***
Домой Захар приехал в четыре часа. Лена спала на диване перед включенным телевизором. На полу стоял пустой стаканчик любимого Ленкиного йогурта, ложка валялась рядом. Захар выключил телевизор, поднял стаканчик с ложкой и отнёс на кухню. Лена много ездила и летала, и, вечно измученная джетлагом, могла заснуть в любой позе, сидя, лёжа, скорчившись в кресле, прислонившись к стене. Захар даже не мог толком сказать, откуда она прилетела сегодня: командировка планировалась в Штаты, но потом, как всегда, планы директоров поменялись. Они полетели ещё куда-то, и Лена, естественно, с ними. Позавчера, это Захар точно помнил, она звонила ему из Милана. Где она была вчера, он не знал. Лена работала переводчиком-синхронистом в крупном российском холдинге с офисами по всему миру и была «в распоряжении» шести его директоров. Некоторым из них переводчики в большинстве случаев были не нужны, но из оставшихся кто-нибудь чуть ли не постоянно где-нибудь катался или же принимал зарубежных партнёров в России. Лене эта работа — «на убой» — нравилась, хотя она и говорила, что это только до тридцати, там надо будет поискать что-нибудь поспокойнее, а если будут дети, то и говорить нечего. Правда заводить детей раньше тридцати пяти она не собиралась. Она любила порассуждать на эту тему, но отвлечённо: им обоим было ясно, что вряд ли эти воображаемые дети будут их детьми. У них были не те отношения: они устраивали обоих на этапе построения карьеры, когда прибегаешь домой только поспать, а запланированный отпуск запросто может сорвать внезапная командировка, от которой нельзя отказаться, и знаешь, что другой не упрекнёт: «Ну конечно, работа тебе важнее меня», потому что для него работа тоже важнее. Они жили в одной квартире, но иногда не видели друг друга по три-четыре недели — так выстраивались графики поездок. У обоих были связи на стороне, и они даже не старались особо это скрывать. Понятно, что ни тот, ни другой, не объявляли с порога, возвращаясь домой: «Дорогой, я тебе изменила! Дорогая, я был тебе неверен!», но в разговоре иногда вполне отчётливо всплывали такого рода моменты. Лена рассказывала про какой-нибудь известный лондонский ресторан, где ей повезло побывать, Захар интересовался, с кем была встреча, а Лена загадочно отвечала: «Нет, это не по работе. Ходила со знакомым». Естественно, она могла соврать про деловую встречу, но предпочитала этого не делать. Захар был менее разговорчив, да и его поездки обычно оказывались куда как менее увлекательны, вроде нескольких последних в Краснодарский край, где строился нефтеналивной терминал. Никаких знаменитых ресторанов там не было. Захар прошёл в спальню, где вчера повесил забранный из прачечной костюм: самому так ни за что не отстирать и не отутюжить. Чехол был снят, и рядом лежали подобранные Леной рубашка и галстук. Галстук с тонкими оранжевыми полосами сначала показался Захару ярковатым, почти провокационным, но, пока он, выйдя из душа, надевал бельё, причёсывался, одевался, полоски примелькались, и Захар уже считал, что Лена хорошо придумала. К тому же галстук — «Китон», Ленин подарок, ухваченный по скидке, — смотрелся дорого. Под стать торжеству. Захар ни за что не купил бы такой сам. Он пока зарабатывал не настолько много: на жизнь, хороший отдых и приличную машину хватало, а на галстуки за триста долларов нет. Одевшись, Захар всё-таки подошёл к крепко спящей Лене: — Вернусь поздно… Эй, соня, — он потряс её за плечо и поцеловал в кончик носа. — Слышишь меня? Не жди, ладно. Поздно приду. Лена едва заметно приоткрыла глаза, потянулась и пробормотала: — Ага… мы с Танькой… идём сегодня… Захар не разобрал, куда они идут. — Когда идёте-то? Полседьмого уже… — Сколько? — проснулась Лена. — Ты чего не разбудил? Бли-и-ин, Захар! Ну ты чего? Она вскочила с дивана и понеслась в ванную. — Как будто я знал, что ты куда-то идёшь. Лена что-то выкрикнула из ванной, но в этот же момент в умывальник с шумом потекла вода, и Захар опять ничего не расслышал. Он стукнул в дверь ванной: — Я ушёл.***
Кроме сотрудников «Фицрой» у Захара в огромном зале знакомых почти не было. Из тех организаций, с которыми Захару довелось работать, на празднование пригласили только самое-самое руководство, и в лучшем случае Захару просто жали руку, но до разговоров дело не доходило: другой уровень. Разговаривали с партнёрами или старшими партнёрами, а консультантов вроде него лишь иногда принимали в компанию. С другой стороны, его сюда хотя бы пригласили: когда в прошлом году «Истмен Консалтинг», их основной конкурент, отмечал десятилетие присутствия в России, в ресторане из сотрудников были только директора, партнёры и менеджеры (они у них как-то иначе назывались, но суть была та же), сотрудники уровнем ниже удостоились лишь поздравлений в офисе. В «Фицрое» за бортом остались лишь стажёры, и по корпоративным меркам мелкая сошка вроде Захара могла созерцать вблизи парочку олигархов, всю управляющую верхушку российского нефтегаза, одного министра и шестерых заместителей министров, пятерых глав регионов и ещё под сотню охеренно богатых и влиятельных людей, чьи компании или ведомства прибегали к услугам «Фицрой». Иногда Захару не верилось, что за три года после окончания университета он успел забраться так высоко. Впрочем, высота была виртуальной: он работал в одной из престижнейших в мире компаний и, вполне возможно, вызывал зависть сотен претендентов, которые не сумели пройти несколько раундов собеседований и стажировку, но должность была не особо значительной и не очень жирно оплачиваемой. Но почти каждый раз, когда Захар оценивал высоту прыжка от мальчика на побегушках до консультанта или, оглянувшись, видел в паре метров от себя нефтяного магната, он повторял: «Если бы не Артём…» Артём впихнул его в проект, который курировали «Фицрой энд Компани». Ближе к окончанию университета Захар начал думать, как попасть к ним на работу. Хотя у него и было там трое знакомых, никто не приводил его за руку, как Артём его когда-то; Захар подавал резюме обычным путём, обычным путём проходил собеседования и тесты, разве что со стажировкой было легче: он кое-что знал о том, как построена работа внутри компании. На постоянную работу его пригласили уже через два месяца. Если подумать, Артём сделал не так уж много: просто нашёл место, а «зацепился» Захар сам. Но на деле вклад Артёма был больше — он заставил его работать и к чему-то стремиться. Захару сложно было представить, что было бы с ним сейчас, если бы не Артём. Эти два варианта его жизни — с ним и без него — слишком разошлись… Понятно, что и без Артёма он получил бы диплом и нашёл бы работу. Скорее всего, непыльную, такую, с которой можно свалить уже после обеда в пятницу, где бы не дёргали по выходным и не звонили бы ночью, где бы он не напрягаясь просиживал положенные восемь часов за умеренную зарплату. Он мог себе это позволить — с поддержкой отца. А может, он бы оказался у отца кем-то вроде зама: автосервис разрастался, и надо было решать кучу вопросов, связанных уже не с ремонтом машин, а просто с руководством. По выходным он бы ездил на покатушки, зимой зависал бы в барах, а может, освоил бы и зимний кайтинг — у него было бы полно времени на это. В общем и целом, это была бы не такая уж плохая жизнь, но когда Захар пытался представить её, такую спокойную и удобную, то понимал, что ни за что не променял бы на неё свою теперешнюю. Потом он проделывал чуть более сложное умственное упражнение: думал, если бы тому расслабленно и вольготно живущему Захару показали Захара этого, с его командировками, дедлайнами и вечной гонкой наверх и вперёд, что бы он почувствовал? Этому Захару казалось, что зависть и тяжёлое и тупое, как головная боль, ощущение упущенных возможностей. Был ещё один невыбранный путь: если бы Артём не уехал, если бы они смогли обустроить себе какое-то приемлемое существование, что было бы тогда? Чёрт его знает. Артём уехал, а Захару осталась только работа. Он не видел ничего кроме неё, старался не думать ни о чём больше, потому что тогда он начинал думать об Артёме. Наверное, в те пару месяцев после исчезновения Артёма он был слегка не в себе. Ребята, с которыми он вместе учился на курсах, так и подумали. Он ни с кем не разговаривал кроме как об учёбе, целыми днями что-то читал и учил и не желал никуда выходить вечером. Его наверняка приняли за жуткого задрота. Они же не могли знать, что с ним произошло. И даже если бы он захотел рассказать, это всё равно было бесполезно. Захару казалось, что никто, не испытав сам, никогда и ни за что не поймёт и даже не поверит, что может вот так, до такой степени, не хватать другого человека. Что это то же самое, что голод и жажда, то же самое, что боль, — даже если она слабая, её нельзя игнорировать… Так плохо ему не было ещё никогда, но он, хоть и злился на Артёма, ни в чём его не винил. Он понимал, почему тот уехал и почему так резко всё оборвал — чтобы не длить пытку голодом и жаждой, не подбрасывать жалкие кусочки еды, которые уже не могут спасти, но могут растянуть муки ещё на день или два и сделать их острее. Ещё он чувствовал ожесточение. Оно оказалось даже полезным — вроде мозоли, которая защищает кожу, не даёт ранить, не даёт вонзаться занозам… Ожесточение смешивалось со злостью и упрямством и давало силы. Захар хотел доказать самому себе и им обоим: отцу и Артёму, — что сможет прожить и без них, выкарабкается, справится, не приползёт просить прощения. Может, к Артёму он бы и приполз, если бы того можно было найти. Телефон был отключен, в соцсетях Артём не показывался, со знакомыми не общался. Вернувшись с курсов, Захар вышел на работу на полную ставку, решив, что с учёбой как-нибудь выкрутится, а с пятого курса его не выгонят. Большинство студентов уже работало, и преподаватели относились к этому с пониманием… Вставал он теперь в шесть утра, чтобы приехать на кольцо, где его подбирал или Багатуров, или гип, или ещё кто из едущих на объект. Если договориться с ними не удавалось, приходилось добираться на рейсовом автобусе. Иногда он вставал в пять, чтобы успеть на служебный, который возил в Скобеевку строителей из общежития на окраине; зато потом он успевал до обеда смотаться в универ. Тяжелее всего было в декабре, когда он просыпался в полной, непроглядной темноте, одевался едва ли не на ощупь, жевал бутерброды, запивал кофе и ехал в Скобеевку, потом обратно, потому что шли зачёты, впереди маячили экзамены, а у него голова была занята запаздывающими объёмами и тем, откуда взять тридцать штук на оплату последнего семестра. Он по несколько раз в день думал о том, что, может быть, стоило поехать к отцу, поговорить с ним, помириться — Артёма ведь всё равно не вернёшь, но каждый раз что-то удерживало и останавливало. Та самая ожесточённость, смешанная с упорством. Он не мог поехать к нему. Не после того, что отец сделал. Наверное, ему стоило отцепиться от отцовских денег раньше. Может, тогда всё иначе сложилось бы с Артёмом… Но Захар, как ни неприятно было признаваться в этом самому себе, знал, что не произойди вся эта история с Артёмом, не уедь тот из города, он так никогда бы не решился порвать с отцом, до последнего стараясь усидеть на двух стульях… Он не был готов сделать это ради Артёма, который был рядом, но смог ради того Артёма, который уехал. Кнут работал лучше, чем пряник. Раньше, раньше, раньше… Захар повторял эти слова в голове на мотив песенки, которую в соседнем зале исполняла приглашенная британская группа. Раньше, раньше, раньше… Он совершил в прошлом ошибку, но об ошибках не стоило жалеть, их надо было исправлять. Захар бы исправил — только не знал как. Сначала он надеялся, что Артём вернётся, или напишет, или позвонит, или… Но месяц проходил за месяцем, и ничего не менялось. Ему почему-то казалось, что Артём уехал в Москву. Это было логично. Там легче было найти работу …и мужчину. Каждый раз, когда Захар приезжал по работе в Москву, он невольно, почти бессознательно начинал вглядываться в лица людей, идущих навстречу, едущих в одном с ним вагоне метро, стоящих в очереди на кассе… Он надеялся, что увидит его, — но чуда, разумеется, не произошло. Лишь один раз, когда он уже перебрался в Москву на постоянку, он видел — или ему показалось, что видел, — человека, похожего на Артёма. Он тогда работал в офисе клиента и ехал к нему на такси, сильно опаздывая. Чтобы не терять время и не беситься зря, глядя на медленно тянущуюся впереди череду машин, он достал распечатки, по которым готовился к сдаче на сертификат PMP, и начал читать. Он не отрывался от них почти всю дорогу, а потом они свернули наконец с забитой автострады на какой-то бульвар, сразу поехав быстрее, и Захар, обратив внимание на резкое изменение скорости, поднял голову. Бульвар был тенистым, даже тёмным. Редкие скамейки, розоватый отсев на дорожках, молодые женщины с колясками, слишком яркие для этого тенистого сумрака цветы в вазонах — ничего особенного. Захар смотрел сквозь пыльное, в кружках высохших дождевых капель стекло без интереса, скорее машинально, как вдруг… Это было совершенно книжное «вдруг». И если Захар запомнил правильно, то того человека — Артёма, как ему показалось, — освещала падавшая через прогалину в кронах золотистая полоса света, как луч софита освещает актёра на тёмной сцене. Парень со светлыми, не белыми или пшеничными, а с неприметными издалека, средне-русыми волосами, какие и были у Артёма, сидел на скамейке с альбомом или большим блокнотом и рисовал. Захар не успел его толком разглядеть, даже не заметил, были ли волосы вьющимися. Знакомой показались лишь очертания фигуры и поза: парень сидел, подняв ноги на скамейку, уперевшись пятками в её край и положив на согнутые колени блокнот. Спина была сутуловато скруглена, и наклон головы был очень похож, задумчивый, будто немного усталый. Глупо, но ярче всего зрение Захара из всего этого выхватило две совершенно бесполезные вещи: бежевые «нью бэланс» и точно такого же цвета картонный стаканчик с кофе на скамейке рядом. Захар уже хотел попросить таксиста остановиться, но вспомнил о времени: он уже должен был быть в офисе… Потом он оправдывал себя тем, что это, скорее всего, был вовсе не Артём. Мало ли в Москве учащихся всяких художественных специальностей да и просто тех, кто рисует? Может, этот парень тут же на бульваре малюет портреты за деньги. Сидит, ждёт. От мысли, что Артёму, может быть, приходилось рисовать прохожих на улице, Захара что-то царапнуло изнутри, тоскливо и стыло… И эта мысль — что, возможно, он видел Артёма, но не бросился к нему, наплевав на всё, — царапала до сих пор. Возле стола с закусками Захар заметил Михаила Басова. Тот стоял с другой стороны, разговаривая с двумя мужчинами. Беседа была оживлённой, и только спутница одного из них гнулась и висла на его локте — ей было скучно всё это слушать. Она прихлёбывала шампанское из фужера и смотрела по сторонам. Когда Басов почти незаметно махнул Захару рукой — «Подойди!», она проследила за ним взглядом и уставилась на Захара. Смотрела она на него и потом: отводила взгляд и опять возвращалась. Захар делал вид, что ничего не замечает: ему была неприятна её расслабленная изогнутость и слегка презрительное, кисловатое выражение лица, свойственное многим состоятельным русским, и он не хотел бы отвечать на её взгляд или улыбку. Басов познакомил Захара с обоими своими собеседниками, назвав не особо известные, но в определенных кругах знаковые фамилии. Захар пожал обоим мужчинам руки, дама, перегнувшись в другую позу, протянула ему руку для поцелуя с насквозь наигранным видом кинодивы двадцатых годов. Захар в очередной раз подумал о том, где эти умные мужики находят всех этих недалёких манерных баб. Он видел стольких умных, приятных, по-настоящему доброжелательных женщин и у себя в офисе, и у клиентов, работал с ними, общался, но почти никогда не встречал подобных среди жён. В «Фицрой» у Захара был официально назначенный консультант по карьере, но Басов, чьё внимание Захар обратил на себя совершенно случайно, был его неформальным наставником и помогал просто из симпатии. Такие «менторы» среди партнёров были у многих из сотрудников пониже рангом, но далеко не у всех. Наставники редко давали конкретные советы по работе, больше продвигали знакомя с нужными людьми или давая возможность посмотреть на то, как работают сами. Сейчас Басов как раз знакомил Захара с нужными людьми. Вместе с Басовым Захар перебрался к следующей группке — Басов опять представил его, на этот раз старшему партнёру московской юридической фирмы, по совместительству советнику главы нефтеносного региона по вопросам развития, и очередной шишке из «РЖД». Следующими была группка американцев, все из разных компаний, которые делились советами по выживанию в Москве, потом компания коллег из «Фицрой», с которыми Захар ненадолго задержался, отцепившись от взявшего его на буксир Басова. Не стоило этим злоупотреблять. Коллеги обсуждали то, что в Москву перевёлся некий Зеленский, чей-то бывший однокурсник, много лет работавший в Штатах на «Истмен Консалтинг» со специализацией в ликвидации крупных компаний. Все гадали, что за проект сумели заполучить «Истмен» и кого такого крупного они будут закрывать, раз дёрнули сюда старшего партнёра. А потом разговор плавно скатился на то, как за последние пять лет разросся их конкурент, у которого в Москве раньше работало меньше двадцати человек, а сейчас стало уже под восемьдесят, и как много хороших, крупных проектов они закрыли. Говорили, естественно, о вездесущем Баркере, одном из двух управляющих партнёров «Истмена». В отличие от «Фицроя», набиравшего директоров из «местных», их российским офисом управляли иностранцы: англичанин, носивший титул «operational director», и американец, тот самый Баркер. Он, по слухам, вообще ни над какими проектами не работал: занимался исключительно общением с настоящими и потенциальными клиентами; был завсегдатаем яхт- и гольф-клубов и прочих элитарных сборищ, где заводил полезные знакомства, которые впоследствии превращались в многомиллионные проекты. В отличие от второго директора, Осборна, говорившего по-русски удивительно хорошо, Баркер владел им едва-едва, так что на официальной части празднования, когда произносил короткую речь и вручал подарок, закончил поздравления на английском; но, и Захар совершенно определенно почувствовал это, у Баркера были харизма, убедительность и почти колдовское очарование. Он вызывал не просто расположение и симпатию, которого мог добиться любой общительный человек, а доверие. Тема разговора опять сменилась, говорили теперь о предстоящей свадьбе одного из сотрудников, и Захар незаинтересованно поглядывал по сторонам. Он решил пойти в другой зал — послушать, что там пела российская группа, сменившая «Kaiser Chiefs», и по пути свернул к столам. Он уже потянулся к одному из фужеров в пирамиде и замер. Рука опустилась. Чуть дальше, буквально в десяти метрах от него, один, не присоединяясь ни к одному из кружков, на которые распалась толпа гостей, стоял Артём. Артём его тоже видел: он смотрел прямо на него, не отводя глаз. Смотрел с лёгким удивлением, даже немного прищурившись. Захар соображал несколько секунд, прежде чем подойти к нему. За эти секунды — и с десяток ударов ополоумевшего от радости сердца — он чего только не успел подумать: что он обознался, что такого просто не может быть, что это кто-то похожий, что Артёму здесь неоткуда взяться и что через четыре года он должен был бы выглядеть не так, и что это всё же он, без сомнения, без ошибки. Он. Артём всё так же смотрел на него с полуулыбкой и ждал. Прошло четыре года, хотя по ощущениям все десять — так далеко было то студенческое прошлое, — но ничего не изменилось: Захар всё так же чувствовал Артёма, знал, чего он хочет или не хочет. Он не мог бы сказать, что такого было сейчас у Артёма во взгляде, но он абсолютно точно знал: Артём будет ждать, а идти должен он. Четыре года, четыре долбаных года, и ничего не изменилось: словно у Артёма в руках были какие-то нити, и они опутывали накрепко, намертво. До Артёма надо было сделать лишь несколько шагов, и Захар потратил их на то, чтобы привести мысли и чувства в порядок. Ему хотелось броситься к Артёму, обнять его, схватить за обе руки, держать и не отпускать больше, но он не сделал ничего из этого: вокруг были люди, и он не знал, хочет ли через четыре года Артём, чтобы его хватали и не отпускали. Он сам хотел. Он думал, что многое уже изменилось и что эти чувства — тоска по Артёму, вечная нехватка его и вечное ожидание, вечное отталкивание других — мучили его по инерции, но сейчас, когда он видел Артёма и до того оставалась всего лишь пара шагов, он понимал, что нет, это не инерция, это всё то же гложущее, ненасытное чувство, всё то же убийственное, даже унизительное по сути ощущение, что ты можешь быть счастлив только рядом с этим человеком. Артём опередил его — протянул руку первым, по-деловому: резко и уверенно. Захар сжал её в своей. — Привет! — Артём улыбнулся чуть шире, и за этой улыбкой колыхалось волнение. Сейчас в голове у Артёма наверняка точно так же, как и у него самого, проносились десятки, если не сотни, мыслей. Артём точно так же пробовал оценить, просчитать, предугадать, чего ждать от встречи. Захар глядел на него во все глаза, так что даже ответное «привет» выговорить не смог. Вместо этого он произнёс: — Что ты здесь делаешь? То есть, я не ожидал… здесь… — Я тоже не ожидал, — кивнул Артём, поправляя узел галстука, который ни в каких поправлениях не нуждался, до того он был хорошо и ровно завязан. Артём говорил спокойно, словно встретил бывшего одноклассника, которого десять лет не видел и ещё столько же не вспоминал бы, а не человека, с которым спал, которому признавался в любви и от которого сбежал. — Ты в «Фицрой» работаешь? — спросил Артём. — Ты что, знал? — Нет, просто предположил. Ты же с ними начинал, так что мог… теоретически… — Да, я теперь там. Повезло. — Точно. Оба не знали, что сказать дальше, наверное, потому, что сказать надо было слишком многое. — Это на самом деле… круто. Ты молодец, раз сумел туда пробиться. — Не ожидал? — усмехнулся Захар, опять повторяя то же самое слово. Артём не отвечал, смотрел на него, улыбаясь одними глазами, и в этой радостной, тёплой улыбке пряталось что-то ещё, что-то тайное, заговорщицкое, то, о чём они оба знали и оба молчали, и ещё одним слоем глубже — что-то совершенно уже непонятное Захару… Захар думал сотни раз, что он скажет Артёму, если вдруг снова встретит, и этих слов сейчас не было, ни одного. Были натянутость и неловкость, словно он оказался один на один с совершенно незнакомым человеком — и одновременно душераздирающе своим, родным и близким. В неловких ситуациях Захар обычно начинал говорить, потому что молчание получалось на редкость глупым, но сейчас оно было оглушительным, пронзительным, острым, наполненным пониманием и смыслом лучше всяких слов, лучше любых слов. Им не надо было ничего говорить, они оба всё знали. — Тебе хорошо с короткими волосами, — сказал Артём, и улыбка из его глаз исчезла, осталось пристальное и грустное внимание. — А насчёт тебя я ещё не решил, — заявил Захар. Артём повертел головой, заставив лёгкие, словно бы случайно лёгшие в беспорядке пряди, взлететь и опасть. Волосы были не очень длинными — спускались чуть ниже ушей — и точно того же цвета, что и раньше, но они были прямыми, может, только немного загибались у самых кончиков. На самом деле Захар уже почти решил: Артёму такая причёска шла, но она делала его другим и вызывала приступ ностальгии, потому что пальцы помнили прикосновение к другим волосам, помнили, как скручивались обратно упругие, гладкие завитки. Когда Артём улыбнулся при встрече, Захар сразу заметил, что скол зуба — старое и болезненное напоминание — исчез. Но исчез не только он: той небольшой разницы в высоте между передними и боковыми резцами тоже не было, зубы выстраивались в идеально ровную белую полоску. Кроме волос и линии зубов не поменялось ничего: Артём был тем же, что и прежде. Тем же оставался даже взгляд: светлый, внимательный и как будто что-то нашёптывающий, раскрывающий правду, которую Артём никогда не произнесёт вслух. — Я искал тебя, — сказал вдруг Захар. — Пробовал найти. Даже за твоей матерью следил. Артём слушал с напряжённым, немного испуганным лицом, словно боялся, что Захар сейчас бросит ему обвинения в трусости и предательстве. — А потом уехал учиться, — продолжал Захар. — Когда вернулся… в общем, было уже не до того. Артём опустил глаза. — Я знаю, тут не место, — Захар огляделся по сторонам. — Но вдруг другого шанса не будет… Артём покачал головой и нервно облизнул нижнюю губу, словно готовился сказать, что да, другого шанса у них не будет, а потом, будто против воли, выдавил: — Можно встретиться, но… — он замолчал и напряженно, болезненно сглотнул. — Захар, мне надо идти. Захар, наплевав на всё, на то, что они стояли пусть и в спокойном уголке, но всё равно на виду у десятков людей, схватил Артёма за запястье. Его самого пробрало дрожью от прикосновения, хотя самого Артёма он не касался — между ними были два слоя ткани: рукав пиджака и рубашка. — Опять сбежишь? — Нет, я же сказал, можно встретиться. — Оставь мне номер телефона или… или хоть что-то, потому что ты не… — Захар, четыре года прошло, — резко выдохнул Артём. — Это уже не имеет смысла. — Для меня имеет. Артём взглянул на него тем слегка ошарашенным, отталкивающим и одновременно не отпускающим взглядом, от которого у Захара перехватывало — вернее, уже несколько лет как не перехватывало — дыхание. — А ты? — начал Захар, чтобы сменить тему, потому что видел: если продолжить давить, Артём может скрыться, как Золушка после бала, и он его опять не сможет отыскать. — Чем ты занимаешься? — В основном учусь. — На кого? — Захар спокойно относился к тому, что ему самому приходилось переучиваться: из него хорошего проектировщика всё равно не вышло бы, но было бы обидно узнать, что Артём, которого Захар всегда считал невероятно талантливым, переучился из архитектора на какого-нибудь бухгалтера или менеджера. — Будешь смеяться, но всё на того же. На архитектора. — Тебе аспирантуры было мало? — Захар и правда рассмеялся, хотя и знал, что кандидатскую Артём так и не защитил: это легко было проверить. Артём улыбнулся в ответ и пожал плечами. — Хочется быть лучше. Но я и работаю тоже, было несколько проектов, в Москве и в других городах. — Так я тоже пробовал тебя искать, — Захар посмотрел ему прямо в глаза. — Архитекторов и проектировщиков всегда на сайтах указывают… — Ты, может, и находил, только не понял, что это я. — В смысле? — В проектной документации пишут Артём Осборн. — Это что, творческий псевдоним? — Нет, это фамилия моего… партнёра, — Артём почти незаметно запнулся перед последним словом. Захару не приходило на ум ни одного цензурного слова, и даже нецензурные не выражали и десятой доли того, что он сейчас чувствовал. Он впервые в жизни всерьёз захотел ущипнуть себя, чтобы проверить, не спит ли он. В этом, вроде бы, и не было ничего настолько необычного, но Артём… Он не верил, что такое могло произойти с Артёмом. Это больше походило на красивый и бредовый сон. Даже фигуры людей, которые выхватывало боковое зрение, казались странно искривлёнными и расплывчатыми, словно это были не настоящие люди, а порождения глупого, ненормального сна. — Фамилия партнёра? — переспросил он, потому что не мог пока придумать ничего умнее. — У меня на самом деле двойная фамилия, — пояснил Артём излишне торопливо, — но я полную почти никогда не использую. Для России вторая половина более… уникальная, запоминающаяся. Для работы это важно. А когда работаю на… — У нас не признаются однополые браки, — сказал Захар, уже на половине фразы понимая, что несёт какую-то чушь — какая разница, признаются они или нет? Но у него сейчас сознание словно расслоилось на две неравные части: одна тоненькая, как плёнка, рациональная, изо всех сил стремилась сдержать рвущийся изнутри крик и хаос, и заставляла его машинально городить какую-то ересь, а вторая, огромная, клокочущая, яростная, билась и пульсировала, извивалась и вопила от ревности и страха. Захар не думал, что за четыре года Артём не найдёт никого, но услышать такое… К этому он не был готов. — Не признаются. Но поменять фамилию ничто не мешает, — странно улыбнулся Артём. — А Осборн, — сообразил вдруг Захар, — это Осборн из «Истмен»? — Да, он там работает. Захар тряхнул головой, пытаясь прогнать глухое, засасывающее ощущение пропасти, разверзающейся под ногами. — Я не знал, — ещё одна глупая фраза. Захар на самом деле знал, вернее, не раз и не два слышал, что Осборн — гей и у него есть партнёр, но тот жил где-то за границей, в Россию приезжал нечасто, и Захар считал — хотя по-настоящему он никогда об этом не задумывался, — что это должен был быть англичанин, как и сам Осборн. Ну или ещё кто-то. Но даже если бы ему сказали, что этот партнёр… или муж — русский, он бы всё равно не подумал бы на Артёма. Разве что если бы услышал имя. — Вообще… Просто… Мне пока сложно поверить, — пробормотал Захар. Артём пожал плечами. — Мне надо идти. Мы собирались уехать пораньше. Артём отступил на шаг назад, а потом, резко развернувшись, пошёл ко входу в другой зал. Захар остался стоять там же, думая о том, что не успел, не смог сказать ничего из того, что хотел бы.***
Артём предпочитал не крутиться рядом с Китсом на мероприятиях: тот свою ориентацию не скрывал, но в России незачем было лишний раз об этом напоминать. Выждав удобный момент, когда Китс ненадолго остался один, Артём подошёл ближе и тихо, из приличий не доходя до настоящего шёпота, произнёс: — Have a second? Want you to... — в середине фразы он перескочил на русский: пусть и большинство присутствующих тут русскоязычных позаканчивало в своё время зарубежные университеты и бизнес-школы и свободно владело английским, говорить на нём здесь всё равно было невежливо. — Хочу тебе кое-кого показать. Китс пошёл без вопросов, хотя и был немного удивлён. Наверное, подействовало то, что начал Артём на английском — забылся. Тот хотел проделать всё равнодушно-спокойно и теперь злился, потому что в первую же секунду выдал волнение. Зал был большим и длинным, и найти в нём кого-либо было нелегко, к тому же Китса несколько раз останавливали, здоровались, пытались втянуть в беседу. Тот вежливо уклонялся, потому что Артём начинал незаметно сжимать ему руку. Артём боялся, что Захар ушёл в зал со сценой: найти его в толпе, да ещё и в полутьме, было бы непросто. Наконец он увидел его и остановился. Захар не смотрел в их сторону. Он разговаривал, в маленьком кружке с ним были две женщины: одна в красивом голубом платье, другая в неловко сидящем брючном костюме под Меркель — и двое мужчин. Один точно был партнёром в «Фицрой». Он поднимался на низенькую сцену во время официальной части. Артём кивнул головой в нужную сторону: — Вон там… Молодой, высокий, тёмные волосы. У последних слов был горьковатый привкус: не такой молодой, как четыре года назад, — как и он сам, а волосы были теперь коротко, по-деловому острижены. Ему хотелось, чтобы Китс увидел Захара таким, каким тот был раньше. Нет, он не был лучше или красивее, он был… другим. Свободным, даже безбашенным, упрямым, открытым. Другим… — Который? — прищурился Китс, всё ещё не понимая: темноволосых мужчин в той стороне было не меньше десятка. — Рядом с женщиной в… Китс перебил его на полуслове: — Вижу, — он искоса глянул на Артёма и нешироко улыбнулся: — What a stud. Артём по выданной оценке понял, что Китс нашёл именно Захара. — У нас был секс. — У тебя с ним? — Китс переспросил немного обеспокоенно. — Четыре года назад, — уточнил Артём, которому понравилось, как Китс напрягся. — Думаешь повторить? — усмехнувшись, предположил Китс. — А что ты думаешь?***
Захар выискивал Артёма взглядом по всему залу. Иногда он мельком видел его, всегда рядом с Лейтоном Осборном. Даже имя, одно только имя было отвратным: до жути снобистским, старомодным, элитарным, от которого за километр — нет, правильнее говорить «за милю» — несло частными школами, Итоном и Оксбриджем. Они оба жали кому-то руки, но по особому виду дежурных улыбок было видно, что эти улыбки и рукопожатия на прощание — они уже уходят, как Артём и говорил. Он не знал, как вклиниться в этот поток улыбок или хотя бы привлечь внимание Артёма… А если бы и привлёк, что ему сказать? Захар чувствовал себя идиотом, жалким маленьким мальчиком, который не смеет подойти туда, где разговаривают взрослые дяди. И что странно: несколько лет назад его это не остановило бы, он бы, наверное, растолкал всех этих старших партнёров и директоров компаний, чтобы пробиться к Артёму, но теперь… Захар думал, что мог бы так сделать и теперь, только не знал зачем. Он всё же пошёл в ту сторону. Артём заметил его, пока Осборн разговаривал с каким-то толстым лысым дядькой. Их взгляды встретились. Артём кивнул. Этот доброжелательный, как будто приглашающий жест вызвал у Захара новый приступ бессильной ревности. Он отвернулся: сил не было на это смотреть. А потом Артём незаметно, сам собой возник рядом с ним. — Ты долго ещё? — Надо остаться, — пробормотал Захар, удивлённый этим неожиданным появлением. — Когда отстоишь смену… — Артём провёл кончиком языка по краю своих идеально ровных зубов. — Если не занят… Эти внезапные паузы и недоговоренности — Артём не смущался, он словно подводил Захара к какой-то кульминации, оттягивал момент, дразнил и раззадоривал. — Что? — не выдержал Захар. Он не выдержал не игру и недомолвки, а то, как Артём смотрел: в глазах был тот же тёплый и пристальный блеск, что и раньше. Этот невозможный взгляд, от которого ему всегда становилось опасно хорошо, безрассудно хорошо, так хорошо, что он был готов сделать для Артёма всё, что угодно. И если Артём до сих пор смотрел на него так, значит… — Как насчёт секса? — тихо спросил Артём, сначала покосившись в ту и в другую стороны. — С тобой? — Со мной и с моим… мужем. Он не против.