Инверсный

Казалось, что этот день был самой дефиницией безупречного июньского дня, и ничего не могло произойти в разрез этому утверждению. Это был семнадцатый день рождения Хинаты Шоё, и он подходил к концу. — Тобио-кун пойдет к нам домой? — ликующе спросила Нацу, поглядев на старшего брата. Девочка всю обратную дорогу уже висела на руке связующего, утомившись за день. Однако услышав, что «второй братик» сможет подольше с ней поиграть — мгновенно ожила. И откуда только столько энергии в этих детях. Хината таинственно ей подмигнул, и они синхронно посмотрели на зажатого между ними Кагеяму. — Конечно, у нас же дома столько сладостей, надо поделиться! А еще есть карри, много карри! — Нацу поделится с братиками! — Эй, это мой день рождения, это я со всеми делюсь, а мне за это дарят подарки, — Шоё с улыбкой посмотрел на сестру, которая показала ему язык и мгновенно спряталась за руку Кагеямы. — Ты весь светишься, — скривился тот, как только парни переглянулись. Звучало это уже не как раздражение, а скорее как замешательство. Кагеяма до сих пор чувствовал себя излишне смущенно в окружении семьи Хинаты. — Не завидуй, Кагеяма-кун. — Да было бы чему, — последовал незамедлительный ответ. До дома они добрались без особо колких подначек или споров, и все благодаря тому, что день решил быть совершенным от начала до конца. Нацу даже решила покататься на спине Кагеямы и тот совсем недолго отпирался. Чудеса, да и только. Бесстрашное семейство, как любят шутить семпаи в последнее время. Хината задумчиво смотрит чуть выше головы Кагеямы, когда тот, склонившись, ест карри в его доме в окружении его семьи, и это не кажется странным. За последний год они всегда соприкасаются руками, улыбаются (чаще, конечно же, Шоё), подтрунивают друг над другом, соперничают, говорят обо всем на свете (чаще, конечно же, о волейболе). Хината думает, что между ними есть что-то слишком взрослое, он чувствует тревогу из-за этой неправильности. То, чего не должно быть — но оно есть. И это ощущается как нависающий над спокойной жизнью дамоклов меч. В конечном счете за них рады даже родители и друзья (какие хорошие товарищи!). Хотя и не без проблем. Но о главной проблеме Шоё лишний раз предпочитает не думать. Пока не закрывается дверь в его комнату и быстрая речь Нацу в гостиной становится едва различимой. Он даже может уверить себя, что никакой проблемы нет. У него всегда почти получается, осталось всего ничего до вечности. Кагеяма долго смотрит на него и садится на край кровати. Веселье мгновенно захлебывается в этой осуждающей тишине. Хината пытается, он действительно хочет быть лучше и нормальнее. — Мы можем пойти поиграть во что-нибудь или посмотреть записи матчей, — справляется с собой Шоё, — а вообще уже поздно и если ты скоро захочешь пойти домой, то я пойму. Ты и так был с нами целый день, но можешь остаться у нас, если что мама совсем не против. Ты так любишь длинные неразборчивые обороты речи, будто бы они могли тебя спасти. Хината морщится от своих мыслей, но Кагеяма воспринимает это не так. Как следовало. — Я хочу провести время с тобой, — просто говорит Кагеяма, больше ничего не добавляя и не разъясняя. Безразличие и спокойствие в его голосе слишком нарочито, и это ощущается как гниль в кусочке надкушенного любимого яблока. Хината выдает целую серию неровных вдохов и выдохов. Он трясет головой, как если бы слова и смысл могли выпасть из его мыслей, нараспев считает про себя до десяти и рушится. — Ну? — в голос Кагеямы пробиваются нотки раздражения. Хоть какое-то свидетельство, что он что-то испытывает. Шоё садится на пол рядом с кроватью, смотрит на связующего снизу вверх с подозрением и недоуменно. Хината чувствует, как Кагеяма мгновенно напрягается, и слабо усмехается. Они сейчас одни и Кагеяме не нужно делать вид, что все в порядке, все нормально. Хинате кажется, что Тобио его ненавидит, впрочем, себя он тоже ненавидит. Как приятно осознавать, что хоть какие-то чувства у них ортодоксально взаимны. Он уникален. И абсолютно, катастрофически недостижим. Каждая его мысль цинично оставляет раны где-то совсем глубоко внутри, и потом чертовы шрамы все не прекращают болеть и ныть, даже если их почти не тревожить. Это даже никак не лечится — такая несправедливость, конечно же, вызывает досаду и раздражение. Кагеяма выдергивает Шоё из раздумий, грубым движением затаскивая на кровать. Хината улыбается, когда Кагеяма перехватывает его, удерживая в неуверенных объятьях, которые продолжают превращать в развалины его нормальный мир. Шоё неспешно ведет ладонью по шее Кагеямы, надавливает на плечи, чтобы тот лег на спину. Для них это более привычно — Хината сидит на бедрах связующего и смотрит на абсолютно спокойное лицо напротив. Вот это — главная проблема. Он всегда рассматривает выражение лица Кагеямы, следит за реакциями его тела, изменением ритма сокращений сердца, дыханием. За всем. Но ничего и никогда не замечает, все между ними остается равнодушным, безразличным и холодным. Как-то он прочитал, что идентичные парные объекты могут быть противоположны друг другу до такой степени, что при их взаимодействии они оба исчезают. Это идея о взаимной аннигиляции. — Можно? — Шоё апатично проводит подушечкой большого пальца по сомкнутым губам связующего. Обычно Кагеяма против, но сейчас он бездумно кивает, при этом избегая даже зрительного контакта. Действительно, сегодня же необыкновенный день, и, конечно же, все должно идти по другому пути, все должно быть особенным. — С днем рождения меня, — добавляет Хината, наклоняясь. И целует взахлеб поджатые губы, отчетливо понимая, что на этот раз самолично наносит себе шрамы, от которых не избавиться, кажется, за всю оставшуюся жизнь. Не такие явные, но болеть они будут сильнее. Кагеяма выглядит чуть ошеломленно, смешно примятые и растрепанные волосы, подрагивающие ресницы, синие и спокойные глаза — Хинате нравится в нем исключительно все. Кроме его равнодушия и безотказности прихотям рыжего. Если бы ему запрещали, он уверен, что ничего бы не было, все было бы совершенно нормально и безболезненно. — Люблю тебя, — в который раз говорит Шоё, в надежде, что когда-нибудь эти слова ничего не будут для него значить. Он по обыкновению ложится на мерно вздымающуюся грудь связующего и слышит, как часто и сильно бьется чужое сердце о грудную клетку. Кажется, что этим чувством в итоге можно захлебнуться. Тонущий иной раз может утопить другого в попытке спасения. Кагеяме всегда удается уйти от ответа, отвечая на признание привычное и удобное: «Я тоже». Он признается в любви, но не во взаимности. Ведь, на самом-то деле, он тоже себя любит. Даже такое лицемерие уже не отвергает. Хотя Хината уверен, Кагеяма тот еще подонок. На самом деле нет ничего отвратительнее, чем осознание, что не будет ничего особенного. Не будет близкого человека рядом, который вместе с собой забрал кусок души, а в скором времени исчезнет и из твоей жизни. Не будет больше совместных моментов, воспоминаний. Не будет таких привычных вещей вроде знакомого недовольного голоса или запаха. Зато будет безумно больно, когда даже простое слово или имя будут жечь как раскаленный металл просто потому, что оно имело особый смысл только для тебя. Неужели, когда выходишь за пределы, становится очевидным лишь несуществование всех вещей? Хината безуспешно пытается игнорировать сбившийся ритм сердца связующего, он вклинивается подбородком в грудь Кагеямы и всматривается в его лицо, ловит бегающий взгляд. И видит, как мгновенно расширяются зрачки, так, что синей радужки почти не заметить. — Какая такая правда? — скривился Кагеяма, резко садясь и скидывая с себя Хинату. Тот не сразу догадывается, что задал какой-то вопрос вслух. Не понимает и не может вспомнить, хотя это было, должно быть, несколько секунд назад. — Единственная, — он просто говорит то, что кажется подходящим ответом. Показалось, что мир насмехается над ними. Возможно, они могли бы начать все с самого начала. Без мантры в голове, без разрывающей ненависти к самому себе. Без всего, что когда-то мешало. Хината почувствовал брешь во всем этом холоде, и даже если это значило еще сильнее разбить Кагеяму — он это сделает. Они оба были эгоистами. Когда-то я понял, что ты обречен на меня точно так же, как я на тебя. Потому что в мире все противопоставляется друг другу, у любого действия есть противодействие. Как утешительна и безнадежна эта мысль. — Я не могу. — Я научу, — вмиг отвечает Хината, уверенный в смысле своего ответа. Кажется, нивелировать их и свести в ничто у мира уже не получится. Пусть они даже не половины одного целого, а просто отображения друг друга. Пока зеркало существует, в нем всегда отражается полная противоположность. На самом деле Кагеяма обыкновенно искренний и честный. И всего лишь из-за того, что он не успел спрятать взгляд — все существующее до этого закончилось. Он очень скоро уходит домой, потому что простой разговор между ними абсолютно не поддерживается и мгновенно угасает. Хината ухмыляется и, закрывшись в своей комнате, на ватных ногах сползает по стенке на пол, позволяет себе от души рассмеяться. Все потому что они оба какие-то дурацкие, и эти недоотношения вдвойне. И как их угораздило ввязаться в этот ужас, они до конца не понимают. Но одно он знает точно, что эта странная теплота где-то между ребер, которую обычно называют любовью, может иногда и не причинять боль. *** Ночь врывается в легкие полувсхлипом с запахом черной влажной земли, горно-долинного ветра и мокрых запыленных листьев. Поверх невесомым приятно-свежим ароматом наслаивается привкус разыгравшегося лета, разряженного воздуха после грозы, сладких колких травинок и медового клевера, прогретой за день шершавой коры деревьев, созревающих прохладных ягод, которые будут лопаться, стоит к ним только прикоснуться, вымазывая рот и щеки насыщенно-черничным или клубнично-красным. Они ускользнули из шумного дома, где на этот раз собралось непомерно много людей. Хината оставляет собственнический поцелуй в подключичной впадине связующего, находясь в его неудобных объятьях, из которых все-таки приходится мгновенно вывернуться. Кагеяма с подчеркнутым неодобрением на лице растирает шею, впрочем, не выглядя действительно недовольным. От почти материально ощутимой легкости и простоты Шоё улыбается, уткнувшись своему возмущенному парню в плечо. Находит на ощупь его ладонь, переплетая чужие пальцы со своими. И смотрит на хаотичность звезд на небе, что устраивают вокруг луны настоящий языческий шабаш каждую ночь. В этот раз почти целый день лил дождь, но к ночи не было ни одного кудрявого облака. — С днем рождения, — говорит Кагеяма в восемнадцатое лето Хинаты Шоё. — Я люблю тебя, — и теперь это правда. Единственная. — Хорошо.