РОЖДЕСТВО 1944 ГОДА

В Дрездене военная реальность, где нацистская Германия из последних сил сражалась, терпя поражение, казалась чем-то вроде отдаленных раскатов грома. Хотя улицы были заполнены жителями восточных земель, бегущими от наступающей советской армии, это мало сказывалось на атмосфере прекрасного города, известного в Европе как «город сотни шпилей» и «Флоренция на Эльбе». Несмотря на мороз и тусклое освещение из-за ограничения напряжения в электросетях, на исполненных барочным великолепием улицах царил дух рождественского сочельника. На углу улицы в старой части города стояла церковь, казавшаяся более древней, чем здания вокруг. Хотя эта церковь считалась пристройкой к знаменитому символу городу — церкви Дрезденской Богоматери — Dresdner Frauenkirche — подтвердить это не представлялось возможным, поскольку вся относившаяся к периоду информация была утрачена. Исходя из архитектурных данных, некоторые ученые предполагали, что здание это существовало еще со времен единой католической церкви. Для тех же, кто пришел сюда в эту священную ночь, важным было лишь место, где они могли посетить мессу. История же самого здания не имела значения. Кем бы они ни были, но тот факт, что их родственники и семьи погибли на войне, стал реальностью. Военные рационы продуктов были уже слишком малы и уменьшались с каждым днем. Недостаток ресурсов начал становиться заметен и по той, почти папиросной, бумаге на которой теперь печатались газеты. Бомбардировщики армии Союзников сбрасывали бомбы, которые со свистом летели на землю, безжалостно напоминая о неминуемом поражении. Поэтому оставалось только молиться. Молиться искренне. Поэтому оставалось только петь гимны. Полные мольбы. Все, кто был еще жив в этот день, вознесли свои мольбы к Господу. В подвале небольшой пристройки, куда песнопения доносились как неясный гул, сидели напротив друг друга двое мужчин. Человек в белом лабораторном халате, по имени Адольф К. Вайсманн, что-то старательно вырезал на деревянном брусочке. — Да… Берлин больше не рассчитывает на нашу работу. В текущих обстоятельствах стало слишком затруднительно направить нас куда-нибудь еще, хотя это было бы лучше, чем просто распустить группу и прекратить исследования. Цель была хороша, но мы все еще далеко от достижения мало-мальски серьезных результатов. Что ж, ничего не поделаешь. Это приказ высшего командования. Тем не менее, мы, в нашей области, сделали все возможное. Второй мужчина, который также держал в руке деревянный брусочек и что-то вырезал на нем ножом, носил имя Кокуджоджи Дайкаку и был лейтенантом японской армии. Он только что вернулся из Берлина, где делал свой ежемесячный доклад в качестве совместного представителя Deutsche Bundesbank и Японской империи. Вести, которые он привез оттуда, были неутешительными. Текущую ситуацию было уже не изменить. Когда он говорил вышестоящему командованию, что они сделают все, что в их силах, душа его была полна тревоги и стыда. — В сложившейся ситуации нам не позволят продолжать исследования так же неторопливо… и хотя командующий приказал нам поддерживать status quo, фактически больше они не будут нас поддерживать. Вайсманн с улыбкой отмахнулся от слов молодого офицера. — Ну конечно, но все будет в порядке, мы будем трудиться и сделаем все, что должны сделать. Веди себя хорошо, работай усердно… так? Услышав такой беззаботный ответ, Кокуджоджи расстроенно положил деревяшку и ножик на колени и огляделся по сторонам. Они находились в лаборатории, расположенной прямо под местным штабом НСДАП в подвале церкви. И хотя ее площадь вдвое превышала площадь находящегося над ней зала, и по сути помещение представляло собой два этажа надежной каменной кладки, оно не было построено недавно: изначально оно использовалось как место сбора конгрегации и прохода в основной зал для почитания святой реликвии. Некогда скрывавшееся в таинственном полумраке, теперь оно освещалось яркими электрическими огнями. Любому случайно забредшему сюда сразу бросились бы в глаза горы лежавших повсюду бумаг, которые довершали эту картину полного святотатства. И хотя повсюду были следы пребывания большого количества людей, сейчас никто из персонала не присутствовал. Охране и дежурным исследователям велели оставить помещение еще днем. Вайсманн хладнокровно объяснил Дайкаку, что именно он попросил их удалиться. — Мы все еще ожидаем ввода в эксплуатацию транспондера В-отклонения. Даже если бы они остались тут, работы все равно пока нет, верно? Нет никакого смысла держать их здесь. Поэтому я решил, что они вполне могут пойти домой. Сделать так, чтобы они провели этот вечер с семьей — это тоже моя работа. — И все же. Кокуджоджи несколько мгновений сверлил свой брусок невидящим взглядом. Он пришел лишь чтобы рассказать о реакции командования на свой ежемесячный рапорт, с какой стати он вообще сидит и вырезает по дереву вместе с Вайсманном? — Я не могу согласиться, что сейчас подходящее время заниматься вот этим. — Сейчас как раз официально время для таких занятий, лейтенант. В конце концов, сегодня сочельник. — Ну это же не значит, что… Ладно, забудь. В конце дня он как-нибудь отвертится от этого занятия. Они были знакомы меньше года, но Дайкаку уже прекрасно изучил характер Вайсманна, поэтому не стал даже утруждать себя спором. Он сконцентрировался на своем куске дерева, стараясь не думать о тягостной атмосфере, которую он ощутил в Берлине, и почти в этом преуспел: занятие оказалось достаточно захватывающим. Но признаваться в этом он не стал, потому что его слова вызвали бы у Вайсманна приступ еще большего самодовольства. Вместо этого он спросил: — Исследователи привозят сюда и свои семьи? Ведь в настоящий момент любое перемещение по стране сопряжено с опасностью. — Таков был приказ командования. По их словам, это было сделано с целью увезти людей из Берлина и Гамбурга. Убежища Дрездена не пострадали в войне, поэтому они считают, что все будет в порядке. — Это верно. Находясь в центре восточной Германии, Дрезден за пять лет войны не подвергался ни одной бомбардировке. Все городские службы были в сохранности. Администрация работала в полном составе. Именно поэтому беженцы из восточных земель выбирали Дрезден перевалочным пунктом по дороге в другие города Германии. — Верно… но и неверно. Кокуджоджи чуть было не высказался излишне резко, но одернул себя. — Как я вижу нынешнюю ситуацию, этот город пока не подвергался нападению, поскольку в нем нет военной промышленности, однако он все равно остается одним из самых больших городов на востоке Германии. Считать, что отсутствие военного комплекса его убережет от возможного разрушения — недальновидно и опасно. — Да, все именно так, как ты говоришь. Вайсманн с готовностью подхватил его слова. — Орудия, которые должны были защищать улицы, уже давно отправлены на восточный фронт. Все построенные укрепления здесь лишь для вида. Продовольствие, запасы которого хранятся в подземных убежищах, портится. Если так будет продолжаться, первые же серьезные бомбежки уничтожат город. Его слова были серьезными, и хотя они были сказаны беззаботным тоном и сопровождались легкой улыбкой, Кокуджоджи чувствовал его внутреннее беспокойство. Он понимал, что пытался сказать Вайсманн. Даже осознавая ситуацию, он ничего не мог сделать, будучи всего лишь исследователем в подземной лаборатории. В его силах было лишь распустить своих сотрудников по домам в рождественский вечер. Он разрешил им вернуться домой, где их ждала семья. Кокуджоджи не задумывался о положении, в котором находился его друг. Поскольку сам он был военным, то не привык обсуждать приказы командования. Придумав себе такое оправдание, он решил сменить тему. — Кстати о возвращении домой. Он положил деревянную дощечку на столик рядом и взял щепотку квашеной капусты с тарелки. Он чувствовал, что эта внезапная перемена темы была слишком очевидна, и ощущал неловкость. Капуста, которую он положил в рот, оказалась как раз в меру кислой. Неплохо. — Тебе не кажется, что вам пора переехать куда-нибудь в более приличное место? Ты не обязан и жить в засекреченном подземном бункере. — Мы привыкли жить свободно, я и в самом деле не хочу никуда переезжать. После такого ответа, беспокойство ученого как будто испарилось. Подражая собеседнику, он отложил свою деревяшку и тут же принялся набивать рот капустой. Вайсманн и еще один член его семьи жили в помещении под церковью с тех пор, как возглавили исследовательскую лабораторию. Хотя в церкви находилась священная реликвия, церковные власти разрешили им находиться при ней. Отчасти потому, что приказы высшего командования не обсуждались, но в основном потому, что они были хорошими людьми и производили хорошее впечатление. Когда Кокуджоджи услышал эту историю из уст самого священника, он только вздохнул. - Да тебе просто лень было бы возвращаться каждый день в снятую квартиру. Это ты называешь свободной жизнью? — Все это потому, что в нашей семье Вайсманнов есть девушка на выданье. А точнее королева, смотрящая на всех свысока. У меня бы не хватило духу лишить ее этой свободы. Угол церковного помещения превратился в своего рода маленькую столовую. Кокуджоджи было интересно, как к этому относятся церковные власти. Размышляя над этим, он положил в рот еще щепотку капусты. — Тогда тебе тем более следует найти себе приличное жилье. В конце концов, ты важный для армии человек. Разве не должны они выполнять твои условия, если уж они тебя таскают туда-сюда? Вайсманн проговорил, не прекращая жевать. — Поскольку ты из Японии, ты вряд ли сможешь понять. Командование ненавидит ученых и женщин. Наша парочка везде не в чести, где бы мы ни оказались. Кроме того, чего можно ожидать от терпящей поражение армии? Кокуджоджи завершил за него:  — Похоже, это твое больное место, а? — Кстати, о военной стороне дела, я кое-что вспомнил. Вайсманн съел еще немного капусты. Смена темы показалась Дайкаку крайне нелогичной. — В Темпельхофе закончено строительство корабля, который я сам спроектировал, когда работал в бюро вооружений. Я выпишу тебе допуск, чтобы ты осмотрел его в следующую твою поездку в Берлин. — Корабль?.. В Темпельхофе? — спросил Кокуджоджи, кладя в рот очередной кусочек. На тарелке оставалось совсем немного. Темпельхоф располагался в южном пригороде Берлина и служил международным аэропортом Третьего Рейха. — Чтобы мне дали его спроектировать, я использовал как предлог то, что он будет воздушным укреплением для отражения нападений воздухоплавательных отрядов. Его должны были приписать к Третьему флоту авиации. Однако, поскольку наш контроль над воздушным пространством за это время сильно ослабел, он так и не поднялся в небо. Вайсманн захлебывался объяснениями, не давая вставить слова. — Чего только я ни придумывал, чтобы его разработать, а он стал просто экспонатом в военном укрытии. Теперь я чувствую себя просто идиотом. Корабль называется Химмельрайх. В этот самый момент дверь в лабораторию широко распахнулась. — Адди, ты здесь? Вошла девушка в военной шинели. Это была Клаудия Вайсманн, старшая сестра и единственная родственница Адольфа К.Вайсманна, и по совместительству гениальный исследователь и заместитель начальника лаборатории. Заместителем она была не из-за плохих отношений с начальником, а из-за политики командования, гласившей, что управлять всем должны мужчины. — Уже пора. Сходи, пожалуйста, в магазинчик герра Артура, купи немного фруктов и сладостей и загляни к лейтенанту. Спроси его, не захочет ли он поужинать с нами. О? Ее веселая речь оборвалась, когда она поняла, что лейтенант уже здесь. Кокуджоджи оцепенел. Она была еще более энергична, чем всегда. Через секунду он опомнился, отодвинул стул, поднялся и поклонился. — Простите, что вторгаюсь в столь поздний час, фроляйн профессор. — А… это… Это я… — ответила Клаудия смущенно. Вайсманн наблюдал за ними обоими, широко ухмыляясь. — Лейтенант здесь, потому что я пригласил его к нам, когда он вернется из Берлина. Поэтому мне не нужно идти за ним к нему домой, верно? И вот посмотри. Вайсманн взял со стола две дощечки и показал Клаудии. - Мой Каспар и Мельхиор лейтенанта закончены, я готов к представлению. Я очень продуктивно поработал. Так называемое представление имело вид вертепа — рождественского украшения, олицетворявшего рождение Иисуса в Сочельник в Британии (наподобие кукол, выставляемых в Японии на Хинаматсури). Он состоял из множество деревянных фигур, представляющих Святое Семейство в хлеву, пастухов, собак, коров, лошадей, верблюдов, ангелов и младенца Иисуса. Вайсманн и Кокуджоджи вырезали последние две фигурки, которые потом выставили бы на Богоявление в январе. Два библейских Волхва — как будто отражение их самих. Одна из фигурок была вырезана со всей тщательностью, во второй же едва проглядывал человеческий облик. В остальном, у каждой были свои достоинства. «Если мы займемся этим в конце года, то можем не успеть, так что, почему бы нам не закончить их одним махом? Остальные фигурки были вырезаны другими исследователями. Мы хотели сделать Клаудии сюрприз». Вайсманн, казалось, гордился своим планом и практически требовал похвалы, частью в шутку, с улыбкой, частью как ребенок. — Ну как? — Для подобных вещей ты всегда находишь силы, — Клаудия сказала ворчливо, но с улыбкой, предназначенной только своему брату. — Но, все равно, спасибо. Они чудесны. Я просто счастлива. Вайсманн закивал, расцветая от счастья. — Хмм… — Лейтенант, позвольте поблагодарить и вас тоже. Кокуджоджи, стоявший все это время столбом, опять поклонился, услышав эти слова.  — Не благодарите меня. Я всего лишь принимал приглашение фроляйн профессор. — Он что, сказал какие-то другие волшебные слова, сестрица? Вайсманн встал с беззастенчиво-надутым видом, стряхивая опилки с колен. — Итак. Я последую инструкциям моей сестры и схожу к герру Артуру. Сказав это весьма театральным тоном, он поклонился. — Вы желаете откушать с нами, Ваше Превосходительство, лейтенант Кокуджоджи Дайкаку? Кокуджоджи повернулся к Клаудии и поклонился в третий раз. — Почту за честь. Благодарю вас. *** Все трое сидели вокруг маленького столика, сдвинув только что законченные фигурки в другой его конец. Вайсманн потушил часть огней и поставил перед деревянными фигурками свечу. Даже будучи чужеземцем, Кокуджоджи чувствовал, что все действия за этим странным рождественским ужином были пронизаны большой искренностью. Эта атмосфера… — Что ж, теперь мы можем и повеселиться. …была развеяна звонким голосом Клаудии. Столик, накрытый снежно-белой скатертью, был сервирован очень элегантно, несмотря на трудные времена. Каждому из них досталось лишь по картофелине и по несколько ломтиков колбасы и копченого лосося, порезанных очень тонко, а также по паре кусочков сыра. Чтобы хоть как-то восполнить недостаток еды на столе, Клаудия испекла печенье всевозможных форм, а посередине красовался сладкий пирог. Три набора столовых приборов — и маленький столик был полностью сервирован. — Я еще сделала квашеную капусту, но этот парень ее куда-то задевал, поэтому наша сервировка не получила достойного завершения, — разочарованно сказала Клаудия, пристально глядя на брата. Под гневным взглядом сестры, Вайсманн стал оправдываться как ребенок. — Если просто оставлять еду на столе, любой может подумать, что ее можно есть. — Я собиралась отдать немного церкви, поэтому оставила ее тут. — Все равно, это был соблазн. — Адди, у тебя дурная привычка всегда находить оправдания своим проступкам. Наблюдая за перепалкой между братом и сестрой, Кокуджоджи подумал, что такие ссоры всегда похожи одна на другую, в какой бы стране мира они ни случались. Отчетливо осознав это, хотя у него самого не было сестры, Кокуджоджи виновато опустил голову:  — Какова бы ни была причина, мне крайне жаль, что я помешал вашим приготовлениям. — Вы лишь оказались замешаны в проделки этого ребенка, не волнуйтесь по этому поводу. Не обращая внимания на бормотание брата, Клаудия отмахнулась от извинений Кокуджоджи и спросила его еще раз: — Надеюсь, я не поставила вас в неудобное положение своим приглашением? — Нет. Поскольку я не христианин, мои планы на сегодня были вернуться домой и лечь спать. Говоря это, Кокуджоджи чувствовал себя довольно жалко, но факт оставался фактом. С тех пор как он прибыл сюда на подводной лодке девять месяцев назад, в марте 1944, чтобы принять участие в исследованиях, проводимых этой лабораторией, и выполнять попутно задания своего руководства в Японии, у него почти не было времени на себя. Кроме всего прочего, он не был и официальным сотрудником. Его направили сюда не потому, что он был кем-то особенным, экспертом в какой-либо области или выдающимся офицером. Ранг его тоже был весьма невысок. И конечно, с ним не было ни помощника, ни спутника. Ему приходилось делать всю работу самому, особенно с его трудолюбивым и ответственным характером. — Одна из составляющих моей миссии в этой стране — осуществление связи. Он обеспокоился, сказав это, подумав, что фраза, должно быть, прозвучала так, как будто он отказывался от их общества по служебным соображениям. К счастью, Клаудия не восприняла его слова дурно. — Мне кажется, у вас очень разумная и продуманная миссия. Вайсманн счел нужным вмешаться в разговор наравне со своей улыбающейся сестрой:  — Я рад возможности пригласить на наш скромный ужин гостя, особенно такого, который способен был сделать прорыв в области, причиняющей нам немалое беспокойство. Вспомнив, о чем говорил Вайсманн, все трое устремили взгляд вглубь лаборатории. Огни были погашены, но во тьме ощущалось некое присутствие, которое все они отчетливо воспринимали как знак судьбы. Там, в глубине помещения, находилась огромная каменная плита, на которой было вырезано что-то вроде лабиринта из рун, концентрически сходившегося в одной точке. В ней заключалось некоторое таинственное, неназываемое существование. Сланец. Так они ее называли. По легенде, не подкрепленной никакими доказательствами, «Сланец» был привезен из Богемии как «священная реликвия» на заре существования церкви. И с ним обращались как со святыней. Его хранили на самом нижнем уровне в подвале церкви. Там он и находился много веков до тех пор, пока, три года назад, в 1941, один из верующих, пришедших поклониться святыне, не стал распространять слухи. Как говорили, он видел чудо, и нашлась организация, быстро среагировавшая на эту информацию. Надеясь доказать превосходство арийской расы при помощи археологии, они моментально подключились и взяли Сланец под свой контроль. Однако, поскольку плита была слишком большой для транспортировки, они удовольствовались тем, что взяли ее под свое управление и продолжали держать ее здесь. Для них Сланец был лишь одним из объектов, захваченных в результате их деятельности во всем мире. Вполне уместно было назвать его «сопутствующим материалом». Но тут случилось нечто необычное. Это произошло летом 1943 года. Персонал, ведущий наблюдение за Плитой, зафиксировал то же самое явление, которое предстало как «чудо» перед тогдашним свидетелем. Это «чудо» получило название «Процессия святого Иоанна». «Чудо» свершилось с участием летающих мошек, которые возникли как будто бы из ниоткуда. На месте раскопок горели редкие огни. Сланец находился в затененном месте, и, тем не менее, перед ним сформировалась шеренга из мошек, полыхающих красным; они медленно перемещались в воздухе и, в конце концов, сгорели дотла. Командованию были отправлены отчеты очевидцев вкупе с останками насекомых, и с этого момента началось официальное исследование Сланца. То, что приказ был отдан на основании лишь рассказов и каких-то органических остатков, было связано с желанием командования показать министру обороны «чудо», которое могло бы коренным образом изменить неблагоприятное положение немецкой армии. Страна, которую возглавил бы подходящий лидер, страна, решительно идущая к победе — это могло бы сработать. Церковные подвалы были переделаны в лабораторию уже пару месяцев спустя. Там были собраны самые выдающиеся умы страны. Были назначены руководитель лаборатории и его заместитель. Оба они были гениальными учеными. Их звали Адольф и Клаудия, брат и сестра Вайсманны. Выбор был обусловлен тем, что они оба ранее добились значительных успехов в разных областях, включая научную деятельность, военное конструирование и производство. Не воспользоваться такими талантами в сфере паранормальных явлений, которые могли бы переломить ход войны, было бы просто бесполезной тратой сил. Были и несогласные в разных сферах деятельности (там, где тоже бы пригодились таланты этой пары). Однако никто из них не мог противиться приказам свыше. В конце концов, решение принял сам министр обороны. Однако вся эта суматоха никак не затронула непосредственных участников. Они лишь делали свою обычную работу. Они занялись этой сомнительной темой, прилагая весь свой ум, любопытство и искреннее желание узнавать новое. Несмотря на весь их выдающийся интеллект, задача им выпала крайне сложная. В конце концов, единственное документально подтвержденное «чудо» заключалось в сожжении нескольких мошек. Причины произошедшего, способы вызвать похожее «чудо», необходимые для этого условия — все было покрыто завесой тайны. Их первой задачей было собрать необходимое оборудование и расчистить завалы вокруг артефакта, подготовив его к экспериментам. Больших успехов удалось достичь после прибытия прибывшего из союзной Третьему Рейху Японской империи со специальной миссией сотрудника. Лейтенанта японской армии Кокуджоджи Дайкаку. Вайсманн продолжал говорить, хотя рот его был набит копченым лососем. — То, что по радио говорили о связывающих нас «узах союзников» оказалось абсолютно верным. Без тебя мы никогда не смогли бы сформулировать принцип В-отклонения, и уж конечно не смогли бы запустить эксперимент. — Я всего лишь почувствовал, что на Сланец наложена очень мощная печать, и понемногу ее снял. Этот процесс, как я и писал в донесении, оказался не очень сложным. Кокуджоджи произнес это скромно и спокойно, откусывая кусок колбасы. Причина, по которой в Германию отправили именно его, была в том, что он владел некоторыми навыками, которые европеец назвал бы «магическими». Люди, обладавшие этими тайными умениями, состояли на административной службе в аппарате Японской империи еще со времен реставрации Мейдзи. Отрезав кусочек пирога, Клаудия сказала: — Как бы вы ни пытались принизить свои заслуги, для нас это стало полезным изменением перспективы, что вызвало настоящий прорыв в исследованиях. Вы пользовались теорией, базирующейся на пяти главных принципах, кажется, они называются «Пять Стихий»? Кокуджоджи, как всегда, пропустил мимо ушей похвалу и лишь кивнул. — Печать, наложенная на Плиту, по сути, является заклятием, которое запирает стихию Земли, подменяя ее сезонным циклом стихий Дерева, Огня, Металла и Воды, поэтому нам всего лишь нужно нарушить этот цикл, и тогда мы сможем ее сломать. Вайсман нервно улыбался, слушая объяснения Кокуджоджи, полные специальных терминов. — Пусть мы и гении, как нас называют, но мне не очень хочется прибегать к восточной магии. Я не понимаю и половины того, что ты тут говоришь. Но продолжать наши исследования, не понимая достаточно, я тоже не хочу. — Я не лингвист и не могу нормально объяснить некоторые японские слова немецкими.  — Японские? Теперь мне интересно. Если бы я смог разобраться в этой теории и лучше понять Сланец, а не просто сидеть на уровне обычного пользователя… Наблюдая, как Вайсманн с довольным видом поглощает сыр, Кокуджоджи почти физически почувствовал опасность, которой подвержены только исследователи. Поскольку на их импровизированном праздничном ужине не было посторонних, он решил воспользоваться представившимся случаем и высказать им свои опасения. — Фроляйн профессор, я бы хотел, чтобы вы тоже послушали. Это лишь моя догадка, поэтому я не включил свои измышления в отчет. Услышав его серьезный тон, брат с сестрой одновременно застыли и перестали жевать. — Сланец был захоронен кем-то, но до этого он был запечатан кем-то еще. Его «энергия Ян»… по-вашему, рабочий механизм был остановлен насильственно. Однако даже в таком виде он смог сжечь своим огнем несколько живых существ. Оба его слушателя созерцали его решительное лицо с благоговением. — По моему личному мнению, если мы полностью сломаем печать, его возможности будут намного больше и сложнее, чем просто сожжение заживо. Однако, поскольку это цель моей миссии, я приложу все усилия… — Чтобы сделать то, чего не хотите? Услышав озабоченность в голосе Клаудии, Кокуджоджи, говоривший о такой невообразимой теме со всей серьезностью, поспешил поправить себя. — Дело не в этом. Если я смогу сделать что-то полезное с помощью навыков, которые передаются в моей семье из поколения в поколение, это будет лучшей наградой для скромного ученика вроде меня. Не говоря уже о том, что своими способностями я принесу пользу своей стране. И это были не просто красивые слова, а неоспоримый факт. По сравнению с его ровесниками, оставшимися в Японии изучать так называемое «Заклятие, заставляющее врага сдаться», его миссия была более полезной… нет, правда, он считал, что ему очень повезло. И именно поэтому он должен был сейчас сказать то, что говорил — чтобы защитить это место и этих людей. — Я лишь надеюсь, что во время эксперимента вы будете соблюдать величайшую осторожность. И все же…  — Все в порядке, Лейтенант. Вайсманн сказал это ясным голосом, столь отличным от голоса его сестры. — Если мы правильно отрегулируем модулятор В-отклонения, мы сможем контролировать и силу печати, о которой ты говоришь. Эксперимент полностью безопасен. И, кроме того, если мои предварительные выкладки по теории конвергенции верны, и я правильно понимаю полустертое латинское слово «Король», высеченное на Плите, она должно быть… Вайсманн посмотрел на Сланец в глубине зала, как будто видел в нем реализацию своей мечты. — Он будет связывать жизни людей… узами. Опасная мечта. Кокуджоджи заговорил с явной неохотой, стараясь вырвать Вайсманна из плена его грез: — Именно потому, что эта таинственная сила связана с человеческим телом, я прошу вас соблюдать осторожность. Кокуджоджи видел в Сланце не какую-то смутную мечту, а совершенно конкретную опасность. Как мог Вайсманн с таким легкомыслием стремиться приподнять завесу тайны лишь по прихоти своего воображения? — Но я и хочу знать, как эта сила связана с человеческим телом. Вайсманн раскинул руки, как будто собираясь вдруг подняться в воздух. — Сила, заключенная в Сланце, выше нужд войны и больше, чем просто оружие. В ней заключено существование высшего порядка. Я чувствую это как ученый, не так, как ты, лейтенант.  — Но… Что бы там ни думал Вайсман сам по себе, в настоящей ситуации эту силу можно было использовать только одним способом, их исследование преследовало лишь одну цель, цель, которой он не мог противостоять. Кокуджоджи проглотил горькие слова, готовые сорваться с его языка. Вайсманн, возможно, прекрасно знал все, что он мог ему сказать. Но, даже зная это, он все равно хотел говорить о своей мечте. (Именно потому, что они сейчас находились здесь одни, он хотел поделиться своей мечтой… Что делать, если идет война, люди убивают друг друга. Всех их вынуждают к этому обстоятельства, вынуждают браться за оружие и сражаться. Такова природа войны.) Клаудия выложила порезанный ломтиками пирог на тарелку и посмотрела на вздыхающего Кокуджоджи. — Возможно, вам странно слышать, лейтенант, как этот большой ребенок говорит о чем-то подобном, но, пожалуйста, простите его. Потому что, хотя этого мальчика и можно прочитать как открытую книгу, он ни с кем не делится своими сокровенными мыслями… это большая редкость — слышать, как Адди рассказывает что-либо столь личное кому-то, кроме меня. Она широко раскрыла глаза и лукаво засмеялась. — Или… общаться тоже часть вашей миссии? — Нет. Но я прилагаю все усилия, — ответил Кокуджоджи без улыбки. В этот раз он не стал вставать и кланяться. — Зачем ты поддаешься на такие провокации, лейтенант? — спросил с надутым видом Вайсманн, — кстати говоря, ты вполне можешь общаться с сестрицей. Она сама мне сказала, жаль, что мне не доводится чаще говорить с лейтенантом… Ай! АААЙ! Старшая сестра больно ущипнула брата за бок. — Я не говорила этого таким нежным тоном. — Но смысл-то я верно передал. Ай-ай, ты от меня кусок отщипнешь! Лейтенант, спаси меня! Клаудия опустила руки, избегая встречаться с Кокуджоджи взглядом. — Ээ… то…  — Это честь для меня. Оба они отвернулись друг от друга одновременно. Вайсманн молчал, потирая бок. Урок свой он выучил и больше не рисковал дразнить сестру. Все трое какое-то время молчали, не зная, что сказать. Однако атмосфера не стала напряженной. Скорее наоборот, все они высказались, и почувствовали облегчение. Вскоре сверху послышались голоса. В церкви началась рождественская служба. И хотя пение нельзя было назвать красивым или изящным, но в нем слышались самые искренние и печальные мольбы верующих, собравшихся на мессу. Это были песнопения, идущие от сердца. Стараясь не нарушить атмосферу, Клаудия тихо открыла крышку термоса и разлила что-то горячее по кружкам. Это был не обычный «фальшивый» кофе из жженого ячменя, который они каждый день пили в лаборатории. Это был так называемый «глинтвейн». Напиток, который готовили зимой, добавляя в кипящее вино сахар и специи. У каждой семьи был свой рецепт, поэтому все варианты различались по вкусу. В эти морозные дни Кокуджоджи часто заказывал глинтвейн в кафе и на уличных прилавках. Он мягко кивнул и взял чашку. Они не стали говорить тостов, чувствуя некоторую неловкость. Улыбаясь друг другу, они поднесли чашки к губам и выпили. «Как бы то ни было, я буду стараться изо всех сил, работая с ними». Окруженный звуками гимнов, теплом и дружескими улыбками, Кокуджоджи поклялся сам себе. «Мне досталась лучшая из возможных миссий». В стране, бывшей на грани поражения, в слабо освещенном подвале, он поклялся перед внушающим трепет Сланцем. «Мы вместе бросим вызов Сланцу… хотя был лишь для того, чтобы открыть тайну древности». Кокуджоджи осушил свою чашку одним глотком, как бы в доказательство своей решимости. — Эммм… Он застыл в оцепенении. — Что за страшное лицо ты сделал сейчас, — со смехом заметил наблюдавший за ним Вайсманн. — Это рецепт, который передавался в нашей семье из поколения в поколение, но я не знаю, пришелся ли он вам по вкусу. Чтобы не дать паникующей Клаудии потерять лицо, Кокуджоджи из последних сил старался сохранять хладнокровие. — Так вам понравился вкус? — Н-неплохо. — Это и есть знаменитая японская тактичность? Брат и сестра, не выдержав, расхохотались. Кокуджоджи пытался не обращать внимание на бурю, поднимавшуюся в его теле, но уголки его губ поползли вверх. Был сочельник, и сейчас он наслаждался тем домашним счастьем, которое должно было царить в каждом доме. Все трое рассмеялись. Чистым, прекрасным, беззаботным смехом. Будь то страна, лаборатория, улица. Будь то люди, сражавшиеся на войне, или подбодрявшие друг друга пением гимнов, или смеющиеся. Будь то их мечта. Если не случится чудо, все это скоро исчезнет вместе с их чувствами и мыслями, но сейчас они смеялись от всего сердца, наслаждаясь минутами, наполненными счастьем.