*
Вспомнить об этих непонятных тварюшках Ичиго пришлось лишь спустя пару лет, и при весьма странных обстоятельствах. Хотя, если быть более точным... Нельзя сказать, что город до этого был кладезем спокойствия и обыденности. Один только факт того, что по улицам бродили незримые для большинства обывателей души, ставил жирный крест на обыденности, как таковой. То, что периодически рушились здания, словно по ним с размаху наносили удары чем-то тяжелым, а на земле и даже асфальте то и дело появлялись глубокие трещины, больше похожие на следы от громадных когтей — это тоже не добавляло нормальности. Про странные завывания в ночное время суток вообще стоило промолчать... В общем и целом, Каракура была самой аномальной зоной в этой части Японии. И Куросаки Ичиго не повезло оказаться частью оной. Так он считал раньше, по крайней мере. Будучи медиумом от рождения, юный Куросаки был погружен в эту атмосферу необъяснимого с первых дней своей жизни. История возникновения его семьи вообще достойна отдельного повествования, но не о ней сейчас речь. «Везение» Ичиго достигло апогея, когда он стал Временно Исполняющим Обязанности синигами. Вот когда стало действительно весело... После истории с Сейретеем, похищения Иное, вмешательства Ичиго сотоварищи в ход войны с арранкарами, Финальной Гетсуги, потери сил, шел уже второй год бездействия... Все произошло слишком быстро, слишком неожиданно. Казалось бы морально готовый ко всему Ичиго оказался совершенно не готов к произошедшему. Теперь он был абсолютно отрезан от мира духов и ощущал себя поистине слепым кутёнком, тычущимся во всё, что попало, в поисках матери. И тем страннее, по его мнению, было открывшееся его взору зрелище. Откровенно говоря, первую встречу с теми блёклыми существами, более похожими на миниатюрных мумий, нежели на людей, Ичиго уже успел подзабыть. Тогда он не был лишен своей реацу, мог видеть куда больше простого человека. Теперь же он по-черному завидовал своим товарищам, продолжающим без его участия защищать жителей Каракуры. Где-то внутри ворочалась обида — они ведь могли бы хотя бы делиться с ним информацией, а не стрелять глазками по сторонам, когда речь заходила о Сейретее и Пустых, и сразу менять тему разговора... Ичиго незаметно для самого себя отдалялся от своей компании. Он молча провожал их взглядом. Когда они убегали с занятий или поспешно покидали его. Если Асано поначалу пытался зубоскалить по этому поводу, то, получив пару хороших тычков в ребра от Татцуки, он замолк, осознав, что наступает на больную мозоль. Ичиго молчал, отдаляясь от товарищей все дальше. Ичиго постепенно свыкался со своей беспомощностью. Ичиго... был крайне озадачен, завидев группу жмущихся друг к другу ссохшихся фигурок. Это... странно, да, странно — подходящее слово в данной ситуации... Люди проходили мимо. Люди огибали по дуге незримых для себя существ, которые съеживались, если те продвигались в опасной близости от них. Ичиго же смотрел на маленьких нелюдей с откровенным недоверием. Это шутка такая? Он, лишенный реацу, утративший связь с иным миром... Он — видит их? Куросаки не ощущал в себе ни капли Духовной Мощи. Но он видел их. Он смотрел прямо на них, незримых для прочих, недосягаемых... Заметив его, существа вновь замерли. Всего на миг, на краткое мгновение они застыли, подобно изваяниям, после чего буквально начали лезть друг другу на головы. Они тянулись к нему, чуть ли не отталкивая один другого, и Ичиго слышал мычание и тихие завывания, в которых явственно проступала мольба. В тот день юноша просто прошел мимо, стараясь игнорировать скорбное мычание и протянутые к нему руки. Может, ему привиделось? Иллюзия? Игра воображения, шутка ли измученного разума, алчущего принять желаемое за действительное? Ичиго знал, что иногда... может наступить ломка. Совсем как у наркоманов. Такое уже было однажды — Урахара тогда сочувствующе объяснил, что его организм слишком привык к реацу, и теперь как бы истощает самого себя. Он дал юноше пилюли, про которые так толком ничего и не рассказал... Собственно, поэтому Ичиго их и не принимал. Не то, чтобы он не верил Панамочнику... В тот день, увидев снова сморщенных гротескных нелюдей, он впервые выпил одну пилюлю. Правда, помогло это мало... точнее, вообще не помогло. На следующий день горстка непонятных существ появилась снова, уже в другом месте, около школы. И на завтра — в парке, где он гулял с сестрами. И через день, рядом со спортивным центром, куда ходил на тренировки... Они появлялись везде, где он бывал, будто чувствовали его присутствие. Что примечательно, больше никто из окружения Ичиго их не видел, хотя пару раз Куросаки, чисто ради эксперимента, прошел мимо завывающих нелюдей в компании Чада и Иное. Те не заметили ни одного из копошащихся в опасной близости от них коротышек, хотя последние шарахнулись, будто от проказы. Ичиго принял к сведению. Ичиго сделал выводы. Рыжеволосый юноша перестал принимать пилюли Урахары. Перестал игнорировать присутствие этих сморщенных человечков. Наверное, со стороны он выглядел странно: застывший посреди движущегося потока людей парень, уставившийся в никуда. Наверное. Порою Ичиго овладевало странное желание подойти и прикоснуться к этим существам. Его не покидало ощущение, что они зовут его к себе, приманивают, пытаются привлечь его внимание. Именно его. Сбежавшие подопытные Маюри? Неудачные образцы Модифицированных Душ Урахары? Какие-нибудь мутировавшие Пустые?.. А не все ли равно? Эта мысль вертелась в голове рыжего все чаще и чаще, оттесняя остальные. И в какой-то момент Ичиго словно что-то толкнуло в спину. Люди оборачивались ему вслед. Кто-то звал, пытался ухватить его за локоть. Но Ичиго шел с упорством пресловутого арктического ледокола. Он не обращал внимания ни на что, кроме горстки зашевелившихся, нетерпеливо ёрзающих в вязком кипящем омуте асфальта существ. Ему казалось очень важным добраться до них, коснуться, убедиться... в чем? Что они — не плод его воображения, не проблеск его зарождающейся шизофрении. Уверовать — в их реальность, в их существование. Они есть. Они точно есть. Он не сошел с ума, ведь нет же?!.. Со стороны пронзительно закричала женщина, раздался противный скрежет. Ичиго успел заметить краем глаза, как на него стремительно надвигается нечто темное и массивное. Интуиция взвизгнула ультразвуком, а в следующий момент юношу будто подбросило в воздух. Солнце ослепило, заставив все погрузиться в беспросветно-белый. Спину пронзила боль, как от резкого удара, из-за чего из легких будто разом выбило весь воздух. Ичиго попытался вдохнуть, но горло словно сдавило тисками. Он чувствовал, что моргает, однако не видел ничего, кроме мутной, пока что сероватой мглы. Кто-то бегал, кто-то кричал, где-то плакал ребенок. Куросаки силился вдохнуть, сделать хотя бы один глоток бесценного воздуха. Последним, что ухватило его скатывающееся в никуда сознание, было ощущение десятков крохотных рук, ухватившихся его, тянувших куда-то. А последним звуком... - О... Вы нашли себе Охотника... Он еще успел подумал, что этот прозвучавший из ниоткуда женский голос очень приятен. А потом его поглотил мрак.-
Ишшин угрюмо подтвердил — да, это он. Его сын, Куросаки Ичиго. Карин и Юдзу остались в коридоре вместе с Татцуки и Орихиме. Последняя будто разом постарела лет на десять: она молча сидела в углу, судорожно обняв себя за плечи и уставившись пустым взглядом в никуда. Рюкен деликатно предложил ей успокоительное, но его словно не заметили. Отец Урю безмолвно отошел от девушки, больше не трогая её. Ишшин провел пальцем по щеке сына, стирая кровь. Кожа Ичиго была пугающе холодной. Что-то не сходилось. Ичиго.... если уж быть откровенным, умирал уже не раз. Когда он глотал пилюлю Кона, на краткий миг его сердце останавливалось. Клиническая смерть, по сути. До того, как появился Кон, было еще «веселее» - из-за вмешательства Рукии тело Ичиго могло не час и не два валяться прямо посреди улицы, вызывая панику у прохожих. Приходилось изворачиваться самыми немыслимыми способами, чтобы забрать тушку сына из местных моргов, не говоря уже о десятках липовых справок и свидетельств, хоть как-то объясняющих внезапные приступы коматозного состояния у Куросаки-младшего. Если бы сейчас произошел точно такой же случай, Ишшин был бы поистине счастлив. Но одно дело — если Ичиго внезапно «теряет сознание» посреди дороги и активно изображает труп пару минут или же часов. А другое... Другое дело, если его сшибает несущийся автомобиль. Рюкен вызвал его сразу же, едва тело Ичиго поступило в морг его поликлиники. По словам квинси выходило, что парня тут же отправили в реанимацию, но усилия врачей плодов не принесли. Смерть Куросаки Ичиго была официально зафиксирована в пять часов вечера. Душу старшего отпрыска Ишшина Рюкен в тот момент не увидел и не почувствовал. Именно это его и насторожило. Тело Ичиго было слишком искалечено, слишком повреждено. Перелом левой ноги, сломанные два ребра, повреждения позвоночника и внутренних органов... Вернись Ичиго в свою тушку — умер бы повторно, уже от болевого шока... Но Ичиго не вернулся. Не в этот раз. - Его все еще не нашли. Урахара появился по своему обыкновению совершенно беззвучно. Чертова привычка Панамочника, которая так выбешивала Ишшина. - Ты сможешь... подлатать его тело? Киске склонился над больничной койкой, вгляделся в застывшие черты лица Ичиго. - Для этого нужно, чтобы душа вернулась. Тогда подобное... более-менее возможно, - Урахара легонько хлопнул себя по подбородку веером. - Но, боюсь, к этому моменту оболочка будет совершенно непригодна для дальнейшей эксплуатации. Ишшин скрипнул зубами. - Это не «оболочка». Это тело моего сына. - При всем почтении, Ишшин-сан, - Урахара обмахнулся веером. - В данный момент это труп. На пару минут в помещении воцарилась напряженная тишина. Злоба Ишшина была почти осязаема. - Не нашли, значит? - негромко поинтересовался он. - Нет. Ичиго словно стерли из этого мира... - Киске помолчал. - Из всех трех миров. - Такое возможно? - Нет. Экс-капитан 12-го Отряда обмахнулся веером, не сводя пристального взгляда с лица Ичиго. - Абсолютно точно — нет, - повторил он. - Даже самое слабое существо оставляет духовный след. Ичиго «фонил» даже перед использованием банкая. Не как Плюс, слабо, почти неуловимо — но «фонил»... А тут — его нет. Просто нет. Ишшин сжал кулаки, хрустнул костяшками. - Его могли... - он не договорил, но смысл фразы было сложно не уловить. Киске мотнул головой. - Пустых в том районе, где произошла авария, замечено не было. И поблизости с оным тоже. Бывший Шиба поправил простыню на теле своего сына. - Значит?.. - Значит. Душа Ичиго просто исчезла. В коридоре плакала Юдзу. Слышался тихий голос Татцуки: она пыталась успокоить девочку. - Он накапливал реацу, Ишшин, - негромко произнес Урахара. - Постепенно восстанавливался после Финальной Гетсуги. И что-то... могло пойти не так. Какой-то сбой... - Он живое существо. Живая душа, - Куросаки-старший косо глянул на Панамочника с неприкрытой агрессией. - Не поломанная машина, не испорченное устройство! Он не мог просто самоуничтожиться! - Всякое бывает. Мы... Я еще не сталкивался с подобными случаями. На улице мерзко голосила сирена. - Я не верю, что он мертв, - медленно произнес Ишшин. - В смысле... По-настоящему мертв... - Я тоже, Ишшин-сан, - Киске прикрыл на мгновение глаза. - Я поговорю с Готеем. Мы продолжим поиски... Возможно, его душу просто затянуло в Хуэко Мундо или в Долину Криков. Если так, мы сможем его отыскать и вернуть. Я немедленно дам указания Тессаю. Мы приступим к изготовлению геккая для Ичиго сей же час. Ишшин зажмурился, пытаясь восстановить некстати сбившееся дыхание. Видеть бескровное лицо сына было мучительно больно. - Киске. Урахара остановился у самых дверей, чуть обернулся. Ишшин чувствовал на себе его вопросительный взгляд. - Спасибо. Глаза экс-капитана 12-го Отряда расширились. Пару секунд он молчал. - Мы все обязаны Ичиго. И речь идет не только о том, какой вклад он внес в противостояние Сейретея Айзену... - мужчина странно запнулся. - Мы отыщем твоего сына, Ишшин. Где бы он ни был — мы отыщем. Ишшин молча кивнул, дрогнувшей рукой накрыл лицо сына простыней. На большее его сил просто не хватило.-
День близился к закату. Это будоражило. Он проверил свои запасы: двадцать пять пузырьков крови, три Коктейля Молотова, два листа Огненной бумаги... Н-да, негусто. С учетом того, какой бедлам всегда начинается здесь, в лабиринте темных улиц, под покровом ночи, лучшим решением было бы вернуться в Сон и пополнить запасы. Вот только до ближайшего Фонаря пёхать и пёхать, причем через весьма «людные» переулки. В последний раз он чуть не помер в одном из таких: его умудрились зажать и, если бы он вовремя не шибанул безумцев хлыстом, то так бы и оставил там, на грязной мостовой, покрытой кровью и грязью, часть своего праха... Ну что же, тогда ему повезло. Герман так и сказал, когда увидел вернувшегося с улиц ночного Ярнама взмыленного парня. И все бы ничего, если бы не эти язвительные нотки в старческом, прокуренном голосе. Да еще и товарищи согласно так покхекали, пусть понимающе, но все же... Самооценку чутка затронуло. Чутка. Юноша потянулся, вдохнул воздух, принимая в себя запахи. Он только недавно смог, переломав себя, признать, что ему доставляет невообразимое удовольствие дышать ночью — этой ночью. Разумеется, вслух такого лучше не говорить, Герман весьма строго относится к подобному, как он выражается, проявлению фанатизма, но, когда молодой человек смотрел на своих соратников, то видел в их глазах то же самое. Упоение ночью, упоение Охотой. Охота. То, ради чего их вырвали из собственных миров, кому-то опостылевших, кого-то отвергающих. Охота стала смыслом их существования, и перед каждой Кровавой Луной он вместе с остальными ступал на улицы города, охваченного порождениями неведомой чумы. Они искали выживших, стремились найти источник болезни — и сражались. Сражались дико, исступленно, порою уподобляясь тем, кого рубили с плеча. Поначалу было тяжко. Он возвращался в Сон, покрытый кровью и пеплом, ополаскивался в лохани, закутывался в плащ, пропитанный запахами проклятого города, и забывался тревожными сновидениями — ровно до того момента, как загоралась лампада рядом с одним из надгробий-порталов и из ниоткуда на мощеные дорожки «сада» не вываливался кто-то из его собратьев. В такие моменты все пребывающие во Сне бросались к новоприбывшему, независимо от того, чем они занимались минуту назад — спали ли, жевали вяленое мясо, скромный сух паёк каждого Охотника, залечивали ли раны или же тренировались. Вернувшегося с улиц Ярнама тщательно осматривали, ощупывали, оттирали с его лица грязь и пичкали кровью, невзирая на его протесты (порою нелицеприятного содержания). Разницы между возрастами и полом тут не существовало — все были Охотниками, все звали друг друга «братьями» и «сестрами». Охота стирала разграничения по расам и прочему, обращая всех в безликих воинов ночи перед красным полнолунием, в Охотников. Лишь тут, во Сне, Охотники вновь обретали свои имена и могли показывать эмоции. В возвращение со своей первой Охоты он плакал. Навзрыд, словно перепуганный ребенок, уткнувшись в колени Кукле, размеренно гладящей его по слипшимся от чужой крови волосам. В тот день во Сне присутствовало несколько более опытных и зрелых Охотников: они молча наблюдали за ним. Никто и не вздумал насмехаться или корить его. Охота стирает всё, что было до неё. Она оставляет выжженную пустыню в твоей душе. Но, если ты силен духом и готов продолжать, готов рыскать по улицам проклятых городов, захваченных треклятой чумой, она и даст тебе многое. Он понял это — не сразу, не легко, но понял. И влюбился. Влюбился в пропахшую порохом и сталью ночь. Влюбился в холодное беззвездное небо, освещаемое серебряной луной. Влюбился в лабиринты улиц и переходов мерцающего огоньками факелов и лампад города, кишащего неведомыми тварями. Влюбился в пение своего хлыста-цепи, разрезающего воздух и вгрызающегося в плоть тварей, алчущих его крови. Даже умирая в схватке и неведомым образом перерождаясь у своего Фонаря, он испытывал мрачное удовлетворение — его снедала мысль, словно кто-то давал ему второй шанс, еще одну попытку испытать себя. Не все Охотники возвращались в Сон: кому-то не хватало стойкости и желания продолжать схватку, кто-то просто сдавался — и Ярнам забирал его жизнь, его душу, пополняя ряды своих чудищ новым рекрутом. Молодой Охотник поклялся, что никогда не сдастся Ярнаму и другим проклятым чумой городам. Поклялся безразличной ко всему и вся луне и собственной душе, что не сдастся. Иногда он вспоминал свою былую жизнь. Вспоминал свой город, светлый и полный жизни. Вспоминал свою семью и друзей. А потом его тихо звала своим пением ночь. И он с наслаждением давал Охоте захлестнуть себя, целиком и полностью отдаваясь своему предназначению. Медленно выдохнув, он открыл глаза, примечая малейшее движение. Ага, вон там, за углом, кто-то дергается... Снизу... Вороны? Судя по всему, да, вон горят бусинки глаз... Разъевшиеся падалью людей и убитых монстров крылатые бестии терпеливо ожидали, когда он ступит на их территорию. Он терпеть не мог Ворон. Они всегда бросались целым скопом, давили числом, целились кривыми клювами в лицо, стремясь добраться до глаз и ослепить. По возможности, он старался обходить их «лежанки» стороной. Даже с лейканами ему было проще (и приятнее) справиться, чем со стаей этих раздутых от собственного трупного яда пташек. Вот только путь к ближайшему Фонарю лежал именно через тот переулок, где устроили свою засаду Вороны. И, что самое мерзкое, они уже успели его приметить: некоторые подползали ближе, помогая себе крыльями и скребясь лапами по плиткам дороги. Молодой Охотник тихо чертыхнулся сквозь зубы, помянув Великих. Вот по любому, после этих певчих птичек Ярнама там окажется еще с пяток прокаженных, да еще и парочка лейканов где-нибудь зашкерится. И дай Боги, чтоб обошлось без Мясников, в прошлый раз ему от одного такого порядочно прилетело. Итак, двадцать пять пузырьков крови, три Коктейля Молотова, два листа Огненной бумаги... Ну, по сути, должно хватить. А то не очень-то хочется терять здесь, в лабиринте нижнего Ярнама, собранные в сражениях двадцать тысяч Отголосков Крови... Молодой рыжеволосый Охотник, во Сне носящий имя Куросаки Ичиго, прицепил фонарь к поясу, покрепче перехватил оружие, проверив, легко ли переходит рапира в хлыст-цепь и не заклинит ли её где каким-нибудь боком. Выдохнув и помянув всех Великих, каких успел запомнить из нудных речей Германа, он сорвался с места. Закат обагрил кровавыми разводами небеса. Ночь только начиналась.