Утомленное Солнце

Эдвард Пойнс совершенно не разбирался в политике, зато хорошо разбирался в настроениях своего короля. Мог всегда точно сказать, когда Гарри чем-то просто озабочен, а когда сильно угнетен. Сегодня с уверенностью можно было сказать, что день у Его Величества выдался не из простых. Генрих привык рассуждать вслух, хоть и обращался не столько к Пойнсу, сколько к самому себе. Размышлял о том, где взять денег, составлял тексты писем к французскому дофину и другим великим мира сего, анализировал успехи или неуспехи очередного посольства. - Я должен заручиться поддержкой прочих держав на континенте, - говорил он. - Быть уверенным в том, что они не придут на помощь Франции в самый неподходящий момент. Кроме того, они должны понимать, что я требую свое... Я стал герцогом Аквитанским в тринадцать лет... Это наше исконное владение по праву, еще со времен Генриха Второго, а я так и не вступил во владение им... Разве это правильно? Разве другие монархи меня в этом не поддержат? - В этом, может, и поддержат, - осторожно заметил Нед. – А вот в ваших притязаниях на корону Франции – вряд ли. Генрих упрямо поджал губы. - Значит, поддержит Бог, - повторил он, как много раз до этого. - А с его помощью ничье более одобрение мне не нужно. - Ах, милорд... Генрих поднял на него строгие глаза. - И далась вам эта Франция, - брякнул Нед. Иногда он сознательно зарывался, понимая, что когда-нибудь ему это с рук не сойдет, но пока обходилось. И на этот раз, вроде, обошлось. Генрих только криво усмехнулся в ответ на его слова и снова погрузился в раздумья. - Ты не понимаешь, Нед. Если я не докажу свои права на Французский трон... Если не одержу победу в великом сражении... мне и трон Англии не удержать. Будут находиться все новые и новые бунтовщики и заговорщики, которые будут твердить, что я не имею на него никакого права... Нельзя всех казнить, но можно заткнуть им рты... Но только доказав, что Бог на моей стороне. Я это знаю, должны понять и другие. - Другие могут оказаться не так умны, - заметил Нед. Это был слегка замаскированный лестью намек на то, что не все разделяют его собственную преданность королю и одобрение всех его поступков. Впрочем, Нед уже смирился с тем, что войны во Франции не избежать и отъезда туда Гарри – тоже. Теперь его интересовала, прежде всего, собственная судьба. Возьмет ли Гарри его с собой? Неду хотелось верить, что да. Он смел надеяться, что нужен королю, и заменить его не так просто. Можно, конечно, найти слугу и половчее, и порасторопнее, но кто будет выслушивать Гарри и находить для него слова утешения?.. *** Нед хорошо помнил, как это произошло в первый раз. Когда Генрих долгое время обращавшийся с ним, как с простым слугой, и на людях, и наедине, ни разу не давший понять, что их хоть что-то связывало в прошлом, впервые ему открылся. В тот вечер Генрих, вернувшись в свои покои, прошел мимо него, не глядя, и опустился в кресло. Оперся подбородком на сцепленные пальцы и уставился, не мигая, прямо перед собой. Неду было знакомо такое состояние короля, вот так он мог просидеть очень долго, о чем-то размышляя, но сегодня что-то было иначе. Нед пригляделся, и заметил, как он бледен, а потом, что руки у короля слегка дрожат. Это было странно и пугающе. - Ваше Величество... вы нездоровы? – спросил он. Генрих медленно повернулся к нему, его глаза встретились с глазами Неда, но остались такими же пустыми и холодными. Нед и сам похолодел под этим взглядом, осознавая, что натворил. Мало того, что осмелился заговорить, когда к нему не обращались, так еще и смотрит на государя в упор, позабыв склонить голову в почтительном поклоне. Но теперь уже нет смысла отводить глаза, тем более, он, возможно, видит Генриха в последний раз, потому как самое милосердное, на что он может рассчитывать за свою дерзость, так это на то, что его вышвырнут немедля из дворца. И это милосердие будет ужаснее, чем самая жестокая казнь, потому что он снова потеряет Гарри, теперь уже навсегда. Но тревога за Гарри была сильнее чувства самосохранения. Генрих отвернулся, провел ладонью по лицу, сказал внезапно тоскливо, с так хорошо знакомой Неду усталостью в голосе. - Как жить, Нед, когда и верные предают? Когда и друзьям нельзя верить? - Если предают, значит, это были не друзья, мой король, - ответил Нед, опьяненный тем, что Генрих назвал его по имени. - Друзья не предают. - Значит, у меня нет друзей, - резюмировал Генрих, откидываясь в кресле. - И доверять я не могу никому. - Ваше Величество ошибается, - заверил Нед, наглея окончательно. Гарри снова говорил с ним, словно бы как с равным, и это было похоже на сон. - Ваши братья... и все ваши родные... И ваши подданные – большинство из них - все любят вас и восхищаются вами, - сказал Нед убежденно. Разве могло быть иначе? - Они восхищаются мной, - проговорил Генрих задумчиво. – Они боятся меня. Они благоговеют и трепещут передо мной. Но никто из них – никто! – не любит меня, Нед. «А как же я? - подумал Пойнс. - Я люблю вас, Ваше Величество, так искренно и глубоко, что согласен умереть за вас по первому приказанию. Готов своими руками убить всех ваших недругов, только укажите. Готов на любые жертвы. Готов даже быть никем, лишь бы быть рядом с вами». - Есть один человек, - сказал он, - который вас искренне любит, Ваше Величество, и вы знаете об этом. Генри приподнял бровь и взглянул на Неда с интересом. «Не слишком ли далеко ты зашел, приятель?» – отчетливо читалось в его глазах. - И кто же это? - спросил он. Нед, чувствуя, что скользит по краю, и, замирая от страха, все же позволил себе посмотреть Генриху в глаза и улыбнуться. - Ваша дражайшая бабушка, милорд, - ответил он. – Как вы могли забыть про леди Джоан? Генрих слегка нахмурился, потом внезапно рассмеялся. И где-то в глубине глаз отразилась эта усмешка, и взгляд на мгновение потеплел и стал почти таким же, как раньше... почти. - Я сегодня сжег еретика, - сказал вдруг Генрих, снова каменея лицом. Пойнс замер. Он не был уверен, что король обращается к нему, возможно, он говорил сам с собой. Да и, честно говоря, Пойнс не понимал, что такого особенного в том, чтобы сжечь еретика – костры давно пылали по всему Лондону. Краем уха Нед слышал, что король не гнушается присутствовать при допросах, злые языки утверждали даже, что он лично руководит пытками... Нед и верил, и не верил... Верил в то, что Гарри и не на такое способен, если его разгневать, но разве у короля мало подручных, чтобы самому марать руки о всякую шваль? Но вот сейчас... Пойнс решился взглянуть на Гарри и увидел, что короля трясет, как в лихорадке, на лбу выступил пот. - Он так кричал, - пробормотал Генрих. – Так кричал, что я не выдержал... Приказал снять его с огня, хотя он уже сильно обгорел... Это, наверно, грех, но я... Я пожалел его. Усомнился, что человек, даже великий грешник, заслуживает такие муки... Но потом я вспомнил, что если он не раскается, еще более жуткие муки ждут его после смерти. Я умолял его отречься... Обещал, что дам ему столько денег, что хватит на всю жизнь... Но он продолжал упорствовать. И тогда я... Я своими руками бросил его на пылающие уголья... А он прокричал, что его муки будут недолгими, а мои в Аду - вечными... Неужели это так? Пойнс окончательно растерялся. Слишком далеко все зашло. Ему еще не приходилось видеть Гарри таким. Он так искренен с ним сейчас, как в «старые добрые времена»... Только надолго ли?.. Завтра, а то и сегодня, сейчас он может пожалеть об этом. Но в эту минуту он говорит и смотрит так, как будто нуждается в его, Неда, помощи и поддержке... - Ведь эти люди они... сами не ведают, что творят! – Генрих стиснул руками виски. - Их души гниют заживо! И впереди их ожидает бездна, как они могут не видеть, не понимать этого? И как я могу закрывать на это глаза, не пытаться наставить их на путь истинный, не пытаться помочь им спастись? Это все равно, что тонущему не протянуть руки! - Я понимаю, Ваше Величество, - сказал, наконец, Пойнс. Ни черта он, конечно, не понимал, в еретические учения не вникал и самими еретиками не интересовался, вряд ли смог бы сказать, чем их вероучение отличается от общепринятого... Да и об общепринятом у него понятия были самые «общие». Но сейчас это было не важно. Он видел, что Генриху плохо, и это единственное, что волновало его. Никто не смел причинять ему боль, а если кто-то посмел, то заслуживает того, чтобы быть сожженным заживо, а после вечно гореть в Аду. Генрих сидел все так же, стиснув голову руками, и трясся. Пойнс уже не на шутку испугался. Может позвать кого-то? А вдруг этот еретик был колдуном и проклял короля, наслал на него недуг, и у него сейчас случится припадок? Или все же не стоит никого звать, возможно, Генрих не захочет, чтобы кто-то еще видел его таким? Но смотреть на это с каждой минутой становилось все труднее. - Ваше Величество! – Пойнс, наконец, не выдержал. - Не стоит вам так... Забудьте о нем! Он получил по заслугам. Генрих не отвечал, и Пойнс, не зная, что предпринять от отчаяния, приблизился и робко положил ему руки на плечи. Когда-то это было так просто. Подойти и шутя похлопать принца по плечу или даже обнять... Он даже не обращал особо внимания раньше на такие моменты. Но сейчас... Он ждал, что Генрих оттолкнет его и прикрикнет на забывшего свое место слугу, но тот сидел неподвижно и, кажется, дрожь стала слабее. Ободренный этим Нед начал осторожно разминать плечи Генриха, продолжая бормотать: - Не нужно так расстраивать себя этим... Вы не попадете в Ад из-за него... Вы сделали то, что должны были. И вы были правы. - Почему? - спросил вдруг Гарри. Он разжал руки и сел прямее, однако, от Неда не отстранился. – Почему я был прав? Нед не ожидал такого прямого вопроса. А Генрих как будто всерьез ждал от него ответа и объяснения. - Потому что... - Нед зажмурился. Ему еще никогда не приходилось заглядывать так глубоко в себя, чтобы где-то на самом дне души найти нужные слова. - Потому что вы это делаете... Не для себя. Вы хотите добра всем этим людям. Вы сами отказались от всего, что вам было когда-то по душе, и взяли на себя эту ношу – вашу корону. Вы не принадлежите себе. Вы все делаете, чтобы служить Богу, и Бог это видит... Даже если люди не понимают. Но им снизу не видно, а Богу сверху видно все. Неуклюжее вышло утешение, но сейчас важным было только то, что Гарри, кажется, успокоился. Откинулся в кресле, прикрыв глаза, позволяя Пойнсу все более уверенными движениями разминать ему плечи. - Может, вам лучше прилечь? - предложил Пойнс, большими пальцами массируя ему затылок. - Мм... Нет, - Генрих, не открывая глаз, дышал глубоко и ровно. – Я буду молиться. Я должен быть уверен, что смогу разговаривать с Ним с чистой совестью, как и раньше. - Я в этом не сомневаюсь, - прошептал Нед. Короля считали лицемером, говорили о его мнимой набожности. Нед знал – мнимой эта набожность не была, Гарри мог часами стоять на коленях, молился ли он, или размышлял, или просто говорил с Богом, Нед не был уверен, но горе тому, кто посмел бы побеспокоить короля в это время... Генрих прерывисто вздохнул, словно умиряя дрожь. Потом нашел пальцы Неда у себя на плече и сжал их, чуть ли не до хруста. - Да, - сказал он. - Да, все так. Не для себя я это делаю. О, Боже Милосердный, ты свидетель, я ничего не делаю для себя! Я никогда не стремился к короне, и ты знаешь, Нед, если бы я хотел взять ее раньше срока – я бы это сделал! Нед знал. Само собой. Он и не сомневался в том, что реши Гарри стать узурпатором, его бы никто не остановил. *** Пойнсу трудно было бы объяснить причину собственных чувств к Генриху, да он не стал бы и пытаться, даже в мыслях. Почти все старые друзья отреклись от Гарри. Говорили – он предал их. Променял на придворных льстецов и корону. На самом деле это они его предали. Они любили бесшабашного гуляку Хэла, а суровый король Генрих им не был нужен. Они ждали от него милостей, а когда обманулись в своих ожиданиях – возненавидели. Возненавидеть ведь проще, чем попытаться понять. А Пойнсу нужен был сам Гарри, а не то, что он мог бы от него получить. Нужен был любым. И холодным, недоступным он стал для Неда даже дороже. До Гарри жизнь была проста и пуста. Люди рождались лишь для того, чтобы умирать. Они жили в грязи, грешили и замаливали грехи, смутно надеясь, что после смерти их ждет какой-то лучший мир, но по-настоящему не веря в это. «Смысл жизни» сводился к тому, чтобы впутаться в какую-нибудь авантюру, раздобыть денег, пропить их, проесть послаще, подцепить на ночь гулящую девку, а назавтра все то же самое. Изо дня в день одно и то же, без изменения и просвета. Это и была жизнь, и другой быть не могло. Кто-то жил еще хуже, но большинство лучше. Правда, и их жизнь, если вдуматься, была так же мрачна и уныла, будь ты священником, солдатом или вельможей, ты был так же обречен нести свою ношу каждодневных обязанностей и скромных радостей. Не отступая ни на шаг. До самой смерти. С этим все было ясно и не могло быть иначе. Нед думал так, пока в его жизни не появился принц Гарри. Хэл. И как будто ничего поначалу не изменилось, просто принц стал еще одним приятелем и собутыльником. Но у жизни с тех пор появился новый привкус. Как будто солнце, лучи которого никогда не проникали в трущобы, где он обитал, вдруг само спустилось с небес и теперь сияло рядом. В глазах принца, в его улыбке... Рядом с ним становилось как-то теплее на душе. Да, Нед к своему удивлению обнаружил, что у него есть душа. По крайней мере, в присутствии принца. И ничего особенного в нем не было, кроме того, что он – первый человек в жизни Неда – который жил так, как ему самому хотелось, отвергнув все привычные законы и правила. Он был словно обещание того, что в этом мире есть что-то еще, кроме изнуряющей предопределенности. Что-то большее, чем мрачный закон «каждому свое». Нед невольно присматривался к Гарри пристальнее, чем другие. Он знал, что тот, не смотря ни на что, любил своего отца и почитал его. Уж кому и знать как не Неду. В последние годы правления Генриха IV жизнь принца стала поистине невыносимой. Терпеть постоянные упреки и клевету от родного отца, кому такое придется по душе? Даже когда принц пытался вести себя подобающим образом, гонения не прекращались. Из королевского совета Гарри изгнали вовсе не за грубость, а за излишнюю самостоятельность. Ослабевший, источенный недугом, теряющий разум король постоянно подозревал сына в измене, заговоре, попытках его свержения. Гарри не было нужды плести заговоры, ему стоило только пожелать, и его бы сделали королем. Но он не хотел... Из чувства порядочности, из любви к отцу... Просто не хотел! Ни в чем не повинному принцу постоянно приходилось что-то доказывать, оправдываться, приносить публичные извинения и клятвы верности своему отцу и королю... Апофеозом стало обвинение принца в краже положенного солдатам жалования, в то время как ему пришлось продать собственные драгоценности, чтобы его выплатить... Обычно такие обвинения приводили к очередному крупному разговору с отцом с неизбежным примирением в слезах и объятиях. Потом на какое-то время наступала спокойная жизнь, а потом все начиналось сначала. Но в тот раз Гарри переживал особенно сильно. - За что он так со мной? – спросил он Неда. – Что бы я ни делал, он как будто все сильнее ненавидит меня! Тогда Неда впервые словно осенило, что нужно сказать. - Он вас не ненавидит. Он вам завидует. Тому, что вы молоды и сильны, тому, что у вас впереди целая жизнь, а ему скоро умирать. Гарри не ответил. Только кивнул и пожал Неду руку, словно в благодарность за эти слова. С тех пор они с Гарри стали особенно близки. Принц часто делился с ним сокровенным, чем-то таким, о чем – Нед откуда-то это знал – принц не рассказывал больше никому. А Нед вдруг осознал, что такой Гарри, мрачный, придавленный тяжестью сомнений и невеселых мыслей, ему гораздо дороже беспечного гуляки Хэла. Принц словно приоткрыл для него уголок своей души, недоступный более никому. И хотя озарений подобно тому, в первый раз, больше не случалось, но принц, кажется, и не ждал от Неда особо умных слов. Ему достаточно было просто выговориться, а Неду ответить первое, что придет в голову. Возможно, принц считал его непроходимым тупицей, который не в состоянии понять его высокие помыслы. Нед и правда не все понимал. И не на все, что понимал, мог найти ответ. И не на все, на что находил, осмеливался ответить. Но он ощущал все чувства Гарри как свои собственные, и всегда стремился отвлечь его от тяжелых мыслей шуткой или пустым разговором. Иногда принца это раздражало, он морщился и смотрел на Неда, как на недоумка, но чаще всего это срабатывало, принц улыбался и снова становился прежним Хэлом, веселым и беззаботным. В конце концов, он окончательно махнул рукой на придирки отца и пустился во все тяжкие, видимо, рассудив, что раз его стремление быть примерным сыном отклика не находит, то стоит хотя бы пожить в свое удовольствие перед тем как... Нед гнал от себя мысли о неизбежном, пока была возможность, поэтому, когда это все-таки произошло, удар оказался ошеломляющим. Гарри стал королем. И должен был навсегда исчезнуть из его жизни. И Нед очень скоро понял, что такая жизнь – без Гарри – хуже смерти. Именно потому, что тот изменился, отрекся от прежних привычек и развеселой компании. Потому, что он, как по волшебству, стал королем истинным и великим. Неду всегда принц казался чем-то особенным, он всегда ждал от него чего-то – и дождался. Ради этого чуда стоило даже потерять его расположение... Потому что теперь можно было точно верить и знать, что кроме этой беспросветной черной рутины есть что-то еще. Что-то большее. Есть свет, есть стремление к величию и к истине, то, что избрал Гарри, в конце концов... Что сказки о чести и достоинстве, о рыцарстве, жертвенности и благородстве, не просто сказки, что в мире есть не только грех и грязь, и что даже если у такого, как он, была возможность прикоснуться к этому высокому и далекому, значит, и сам он не только прах и пыль... Понять это, испытать, прикоснуться к свету, а затем снова вернуться во тьму? Это все равно, что заживо быть сброшенным в Преисподнюю. Вот почему Нед, единственный из всех, не выдумал себе несуществующей обиды, а смирился и пошел в услужение к королю. Он помнил его обещание: «Исправьтесь, покажите себя с хорошей стороны, и вас определят на службу». Конечно, Нед мог рассчитывать на нечто более почетное, чем место слуги... Но он сам выбрал себе такой удел. Так он мог быть ближе всего к Гарри. Ради чего, иногда спрашивал он себя. Ради чего все эти унижения без малейшей надежды на признательность, на награду? Но никакая награда не была ему нужна. Кроме редких возможностей побыть с ним рядом. Просто рядом, не удостаиваясь ни слова, ни жеста, ни взгляда. Поддержать стремя, подать полотенце, помочь стянуть сапоги. И ни разу даже не поднять глаз, не обнаружить себя ничем, не намекнуть на то, что когда-то их что-то связывало. А, может, и не связывало ничего, и все это Нед придумал сам... *** Но все же «это» было, вот почему сейчас он к королю ближе, чем кто-либо другой. Пусть никто об этом не знает. И только одно не дает покоя – как долго это еще будет продолжаться? Возьмет ли Гарри его с собой в поход. Нед, наконец, решился задать этот вопрос... - Ваше Величество... – начал было он. - «Величество», - усмехнулся вдруг Генрих. - Мне до сих пор непривычно слышать это от тебя. Помнишь, как ты называл меня раньше, Нед? Нед насторожился. Он слишком дорожил тем, что имел, чтобы рисковать этим. Чтобы позволить себе забыться. - То, что было раньше, уже не вернуть, - уклончиво ответил он, так как совсем без ответа оставить вопрос Генриха было нельзя. - Я знаю, что не вернуть, - сурово сказал Генрих, и уже мягче добавил. - Я спросил, помнишь ли ты? Нед осмелился взглянуть на него. Он был почти уверен, что Гарри его испытывает, он постоянно устраивал такие испытания людям своего окружения. Но сейчас взгляд короля не казался испытующим или даже равнодушным – в глазах была тоска. Нед растерялся, но подумал, что лучше рискнуть расположением короля, чем лгать ему. Тем более, после его слов о том, что он никому в мире не может верить. Ну что ж, пусть король и не доверяет никому, но ему, Неду упрекнуть себя будет не в чем. - Могу ли я забыть об этом, государь? - сказал он. - И разве бы я был сейчас здесь, если бы не помнил? Генри улыбнулся, и в его глазах снова промелькнуло что-то БЫЛОЕ. Ради этих едва уловимых искорок, подумал Нед, стоило вытерпеть все, и продолжать терпеть дальше. Хэл все еще был здесь, пусть надежно запертый под непроницаемой маской королевского величия, но он был жив и он по-прежнему нуждался в нем, Пойнсе. Гарри - король, почти небожитель, солнце, которому суждено сиять вечно. Он, Пойнс – ничтожный смертный, его судьба – обратиться в прах и быть забытым. А у Гарри впереди вечность, он будет жить в памяти людской, летописях и легендах. Многие поколения будут любить его и славить, для сотен людей он станет героем и примером для подражания. Но ни у кого из тех грядущих и, быть может, великих, что будут обожать Генриха и преклоняться перед ним, не будет того, чем обладает он, Эдвард Пойнс, жалкий червь, безродное ничтожество – возможностью находиться рядом со своим королем, дышать одним с ним воздухом, слышать его голос, слышать собственное имя из его уст, встречаться с ним взглядом, касаться его руки, видеть его глаза – непостижимые, как море, и его улыбку, простую и ясную, просто знать, что он есть, здесь и сейчас, и никакие летописи и легенды его не заменят. Пусть после Гарри, как и любой великий монарх, будет принадлежать вечности, но сейчас он принадлежит только ему, Неду, на эту грусть и морщинки у глаз, на этот усталый взгляд имеет право только он один. От этих наверняка крамольных, почти греховных мыслей сердце согревалось, как птица, залетевшая с мороза в теплый дом. Я больше ни о чем не прошу, твердил он про себя. Ничего большего, чем у меня сейчас есть. Только бы меня этого не лишили. - Наверное, я должен наградить тебя за верную службу, - сказал задумчиво Генрих, и Неду стало страшно, в этой фразе ему послышался намек на близкую разлуку. - Для меня нет высшей награды, чем служить вашему величеству, - произнес он, понимая, как пошло и высокопарно это звучит. Лицо Генриха омрачилось, но Нед не смог бы сочинить ничего другого. - Позвольте мне только быть при вас, не отсылайте, возьмите с собой в поход, вот все, о чем я смею просить… И Нед, потеряв контроль над своими чувствами, приник поцелуем к руке Генриха. - Прекрати! Генрих резко вырвал руку, и Нед представил, как его брови грозно сходятся на переносице, правда, головы поднять больше не посмел, просто слушал плотную давящую тишину, думая, что теперь ему не видать Франции, как своих ушей. - Ты не должен так передо мной унижаться, - прозвучал неожиданно мягко голос Генриха. - Только не ты, мы ведь были… Генрих запнулся. Пойнс, все еще не смея взглянуть на него, ждал. - ...боевыми товарищами когда-то, - закончил, наконец, Генрих и Нед подавил вздох. Глупо, конечно, было надеяться, что король назовет его другом, даже в прошедшем времени… а вдруг… вдруг в этом все и дело, что в прошедшем времени ему не хотелось этого произносить? Пойнс вскинул глаза на Генриха, стремясь у него на лице прочесть ответ, но лицо короля вновь стало бесстрастным. - Я возьму тебя с собой во Францию, если это так важно тебе. Я только прошу не целовать мне впредь руки. Лучше уж так. Он взял Неда за руку и пожал ее. - Только ты у меня и остался, - сказал Генрих. – Но я знаю, что не имею права довериться даже тебе. Доверие ослабляет, а предательства все труднее становиться переживать. - Я никогда не предам вас, Ваше Величество! – воскликнул Нед горячо. - Я это слышу от каждого, - ответил Генрих холодно. «Но я же не каждый», хотел сказать Нед и запнулся. Король и так уже, по сути, сказал ему об этом, только другими словами, как и о том, что его предательства он не вынесет. - Вы можете мне не доверять, – тихо сказал Нед. - Если вам так спокойнее, то пусть так и будет. Но я клянусь… Генрих жестом остановил его. - Не надо клясться, не надо. Меньше всего я желаю, чтобы ты по моей вине когда-нибудь сделался клятвопреступником. Просто будь рядом... пока можешь. Нед улыбнулся и кивнул, хотя в горле заскребло. Это было больше, чем он смел рассчитывать. Но что поделать, если всегда хочется еще большего?.. Но если Генрих может противостоять своим желаниям, то и он сможет. - Я так устал... - король зажмурился и прикрыл лицо ладонью. - Мне с самого дня коронации все кажется – это когда-нибудь кончится. Это все временно, нужно лишь выполнить свой долг... Закончить со всеми обязанностями, переделать все дела, и я снова буду свободен... Я не могу отделаться от этого ощущения, а ведь знаю, что это навсегда... Всех дел не переделать, а долг – это то, что не имеет конца. И потому невозможно его выполнить. Но я все же не могу полностью в это поверить. Мне нужна хотя бы крошечная надежда, что для меня еще возможен исход... Хоть когда-нибудь. Пусть это только иллюзия, но без нее я просто не выживу. - Вам нужно отдохнуть, - сказал Нед беспомощно. Он боялся, что Гарри снова намеревается всю ночь бодрствовать перед алтарем в своих бесконечных разговорах со Всевышним, а ему придется бодрствовать поблизости, оберегая уединение короля. После подобных бессонных ночей Гарри выглядел суровым и собранным, и словно бы бодрым, но тени вокруг глаз становились глубже, и Нед изнывал от тревоги – как он выдержит еще один напряженный день, не отдохнув ни минуты. Но сегодня Генрих безропотно позволил себя уложить... Иногда наедине с Пойнсом он становился покорным, как ребенок, которому не достает ласки, тогда Нед мог о нем заботиться и выполнять его маленькие капризы – и это было счастье. - Расскажи мне что-нибудь, - попросил Генрих. Нед постарался выдавить из себя улыбку. Это стало чем-то вроде традиции – Нед днем шатался по городу и прислушивался к разговорам. Потом по вечерам пересказывал их Генриху – если у того было желание слушать. Но только то, что могло бы его заинтересовать, а еще лучше, позабавить. Ничего огорчительного он не передавал. О плохом и так всегда найдется, кому рассказать. А его дело развлечь Гарри. Хотя именно сейчас, когда сердце сжимается от тревоги и нехороших предчувствий, меньше всего хочется болтать о пустяках, притворяясь беззаботным. Но смеет ли он жаловаться? Он каждый день видел, как король загоняет в самую глубину своей души сомнения и страхи, тоску и усталость. Надевает постылую корону и если нужно - улыбку. И садится на трон, чтобы управлять и править, принимать решения и судить, казнить чаще, чем миловать, вершить Божью волю... Он заставляет себя жить так, потому что не принадлежит более себе, а своей стране и Богу. Но он, Нед, разве он принадлежит себе? Он принадлежит Гарри. А значит, по его желанию должен запрещать себе чувствовать и переживать, покорно надевать на лицо улыбку и нести чушь для того, чтобы его королю стало хоть немного легче. Впрочем, сегодня долго стараться не пришлось. Гарри почти сразу уснул. Нед сидел, вглядываясь в его отмеченное печатью забот лицо, которое даже во сне редко становилось безмятежным. И думал о том, что самым прекрасным было бы умереть за него. Заслонить своим телом от вражеской стрелы или кинжала мятежника. Это было бы так просто, намного проще бесконечного страха потерять его. Помочь отвлечься от дневных забот, а после оберегать сон своего властелина – это все, на что он способен. Но есть ли кто-то, кто способен сделать для Генриха больше?.. Пойнс улыбнулся своим мыслям. И на этот раз его улыбка была искренней. Только когда в твоей жизни появляется нечто такое, без чего не стоит жить, только тогда ты и понимаешь по-настоящему, что жить – стоит.