***
- Я тоже люблю тебя, братик..! Ичимацу моргнул; честно говоря, он не ожидал от Джушимацу положительного ответа на его признание – положа руку на сердце, он думал, что тот просто сбежит. Однако тот все еще здесь, стоит с такой широкой улыбкой, красными от румянца щеками и сияющими глазами, и на мгновение Ичимацу даже показалось, что Джушимацу все понял правильно. - Я люблю тебя, знаешь, я очень тебя люблю, - попытался он объяснить. – Как бы в романтическом смысле. Это немного разные вещи… - Я знаю, - прервал его Джушимацу.- Я знаю, братик. И я тебя так же люблю! Ичимацу никак не мог поверить своим ушам, пока Джушимацу вдруг не сжал его в объятьях, повалив на землю, в результате чего они оказались так близко друг к другу, лицом к лицу; Джушимацу хихикал, лежа сверху, от него словно исходило тепло, и он сказал: - Я хотел бы поцеловать тебя, братик! И, конечно же, Ичимацу позволил. Ну конечно. Ему навсегда запомнились те чувства, вызванные таким неуклюжим и неловким поцелуем – в тот момент Ичимацу был самым счастливым человеком если не в мире, то в Японии как минимум. Быть вместе с Джушимацу – это все, о чем он мог только мечтать, и как бы ему хотелось, чтобы так было всегда. Как же он был наивен. Он ненавидел признавать, как же ему не хватает уверенности в себе. Порой, глядя на Джушимацу, он задумывался, почему тот вообще проводит время с таким скучным и темным существом, как Ичимацу. И, наблюдая за своим братом, он в полной мере осознавал, насколько Джушимацу живой, в отличие от него самого. Джушимацу был словно солнце; такой яркий, такой добрый – такой, каким никогда не мог стать Ичимацу. И сколько бы он не говорил себе, что нельзя даже думать о подобном, все эти мысли возвращались вновь и вновь. Он едва сдерживался, видя, как Джушимацу разговаривает и смеется с кем-то другим – ему хотелось, чтобы Джушимацу принадлежал лишь ему. Нет, на самом деле все не так. На самом деле он просто боялся, что Джушимацу сочтет его недостойным себя. Он боялся, что Джушимацу покинет его. И подобные мысли мучили его в течение нескольких месяцев; неважно, сколько раз Джушимацу улыбался ему и говорил, как сильно его любит, все равно Ичимацу, лежа ночами в постели, ощущал висящее над ним сомнение. Он не мог перестать волноваться; считал, что это счастье досталось ему лишь на время, что, несомненно, Джушимацу когда-нибудь уйдет от него, найдет кого-то лучше, чем он, лучше, чем этот несгораемый мусор. В тот день он не выдержал. Он просто в одиночку гулял по городу, преследуя бродячую кошку, когда вдруг заметил через окно небольшого кафе Джушимацу, болтающего с кем-то. Ичимацу не смог особо разглядеть лицо того парня, но даже сквозь стекло было отлично видно, как счастлив был Джушимацу – он радостно смеялся над чем-то, а тот незнакомец так любезно ему улыбался… Ичимацу быстро ушел прочь, а в душе его бушевала буря. Тем же вечером Джушимацу нашел его в парке; с широкой улыбкой на лице, он протянулся к нему, желая обнять, но Ичимацу ударил его по рукам. Джушимацу недоуменно посмотрел на него, все также продолжая улыбаться, и Ичимацу просто… Он что-то ему сказал. Он не мог вспомнить произнесенные слова, не мог вспомнить, что именно там происходило. Он помнил только, как злился на себя, и из-за этой злости он никак не мог перестать кричать на Джушимацу, ругаясь на него, обвиняя в том, в чем тот никогда не был виноват, отталкивая. Теперь он вспомнил. Он сказал: - Я не хочу тебя больше видеть! Когда он пришел в себя, Джушимацу уже плакал. При виде плачущего брата все сжалось у него внутри; Джушимацу смотрел на него, из глаз его капали слезы, а тело дрожало от сдерживаемых рыданий. Ичимацу хотел бы прижаться к нему, обнять и просить прощения, ведь он вовсе не это хотел сказать, и все это только его, Ичимацу, вина. Но Ичимацу был слишком упрям, и вместо этого он пошел прочь от Джушимацу. Тот не проронил ни слова, пока Ичимацу не покинул территорию парке, а потом вдруг отчаянно закричал, повторяя имя брата, однако он не оборачивался, как бы больно ему не было слышать полные боли крики Джушимацу. - Братик Ичимацу! – с тоской звал его Джуши. Ичимацу ушел. Сам не понимая, почему. Он вернулся домой, где сорвался на ничего не понимающего Тодомацу. Потом сел в углу, пытаясь сконцентрироваться на просмотре телевизора, а в это время остальные братья тихо переглядывались, недоумевая, что же случилось, но так и не решаясь спросить. В итоге они решили просто игнорировать его; Тодомацу играл в телефон, Осомацу пялился в телевизор, а Чоромацу читал журнал. Именно за этими действиями их застал телефонный звонок. Тодомацу поднялся с места, и Ичимацу услышал, как он отвечает своим певучим, радостным голосом. Потом вдруг наступила тишина, а потом Тодомацу вдруг громко охнул, и телефонная трубка с тихим стуком упала на пол. Осомацу и Чоромацу вскочили на ноги, подбегая к младшему брату, а Ичимацу пошел следом, особо не торопясь, и уверенный, что это наверняка какая-то очередная шутка. Но Тодомацу был белый, как полотно; его глаза блестели от слез, и он дрожал, говоря: - Братик Джушимацу, он… Ичимацу так и не понял, почему же он тогда ушел. Поездка в больницу осталась в памяти белым пятном; он не помнил ничего, кроме страха, до боли сжимающий его грудь. К моменту их прибытия там уже были Карамацу с Чибитой. Он помнил, как Осомацу тряс второго по старшинству и спрашивал, что случилось, но Карамацу не отвечал; он просто тупо смотрел в пол, слишком потрясенный и не способный что-либо сказать. Им все объяснил Чибита: - Я как раз собирался открыть свою лавочку, а Карамацу еще со мной собрался, как вдруг мы увидели Джушимацу, переходящего дорогу. Он не смотрел по сторонам - и выглядел каким-то потерянным, а затем появился автомобиль… - Я не смог его спасти, - вдруг заговорил Карамацу. – Я не смог его спасти. Простите. Мне очень жаль. Ичимацу тогда еще раз посмотрел на него, и, наконец, осознал, что толстовка Карамацу спереди вся измазана в крови, как и руки и лицо, и что он весь дрожит. Осомацу притянул его к себе, обняв, и Карамацу расплакался, снова и снова извиняясь за то, что не смог спасти их младшего брата. И Ичимацу знал, что Карамацу теперь вечно будет жить с этим чувством вины, с осознанием того, что он не был способен предотвратить произошедшее, знал, что Карамацу будет постоянно видеть Джушимацу, сбитого автомобилем, снова и снова. Хотя он должен был его… Потом вышел врач. Заговорил с их родителями. Он говорил, что Джушимацу мертв. Говорил, что они не смогли его спасти. Говорил, что им очень жаль. Раздался чей-то пронзительный крик. Его крик. Он убил Джушимацу. Это все его вина. Его вина. Его вина. Его вина.***
- Братик Ичимацу. От резкого пробуждения закружилась голова, а в груди учащенно забилось сердце, и он попытался осознать, что происходит. Он посмотрел на знакомое лицо напротив него, привыкая к яркому свету, и, наконец, ясно разглядев стоящего перед ним человека, устало вздохнул: - Чего тебе, Тотти? Тодомацу слабо улыбнулся, немного отстранившись; он потянулся было к брату, словно желая, но так и не решаясь прикоснуться к Ичимацу, а потом его рука безвольно опустилась вниз. - Пора обедать, - слабо сказал самый младший. – Все ждут тебя. - Не хочу есть, - коротко ответил Ичимацу, на автомате сильнее прижимая к груди желтую толстовку. – Просто отдайте мою порцию Джуши… Он замолк на полуслове, и, увидев страдальческое выражение лица Тодомацу, фыркнул: - Просто уходи. Тодомацу вздрогнул и встал, хотя и не похоже было, что он действительно хотел уходить. - Но ты должен поесть, - попытался слабо настаивать он. – Мы ведь не хотим, чтобы ты заболел… - Я сказал, уходи! – закричал он, и в этот момент в комнату зашел Осомацу. - Хватит, Ичимацу, - раздраженно сказал старший, притягивая Тодомацу к себе; внимательно посмотрев на брата, Ичимацу понял, что Тодомацу снова плачет. – Прекрати кричать на Тотти – ему тоже тяжело. Ичимацу хотел бы сказать, что в этом доме именно ему приходится тяжелее всех, но вместо этого он просто отвернулся, не желая смотреть брату в глаза. - Слушай, - Осомацу глубоко вздохнул. – Я знаю, что тебе очень грустно – как и всем нам. Но вместо того, чтобы страдать в одиночку, почему бы нам не быть вместе? Просто, мы же братья, ведь так? И в такие времена нам стоит… - Просто уйди, - устало произнес Ичимацу. – Пожалуйста. Осомацу замолчал; он еще раз вздохнул, а потом вдруг подошел к нему и слегка потрепал по волосам. - Глупый братец, - пробормотал он, и хотя Осомацу часто говорил подобное, сейчас Ичимацу чувствовал в этих словах совсем иной смысл. Обычно ничего не значащие, сейчас они звучали тяжело и тоскливо, а от этого прикосновения к волосам Ичимацу вдруг почувствовал себя еще хуже; словно через прикосновение к нему перешли еще и страх и волнение самого Осомацу. Ичимацу поднял на него глаза и посмотрел в лицо самого старшего, который, несмотря на всю тяжесть того, что он тоже потерял одного из своих братьев, все равно продолжал быть опорой для остальных. - Глупо, - пробормотал тогда Ичимацу. – Глупо-глупо-глупо. Осомацу усмехнулся, так и не посмотрев Ичимацу в глаза, и повернулся к Тодомацу. - Пойдем, Тотти. - Но… - Сейчас лучше оставить его в покое, - настоял на своем Осомацу, и вместе с печально смотрящим Тодомацу они, наконец, ушли. Тишина вновь окружила Ичимацу, и он уставился в стену, ни о чем не думая, потому что понимал: каждая пришедшая в голову мысль принесет с собой очередную порцию боли, а это именно то, чего ему так хотелось избежать. Пришел и ушел Чоромацу; он принес ему поднос с едой и предложил вместе сходить в общественную баню, но Ичимацу опять просто покачал головой, и Чоромацу снова оставил его одного в этой темной комнате. Он всех их избегал, пока не пришло время готовиться ко сну; и обычно шумная процедура стала ужасно тихой. Расстилая футон, они то и дело поглядывали на него, словно ожидали, что появится Джушимацу и, издавая странные звуки, устроит беспорядок. - Что нам делать? – тихо спросил Чоромацу, и Ичимацу не сразу понял, о чем он. Как будто сговорившись, они все посмотрели на место, на котором обычно спал Джушимацу. - Пусть так и останется, - ответил за него Осомацу. – Если вам нормально, конечно. Чоромацу робко кивнул; затем он подошел к своему месту, как раз возле спального места Джушимацу, и залез под одеяло. Затем повернулся лицом туда, где обычно спал Джуши, протянул руку, осторожно проведя рукой по матрасу, и вдруг прохрипел: - Почему оно пустует? – доносились из-под одеяла рыдания Чоромацу. – Почему? Где он? Ичимацу оставался в комнате, пока остальные братья успокаивали Чоромацу; потом ушел в ванную комнату и переоделся в пижаму, и его никак не покидала мысль, что это еще одно его наказание, с которым ему теперь жить – никому бы не пришлось так горевать, если бы в тот день Ичимацу не ушел. Не было бы всех этих слез, если бы в тот день Ичимацу не накричал на Джушимацу. Если бы только. Когда он вернулся, свет уже выключили, и все лежали под одеялом. Ичимацу пробрался на свое месте возле Карамацу и закрыл глаза. В комнате стояла удивительная, непривычная тишина, и он вдруг вспомнил, как мечтал избавиться от храпящего Джушимацу и спокойно, наконец, выспаться. Но теперь, когда это произошло – теперь, когда никакого храпа не слышно, тишина оказалась оглушающей, просто раздавливающей. Он попытался заснуть; упрямо закрыл глаза и перевернулся на бок, лицом к стене, но сон все никак не шел. Спустя какое-то время кто-то тихо зарыдал, а еще кто-то пытался его успокоить. Подобное повторялось и повторялось в течение нескольких часов, пока, наконец, в комнате не повисло окончательное, полное молчание. Тогда Карамацу покинул кровать. Он почувствовал его уход; услышал тихий шорох двери и шаги на лестнице. На мгновение Ичимацу хотел оставить его в покое, но любопытство взяло над ним верх, и потому он тоже тихо вышел из комнаты, неслышно спустился вниз; и резко остановился у входа в гостиную, потому что именно там он и был. Карамацу сидел перед алтарем, обхватив себя руками, и тихо рыдал, покачиваясь взад и вперед и снова и снова повторяя: - Мне жаль. Хотя это была совсем не его вина. Он медленно подошел к брату и присел рядом с ним на татами. Карамацу обернулся, мельком взглянув на него, и вновь повернулся к изображению Джушимацу. - Я скучаю по нему, - прошептал он. Ичимацу чуть не рассмеялся – мог ли Карамацу вообще представить, как тяжело тогда потерять Джушимацу, бывшего любовью всей его жизни? - Я тоже. - Точно, - пробормотал Карамацу и вдруг добавил: - Прости меня, Ичимацу. - За что? - За то, что я не смог предотвратить это, - удрученно сказал Карамацу. – Я видел его. Я видел машину, несущуюся на полной скорости. Я должен был закричать… я должен был побежать, спасти его, но я не смог… я лишь… - Карамацу вцепился руками в волосы, и слезы все сильнее капали из его глаз. – Простите меня. Простите меня. Простите меня. - Да. Ты мог бы все исправить. Ты должен был побежать и спасти его, ты должен был что-то сделать. Это все твоя вина, - сказал он, глядя, как Карамацу крепко сжимает глаза, будто эти слова причиняли ему физическую боль. – Джушимацу был бы жив, он бы сейчас крепко спал в комнате, если бы не ты. Карамацу прерывисто зарыдал. - Мне очень жаль… - Ты это хотел от меня услышать? - А? – он повернулся к нему, ничего не понимая. - Ты не должен винить себя, ты, идиот. Это все произошло не из-за тебя, - сказал Ичимацу, мысленно добавив: а из-за меня. – И никто из нас тебя не обвиняет. С подобными воспоминаниями и так сложно жить; нет нужды нести еще и такую тяжесть. Карамацу уткнулся взглядом в пол, прикусив губу, и сказал: - Но я… - Это не твоя вина, - сказал Ичимацу, глядя на улыбающегося Джушимацу. – Не твоя. Она моя. И сидящий рядом с ним Карамацу слабо улыбнулся сквозь слезы. Он вытер их и повернулся к нему с легкой улыбкой: - Спасибо, Ичимацу. Сказанные тобой эти слова много значат. И я даже чувствую себя немного лучше. - Вот и чудно, - пробормотал Ичимацу, вставая. – Спокойной ночи, братец Карамацу. - Спокойной ночи, Ичимацу, - прошептал он, и Ичимацу покинул комнату. Вернувшись в их спальню, он снова достал толстовку Джушимацу, взяв ее с собой в кровать. Чуть позже в постель вернулся Карамацу, и впервые в жизни Ичимацу позволил Карамацу обнять себя, и они оба заснули сном без сновидений.***
Ичимацу бродил по городу без какой-либо цели. Выходя из дома, он специально надел толстовку Джушимацу; братья косо на него поглядывали, но Осомацу все же отпустил его, лишь попросив напоследок быть осторожнее. Ичимацу что-то пробормотал в ответ, не встречаясь взглядом ни с кем из братьев, для него это было бы слишком – слишком много боли было в их глазах, и его медленно душила вина от осознания, что именно он был тому причиной. Ему даже немного хотелось, чтобы кто-нибудь подошел к нему так же, как ночью он пришел к Карамацу, но, безусловно, это было лишь глупое желание. Он один виноват в произошедшем. Если бы тогда он не поссорился с Джушимацу, тот не был бы настолько рассеянным, переходя дорогу. Если бы тогда он позволил Джушимацу себя обнять, то до сих пор был бы с ним. Неважно, как ни посмотри, это все его вина, и, несомненно, никто не смог бы переубедить его – никто и никогда, знай они только правду. И он чувствовал себя отвратительно, ведь никто не знал, как все произошло на самом деле – и все они несли на своих плечах это бремя, ощущая в этом свою вину, хотя и не должны. Это была ошибка Ичимацу, и только его, так что Тодомацу должен перестать плакать. Это была его вина, поэтому Карамацу должен перестать себя обвинять. Это была его вина, поэтому Чоромацу должен был перестать волноваться. Это была его вина, поэтому Осомацу должен перестать быть таким твердым снаружи, разрушаясь изнутри. Это была его вина, так что лучше будет, если он вынесет все сам. Ноги привели его к перекрестку, на котором произошел несчастный случай, и он заметил появившиеся на обочине дороги цветы; интересно, кто это сделал – наверное, его глупые братья. Или Чибита. Или Иями. Или еще кто-то, тронутый улыбкой Джушимацу. Светофор засветился зеленым, но он остался на месте. Просто безучастно смотрел на дорогу. Какой-то прохожий столкнулся с ним и сказал: - Эй, если ты собираешься переходить, то иди уже. - Перейду, - пробормотал он, ни к кому особо не обращаясь. – В любом случае, это моя вина. Прохожий подозрительно на него посмотрел, но все же ушел, пересекая дорогу и оставляя его в покое. И Ичимацу стал ждать. Время шло, а он все еще стоял на обочине дороги. Он подумал о Тодомацу, работающим в Сутабаа и флиртующим с девушками. Он подумал о Чоромацу, безуспешно пытающемся найти работу. Он подумал о Карамацу, пытающемся собрать своих Карамацу Гёрлз. Он подумал об Осомацу, крупно проигравшем в пачинко. Он подумал о Джушимацу, а затем увидел его. Джушимацу был там, на другой стороне дороги, и он махал ему рукой, широко улыбаясь. - Братик Ичимацу! И тогда Ичимацу перешел дорогу. И ушел.***
- Эй, Джушимацу. - Что, братик..? - Тебе хорошо со мной? - В смысле? - Есть же еще множество других людей – и они лучше, чем я, и.. - Прекрати, пожалуйста. Все, чего я только могу желать – это ты. И пока ты есть у меня, никто больше не нужен. - …Дурак, не говори так, будто все так просто. - Но ведь так и есть! Давай тогда поклянемся! Клятва на мизинцах! - Но мы ведь уже давно не дети! - Дай мне свой мизинец! - Ладно, ладно, держи. - Вот, теперь… Мы будем вместе всегда-всегда, обещаешь? - …Обещаю. - Тогда, если я вдруг нарушу обещание, я съем тысячу гвоздей и отрежу себе мизинец. - Зная тебя, боюсь, что ты на самом деле так и сделаешь. - Конечно, сделаю, если не сдержу свое обещание. - Я тоже, Джушимацу. Я тоже.