, отдаленно напоминающие песни Боба Дилана*, переплетенные с голосами друзей, хором подпевающих. Гам, разливающийся потоками неги по всему организму, и расслабление до мурашек на коже.       По всей стране буйствовала волна, охватившая каждого подростка, да и людей постарше. Движение хиппи достигло своего пика как раз в этот безумный год. И, что уж говорить, захлестнуло меня с головой. Сутки, проведенные в раскрашенном минивэне, черт пойми откуда взявшемся. Путешествие с пустым карманом и целым миром внутри. Друзья стали самой близкой семьей, принимающей тебя таким, какой ты есть: безбалмошным и свихнувшимся на всю голову (впрочем, сами они ничем не отличались).       Хотелось жить. Хотелось любить весь мир и быть любимым. Хотелось верить.       Собираясь огромными компаниями у яркого костра, греющего каждого даже в самые холодные дни, мы посвящали себя друг другу, стремились стать чище, светлее. Мир без войны. «Война» без жертв.       Каждый раз, приходя на наше место (а иногда и вовсе оставаясь там на ночь), я мог видеть совершенно незнакомые лица. Но все эти люди, бывалые и новые, в возрасте и молодые, были удивительны в своей сущности, неподражаемые, влюбленные в мир и в свою жизнь.       Порой, завернувшись в плед и раскуривая косяк, который передавался по кругу, невольно засматривался на это буйство красок. Вокруг бурлила жизнь, и было невероятно ощущать, что ты тоже являешься частью всего этого. Каждый человек был маленькой галактикой, а вместе мы объединялись в целую вселенную.       У нас не было ограничений или каких-то правил, никакого определенного дресс-кода, никаких границ в музыке. Единственное, что ты должен был соблюдать, если хотел остаться – уважать ближних и их интересы. Оскорбления и издевки равнялись пулям, вытолкнувшим цветок из дула, а это было неприемлемо для нас.       Не знать кто ты и что ты, но находить свое место, себя во всех этих людях было чем-то будоражащим. И видели бы вы мое шокированное лицо, когда мы, собрав все свои немногочисленные манатки, залезли в фургон и помчали навстречу солнцу, обдуваемые ласковым летним ветерком, и, добравшись до конечного пункта, маленького городка в сельской местности Бетел, штата Нью-Йорк, увидели холмы, покрытые пятьюстами тысячами таких же, как и мы: ярких, необузданных, находящихся в нервном возбуждении, людей.       Это и был Вудсток**. Место, кишащее мечтами и амбициями. Дни, когда мы были по-настоящему живы.       Конечно, стоит признаться, дорога была не из легких: накануне там прошел дождь, который размыл все дороги, да и многокилометровая пробка сделала свое дело – идти пешком по грязи дело не из приятных; но вы, парни, уж поверьте, в то время ни плохая дорога, ни антисанитария, ни даже отсутствие воды и еды не могло остановить нас, детей солнца.       Мы прибыли на место, немного запоздав, но, как узнали позже, из-за плохих погодных условий (кто вообще решил, что они были плохими?) открытие фестиваля было задержано, так что наша громкая компания практически успела к самому началу.       Пробираться ближе к сцене не было смысла. В те времена люди приходили слушать, чувствовать музыку, а не смотреть на деланных кумиров. Так что, найдя более менее свободное местечко, мы смело скинули свои вещи в общую кучу, расстелили пару покрывал, а кто и вовсе уселся на голую землю.       Если вы никогда не бывали на фестивале под открытым небом в окружении людей, готовых разделить с вами горе или радость, а может даже и косячок, то вам никогда не понять моих чувств в те три дня Рая на земле.       Люди, объединенные идеей, следующие за общей мечтой, по пути исполняя свою личную, - по праву самое поразительное, что вы только можете увидеть в своей жизни. Только представьте: тысячи человек, действующих как единый живой организм, целый мир на одной площади. Взаимопомощь, взаимовыручка, понимание и признание. Десятки голосов, сливающихся в один чистый звук, идущий от самого сердца.       И если вы действительно никогда не видели чего-то подобного, то, парни, у меня плохая новость для вас, скорее всего вы и есть фрики, а вовсе не мы, как было принято считать.       Он был одним из сотен тысяч, окружавших в те дни меня людей, но казался чище, светлее на их фоне. За его спиной будто находился чертов прожектор, ослепляющий меня. Можно ли считать иронией, что я так и не узнал о нем больше, чем «силуэт»?       Наша встреча оказалась совершенно случайна: Джерард – так звали того чудака – пританцовывая проходил мимо нашей компании, а затем совершенно неожиданно приземлился на место рядом со мной. И даже сейчас, спустя столько лет, я все еще смеюсь, вспоминая его первую фразу: «Неплохая свиноферма, а?»*** Но тогда это прозвучало настолько неожиданно, что я растерялся, не найдясь, что ответить, а лохматый парнишка лишь хмыкнул, делая первую затяжку самокрутки, которую достал из кармана своих обрезанных брюк. Чуть позже, вспоминая о тех днях, я понял, что тогда в его глазах не было издевки или чего-то подобного, скорее наоборот: в зеленых омутах пестрили золотые искорки-смешинки.       Тогда он так и не ушел; как оказалось, Джи (мне нравится так называть то воспоминание) прибыл на фестиваль один, прихватив лишь яблоко из родительского дома. Когда ты молод и свободен душой, а твое сознание не сковывают правила, не так уж и сложно завести разговор с незнакомцем. Поэтому уже через час я громко смеялся, валяясь на спине, над историями из его яркой жизни (было немного обидно, ведь этот фрик оказался на четыре года старше меня, а значит и путешествовал дольше, покоряя мир).       Стоит ли говорить, что моя компания с радостью приняла этого чудака? Джерард обладал природным обаянием: когда он улыбался, невозможно было не улыбнуться в ответ. Признаюсь вам, во мне бурлило непонятное чувство, лишь позже я понял, что ревновал и не хотел делиться парнем, как маленький ребенок. Непонятная обида затаилась в моем сердце, когда он говорил с другими детьми солнца. Мне хотелось привлечь его внимание к себе, отвлечь от всего остального, но когда я ловил его нежные взгляды, то чувствовал себя самым счастливым. А он все еще сидел рядом со мной, периодически сжимая мою руку в своей, теплой и чертовски уютной.       Ближе к полуночи большинство окружавших меня людей уже спало: все же дорога выдалась тяжелой, а впереди нас ждали еще два дня веселья – нужно было набраться сил. Я и сам бывало прикрывал глаза, проваливаясь в дремоту, но отчаянно боролся со сном, ведь Джерард все еще говорил, правда уже шепотом и только для меня. Его мягкий тембр успокаивал меня, хотелось растянуться на покрывале и неотрываясь смотреть на небо, вглядываясь во все это сумасшествие – бескрайний космос манил и пугал своей неизведанностью.       В двенадцать ночи, когда абсолютное большинство и даже те, кто так же, как и я боролся со сном, уснули, на сцену вышла какая-то незнакомая мне группа. Мы сидели, закутавшись в плед, и слушали пение сверчков и мелодии, доносящиеся издалека (находиться за одну четверть мили от сцены это вам не шутки).       Неспешно переговариваясь, фрик достал сигарету и, чиркая зажигалкой, аккуратно подкурился, а я старался не пялиться на него. В ночи его силуэт, казалось, сливался с прозрачностью сигаретного дыма, выдыхаемого с какой-то особой осторожностью, будто это был тайный ритуал. Клянусь, в тот момент я думал, что никогда не видел ничего прекраснее. Я считал, что не только его рисунки, о которых он мне рассказал, были искусством. Он весь был искусством. Я был заворожен, и только его выкрик, удививший меня в который раз за наше короткое знакомство и заставивший мое сердце биться в два раза быстрее, смог вывести меня из этой прострации.       «Не беспокойся, Джон! Мы с вами!»****       В тот же момент Джерард схватил меня за руку и заставил подняться. Пока мои друзья, да и все окружающие спали, мы кружились в странном танце, создавая свой собственный мир. Музыка казалась громче, будто играли специально для нас двоих, и сами себе мы казались значительнее, маштабнее.       А потом все резко затихло, и весь мир потерял свою значимость. Его губы были мягкие, легкие нежные прикосновения, будто порхание бабочек, окрыляли меня, но тут же давали опору – его худые плечи. Поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. И тогда это не было секундным порывом, это не было физическим соединением тел. Тогда он показал мне весь мир, окунул в самые теплые моря, провел по тропическим лесам, пахнувших свежестью прошедшего дождя, поднял на вершину горы, позволил задеть облака и увидеть край горизонта, пронесся вихрем по галактикам и остановился у двух звезд, сияющих так ослепительно ярко и обдающих жаром своей любви. Он задел мое сердце и позволил взять свое в мои руки. Поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. Это был поцелуй молодости, яркой и необузданной, свободы, граничащей с безумием, и первой влюбленности, полной нежности и трепета.       Остаток ночи мы провели в молчании, нежась в объятиях и изредка даря робкие поцелуи друг другу. Иногда, когда песня казалась знакомой, Джи тихо напевал мне слова на ушко, будто делясь со мной секретом. Его руки нежно обвивали мою талию, а я все никак не мог убрать глупую улыбку с моего лица.       Близилось время рассвета. Над холмами пронеслись первые звуки «See Me, Feel Me»*****, дрожь покрыла все мое тело. Наши с Джи голоса слились в единый, произошло единение душ. И именно в этот момент солнце показалось из-за горизонта. Теплые лучи быстро заскользили в нашем направлении, окутывая и согревая своих детей, людей Солнца. Весь мир преобразился, когда звезда коснулась наших переплетенных рук. Меня буквально разрывало от нахлынувших чувств, и, клянусь, в тот момент Джи испытал то же самое. Легкий, словно весенний ветерок, смех вырвался из наших душ. Его лицо, нежная улыбка и яркие светящиеся глаза навсегда отпечатались в моем сознании как самое прекрасное, что когда-либо было создано природой.       Сейчас, прожив свою долгую жизнь, ловя все моменты, что предоставила мне судьба, летним сачком, я осознаю, что никогда не был счастливее, чем тем рассветом в объятиях чудака в обрезанных брюках.       Наши пути разошлись через два дня, переполненных чувствами. Эта история закончилась, так и не начавшись, но за три дня мы будто прожили целую жизнь, посвятив себя друг другу, открыв свои души. И пусть наша встреча была лишь мигом, в сравнении с ходом времени, она была предначертана судьбой, чтобы изменить нас в лучшую сторону и указать новый путь. Достигнув развилки наших судеб, мы унесли друг друга в своих сердцах и пронесли сквозь всю свою жизнь.       Спустя года я все еще храню его образ в самой глубокой части своей души, нетронутой тьмой взрослой жизни, и помню его последние (не прощальные) слова:       «Всегда улыбайся, Фрэнки, Солнце любит твою улыбку».