Полупустая сумка всегда вызывала желание положить в неё что-нибудь ещё — оставалось же место! Вещей Артём с собой возил совсем немного: и в московской квартире, и в хэмпстедском доме всё нужное было, и таскать туда-сюда приходилось лишь ноутбук и киндл, таблетки да кое-что из одежды, что входило в категорию любимого. Собрать сумку можно было за пять минут, но Артём поставил её на кресло в спальне в среду после обеда, едва ли не за сутки до вылета. Так Лондон, «АА School», старый особняк на краю Хэмпстед-Хит приобретали весомость и реальность; они были настоящим, и возвращаться надо было туда. Москва была прошлым.
Артём злился на Китса: какого хрена он продолжает тут работать? Он мог бы давно перевестись в другой офис, в Великобританию, в Германию, в Штаты, в Бразилию, да хоть в чёртову ЮАР! Если бы они уехали отсюда, ничего бы не случилось, он бы не пошёл на тот банкет, не встретил бы Захара, и их с Китсом жизнь была бы такой же безоблачной и спокойной, как раньше. Но нет, Китсу надо было торчать в Москве. Артём понимал, что винить в случившемся Китса было глупо и несправедливо, тот просто выстраивал свою карьеру так, как было правильнее, и раз он продолжал работать в Москве, значит, на это были серьёзные причины, но почему-то всё равно казалось, что Китс подтолкнул его к этому... К встрече с Захаром. Потом ко второй, к третьей.
Артём сдёрнул сумку с кресла и кинул на пол.
Где-то тихо звякнул телефон. Артём вспомнил, что оставил его на кухне, и пошёл туда.
Пришла рассылка от авиакомпании с напоминанием о завтрашнем рейсе. Очень кстати. Ему постоянно требовались такие напоминания. Почему только оно не пришло раньше, часа три назад? Может, оно отрезвило бы...
После той встречи Захар звонил дважды. Ничего особенного: предлагал встретиться, а Артём отказывался. Не потому, что его просил Китс — хотя и поэтому тоже, а потому что сам боялся.
Он чувствовал себя словно на начальном этапе влюблённости, когда снедает не то что желание касаться и целовать другого человека, а просто желание минимального, пусть даже косвенного контакта с ним: пройти рядом, услышать голос, встретиться взглядами. С Захаром Артём эту стадию в прошлый раз пропустил: сначала он избегал его, а потом... потом просто накрыло. Зато с Вадимом было именно так: он никогда не прогуливал его занятия, крутился в вестибюле перед парами, потому что знал расписание Гордиевского и надеялся лишний раз его увидеть, конечно же, записался к нему на курсовую, и даже просто поговорить о нём, неважно с кем, было огромным, тайным, полупреступным удовольствием. Артём тогда ещё жил с родителями, и он в тот семестр им все уши прожужжал про своих преподавателей: говорить про одного только Вадима он не мог, это могло показаться подозрительным, приходилось говорить сразу про нескольких, но даже упоминание вскользь заставляло всё внутри трепетать.
Вспоминать об этом когда-то было грустно, теперь скорее забавно... Всё это происходило больше десяти лет назад, пока они с Вадимом не познакомились так близко, как обоим, оказывается, хотелось. Он был тогда до смешного наивным и восторженным, таким открытым и таким глупым. И он собирался повторить ту же глупость сейчас, и что хуже, ему не требовалось смотреть с расстояния в десять лет, чтобы понять, что совершает ошибку.
Нет, так неправильно было говорить о Вадиме. Он не был ошибкой... Просто при перемене перспективы отношение к роману с ним менялось: после встречи с Захаром он понял, как сильно идеализировал Вадима и в насколько зависимое положение себя поставил; сейчас, через десять лет, когда он смотрел на сорокашестилетнего Вадима и девятнадцатилетнего себя, то видел не самую приглядную картину. Конечно, тогда он себе казался взрослым, но не себе теперешнему и тем более не Вадиму... Сейчас при мысли о сорокашестилетнем мужике, трахающем девятнадцатилетнего мальчика, становилось неприятно и неуютно. Интересно, кого Вадим видел в нём сначала? Полуподростка, который на вид мало чем отличался от учеников старших классов и секс с которым при обычном раскладе ему грозил только за деньги — потому что, как ни крути, мальчиков, влюбляющихся в мужчин на двадцать семь лет старше себя, на свете ничтожно мало. Да и девочек тоже.
Артём думал, что «вырос», что больше никогда не будет таких чувств, как к Вадиму или Захару. Он почти угадал. Столь же сильных и ярких новых чувств не было, но старые... И если чувства к Вадиму лишь неумолимо разрушались, как сдуваемый ветром песочный замок, то с Захаром всё было иначе.
Он знал, что не нужно с ним встречаться, но когда сегодня позвонил консьерж и спросил, пропустить ли Захара Леванова, Артём сказал: «Да, пусть проходит». Сказал после того, как консьерж переспросил — сам он замер на вдохе, на безумно счастливом и перепуганном вдохе. На долю секунды — уже после того, как ответил, — ему показалось, что пол дрогнул, так же, как это было в саду за музеем два дня назад.
И тут же стало невыносимо страшно: он делает только хуже, хуже, хуже! Но страх был таким, как на аттракционах — головокружение и сумасшедший восторг. Такой, когда, едва останавливаешься, обещаешь себе, что больше никогда в жизни, но потом… Потом туда тянет снова, потому что ты даже не знал — или успел забыть, — что сердце может выдержать такое и не разорваться.
Пока Захар поднимался, Артём успел успокоить сбившееся дыхание: видимая польза от занятий спортом.
— Проходил мимо? — спросил Артём, когда Захар вошёл.
— Нет, я специально. Хотел увидеть тебя до того, как ты... — Захар разочарованно поджал губы, — ...уедешь.
— Будешь что-нибудь? — спросил Артём. — Чай, кофе? Сок должен быть...
— Чай. Я сегодня уже три чашки кофе выпил. Хватит.
— Проблемы на работе? — Артём отступил в дальнюю часть холла, в сторону дверей столовой.
— Это, можно сказать, нормальный режим.
— Понятно, — Артём открыл посудный шкаф. По тону было ясно, что он всё про эту работу знает: сколько сил она отнимает и как высоко надо забраться наверх, чтобы не работать допоздна и чтобы тебя прекратили выдергивать из-за срочных задач в выходные или во время отпуска.
Захар заметил стоявший на столе стаканчик из-под кофе: Артём закончил рисунок сегодня утром, когда делал перерыв в работе над домом Лолы.
— Здорово, — Захар медленно поворачивал стаканчик. — Давно не видел твоих рисунков. Много рисуешь?
— Больше по работе и для учебных проектов. Для себя — редко.
— Помнишь, ты нарисовал здание, которое похоже на меня?
Артём кивнул.
— Чай в пакетиках устроит? Неохота заваривать...
— Да, устроит, — ответил Захар и продолжил: — Я забрал тот рисунок с собой, когда уезжал, заказал паспарту.
— На стенку повесил?
— Нет, я не для этого заказал, для сохранности, чтобы не помялся. А вешать на стенку, на всеобщее обозрение... Это слишком личное, только моё. Подаришь мне стаканчик?
— Нет, Китс их собирает. Этот уже его.
— Он ни в чём не виноват, но я его почти ненавижу. Если бы не он...
— То был бы кто-то другой, — Артём отвернулся и занялся чаем.
— Или никого, или кто-то менее подходящий, кого бы ты легко мог бросить...
— Ты считаешь, что Китс мне подходит? — Артём положил оба пакетика на тарелку.
— Да, подходит.
Артём хотел отнести чашки на стол, но на полпути свернул к тому месту, где напротив окна стояла кофеварка, и оставил чашки возле неё. Сесть вместе с Захаром за стол, оказаться в сладкой и пугающей близости хотелось так сильно, что Артём не решался подойти.
Он вспомнил, как стоял вот тут же и готовил кофе всем по очереди: Захару, Китсу, себе. Ему нравилось делать это здесь, на этой кухне: по утрам солнце искоса светило в окно, и даже осенью, в пасмурные дни, чувствовалось, что оно где-то там, за тучами. В то утро, пусть он и делал всё точно, правильно, в привычном темпе, на самом деле его переполняла неуютная, беспокойная радость от того, что Захар здесь, что Китс так спокойно и доброжелательно разговаривает с ним; но видеть их рядом было тяжело и стыдно тоже.
Чай стыл, а он не знал, что с этой угрожающей и неизбежной близостью делать дальше, и в итоге так и стоял с этими дебильными чашками всё в той же неопределённости...
Он чувствовал, что Захар смотрит на него. За четыре года взгляд у него стал как будто тяжелее и настойчивее, но из него ушёл яркий, немного сумасшедший блеск, от которого Артёма порой оторопь брала. Захар стал другим, но Артём видел, что каким-то странным образом он в том старом Захаре видел и ждал вот этого нового, изменившегося. Как будто знал, что он будет.
Захар поднялся из-за стола и, ни слова не говоря, подошёл к Артёму, встал за его спиной и обнял.
— Это самое ужасное — то, что тебе с ним хорошо. Вы счастливы и не хотите ничего менять. Это значит, что у меня мало шансов.
Артём наклонился вперёд и в сторону, чтобы не дать руке Захара залезть под футболку.
— У тебя нет шансов, Захар. Я всё уже объяснил.
Захар обхватил его за пояс и прижал к себе крепко и плотно, так что Артём почувствовал, как ему в задницу упирается твёрдый член, из-за тесной одежды стоящий не вертикально, а как-то наискось.
Артём не почувствовал ответного возбуждения, только сердце билось очень сильно и часто и словно бы везде, колотясь в ушах, в пережатом внезапной немотой горле, в руках, в погорячевших кончиках пальцев.
Захар не тёрся об него, не делал никаких вульгарно-призывных попыток возбудить, просто держал и иногда чуть заметно поглаживал пальцами.
— Помнишь, я ревновал к Гордиевскому? Ты знал, но понятия не имел, как сильно... Глупо, знаю. Но я просто с ума сходил. Ты не представляешь. Это как болезнь, оно просто грызёт тебя изнутри. Если бы он был жив, я бы... не знаю, что бы я сделал... А так мне ничего не оставалось. Один раз, не помню уже из-за чего, это было ещё до того, как пары начались и ты меня выгнал, я... Я пришёл от тебя домой, вспомнил вдруг и... Блядь, я плакал! Сидел на кровати и плакал. Не от того, что я так тебя люблю и всё такое. От злости. От ревности. От ненависти даже. Я его ненавидел и тебя тоже, потому что ты... Ну, ты это всё знаешь, я не об этом, — Захар подался вперёд и, уперев подбородок в плечо Артёма, прижался щекой к его щеке. — Ты его любил, вот почему я бесился. Я видел это. Твои чувства. Они были... во всём. И поэтому я ревновал. А к Китсу я не ревную. Может, завидую только, но это совсем не то.
— То, что ты не видишь мои чувства... во всём, — передразнил Артём, — не значит, что их нет.
Захар, всё так же плотно прижимаясь к Артёму бёдрами, провёл ладонями по его рукам от плеч к кистям. Тело Артёма сначала напряглось от прикосновения, а потом так же внезапно расслабилось.
— Есть, но с теми они рядом не стояли, — произнёс Захар. — Ты зря пустил меня в вашу с ним постель. Да, у вас всё прекрасно, крутой секс, общие интересы... Иногда на это больно смотреть. Когда я трахал тебя, а вы держались за руки с ним, и у вас были одинаковые браслеты... — он провёл пальцем по краю «Фьюэл Бэнда», который Артём носил на левой руке. — Это выглядело как какой-то блядский рекламный ролик, очень стильный, очень красивый, нереально красивый... Такой, как в жизни не бывает. Реклама ебучих фитнес-браслетов. И всё.
Артёма резануло внезапным и нежеланным возбуждением. Он понял, про какой момент говорил Захар. Про тот же самый, что вспоминал он сам. Они с ним тогда были лицом друг к другу, и он не мог отвести от Захара глаз...
— Знаешь, чему ещё я завидовал? — продолжал тихо говорить Захар. — Китс трахал тебя без резинки. Сразу понятно, кто вы друг другу и кто я. И всё равно... Китс, он... Он держит тебя слабее, чем Гордиевский когда-то. У меня не получается хорошо объяснять, но ты понял.
Размеренный, медленный шепот Захара над ухом погружал Артёма почти что в транс, расслабленное, приятное и чистое ощущение покоя. Он позволял прижиматься к себе, гладить, нашёптывать на ухо; и он не терял волю. Он вполне осознанно этого хотел: прикосновений Захара, его крупного, жёсткого тела рядом, его желания. Наверное, никто и никогда больше не хотел его так обречённо сильно.
— Я хочу тебя, — не ожидая ответа или согласия, просто констатируя факт, ровно, почти безэмоционально произнёс Захар, лишь потом повторив с безнадёжным, разочарованным придыханием: — Без третьих...
И когда Захар стал стягивать с него шорты, Артём снова позволил. У него было странное ощущение, что Захар имеет на это право — точно так же, как и Китс. И он сам тоже имеет право хотя бы один раз заняться сексом с Захаром, прежде чем вернётся домой.
В тот момент он не чувствовал вины, не чувствовал, что изменяет. Это было простой и естественной частью жизни, как дыхание, — ощущать Захара в себе. Невозможно отказать себе в дыхании, вот и всё.
Наверное, было бы легче, если бы Артёма скрутило бешеным, неуправляемым приступом возбуждения, как бывало раньше. Тогда можно было бы оправдываться перед собой хотя бы этим: что не успел опомниться, действовал как сумасшедший, ничего не помнил, был как животное в гоне. Но этого не было. Не было жуткого водоворота, утягивающего на глубину, не было волн, швырнувших на скалы и выбивших дух. Было ровное, незаметное на поверхности, но мощное течение, из которого не выбраться, которое несёт тебя против твоей воли и неизбежно уничтожит. Не так трагически красиво, как шторм или водоворот, но так же неумолимо. И это было даже хуже: не мгновенная вспышка, а медленная агония, в сознании и в беспомощности.
Захар ласкал и гладил ему спину и ягодицы, ненастойчиво, словно давая шанс передумать, и Артём сжимал губы и смотрел, ничего однако не видя, в окно, чтобы отвлечься и не застонать. Он не хотел, чтобы Захар знал ещё и это: что он от одного его прикосновения, от того, как он, не дотрагиваясь внутри, лишь чуть раздвигает половинки, готов стонать и подмахивать, что он того и гляди от этого кончит, что на головке выступают густые капли, которые текут потом тонкой ниточкой на край столешницы. На солнечном свету это выглядело особенно порнушно, глянцево поблёскивало и бликовало... И ещё было извращённо, блядски красиво. Как в рекламе — так Захар сказал? Как в жизни не бывает...
Захар вернулся из холла с презервативами.
Артём стоял всё в той же позе, но нежностей и поглаживаний больше не было: Захар мазнул рукой по его члену, собрав скользкой смазки и, на секунду встретившись с Артёмом глазами — в его было восхищённое понимание, удовлетворение от того, что его так хотят, — снова встал позади.
Он просунул внутрь кончик пальца, потом ещё один, но не для того, чтобы подготовить, а чтобы чуть смазать и развести в стороны.
Артём в первую секунду вскрикнул и судорожно глотнул воздух: вторжение было слишком неожиданным, резким. Больно не было: он лишь чувствовал, как давит на вход, а потом вламывается внутрь большой, распирающий член, заполняет и смещает что-то внутри своими твёрдостью и размером.
Секундное ошеломление прошло, и Артём застонал от удовольствия, от невероятных, мучительных и до сих пор немного стыдных ощущений, когда чувствуешь себя плотно, туго насаженным на чужой член.
— Ох, блядь!.. Захар...
— Не больно?
— Нет, только... — Артём стиснул основание своего члена почти до боли. — Не надо так... медленно. Выеби меня.
Захар вогнал в него сильно, смачно, от души, так что Артёму пришлось разжать пальцы и прекратить дрочить себе — он теперь обеими руками опирался о столешницу.
Захар трахал его сильно и сладко, так что у Артёма мутнело перед глазами, он вскрикивал и матерился, подгонял Захара и подавался вперёд всем телом от его ударов. Ладони, ставшие вдруг мокрыми, скользили по гладкой столешнице, а прижатый к ней член ломило от желания и готовности кончить.
Чай в чашках ритмично подрагивал, и на его поверхности из ниоткуда возникали круги.
Артёму казалось, что то ли от члена Захара, то ли от простаты — от того горячего сгустка плоти, где он уже едва отличал свою от чужой, так тесно они сплавились, — тоже шли круги жара по всему телу и расходились вибрирующими волнами.
Сначала накатила слабость, такая мягкая, льющаяся, что Артёму казалось, он не удержится на ногах, а потом всё снова напряглось и выплеснулось долгим, сказочно сладким оргазмом.
Захар догнал почти сразу же, резко вколачиваясь в едва не валящегося с ног Артёма. Тот, напрягая руки и выпрямляясь, повернул голову назад — впервые за те минуты, что они стояли прижавшись друг к другу. Скулу обожгло тяжёлым, жадным дыханием, а потом Захар поцеловал его, сначала очень нежно, в висок, потом в щёку, потом коснулся уголка губ...
Он не спешил выходить, и они до сих пор оставались притиснутыми друг к другу. От любого, даже почти незаметного шевеления Захара задницу Артёма прохватывало слабой, но резкой и быстрой, как электрический разряд, судорогой.
Конечно же, Захар чувствовал эти маленькие спазмы и улыбался.
Потом они сидели за столом напротив друг друга, на разных концах, словно опасаясь повторения случившегося. После секса, пусть спонтанного и короткого, Артём ощущал себя спокойнее и увереннее. Когда Захар вошёл в квартиру — да и вообще все последние дни — он чувствовал изматывающее напряжение, подспудное зудящее беспокойство. Нервы были натянуты, как струны — и неизвестно почему, он ведь уже всё для себя решил.
Застегнув молнию на чемодане, Артём обошёл квартиру ещё раз, дольше всего задержавшись в кухне-столовой: нигде не осталось никаких следов присутствия Захара, разве что консьерж мог сказать Китсу о сегодняшнем госте, но Артём не представлял, зачем бы он стал это делать.
Артём не думал, что когда-нибудь опустится до такого: до того, что займётся с кем-то сексом в их с Китсом доме, что будет лгать и обманывать, проверять, не осталось ли где улик. Слабым, неспособным перебить презрение к себе утешением было то, что это один лишь раз и постоянных, поставленных на конвейер измен не будет. Всё складывалось удачно: если от измен его не в состоянии удержать совесть, удержит расстояние. Сколько там километров между Москвой и Лондоном?
Хотя расстояние не было непреодолимым... Непреодолимым было другое.
— В тот раз мне нечего было предложить тебе, — сказал Захар, когда они пили остывший чай. — В этот раз... тоже почти нечего в сравнении с тем, что я предлагаю тебе бросить. Наверное, вообще глупо просить тебя о таком, но я попытаюсь... — он протянул руки через стол и положил свои ладони поверх ладоней Артёма. — Я люблю тебя, не переставал любить все эти четыре года. Мне очень жаль, что тогда всё закончилось... так, как закончилось. Наверное, я бы не добился того, что есть, если бы не надеялся, что мы встретимся. Я мог бы очень красиво соврать сейчас и сказать, что делал это всё ради тебя... на самом деле нет, для себя тоже. Как бы там ни было, я финансово независим и могу позволить себе жить там, где хочу, и с тем, с кем хочу.
Захар замолчал и посмотрел Артёму в глаза, словно проверяя, стоит ли говорить дальше или всё понятно и так.
— Хочешь жить со мной? И где? В Москве? — неуверенно спросил Артём.
— Я не прошу тебя бросить учёбу. Мы можем какое-то время жить в разных городах. Потом, когда сдашь этот свой экзамен, ты можешь вернуться сюда или я могу переехать в Европу. Это вряд ли случится сразу, но я постараюсь получить работу в одном из европейских офисов. Это всё решаемые проблемы, если мы только захотим... Вернее, если ты захочешь расстаться с Китсом.
— Я не могу с ним так поступить, — Артём вытянул свои руки из-под тяжёлых ладоней Захара.
— Почему? Потому что он оплачивает твою учёбу? У тебя и без этого есть диплом, пусть и не такой шикарный. С голоду ты не умрёшь. За учёбу могу заплатить я. У меня, конечно, не такие доходы, как у Осборна, но на курсы, думаю, хватит.
Артём почувствовал, как недавнее спокойствие начинает расшатываться:
— Ты думаешь, что всё сводится только к деньгам? — спросил он, и тон, неожиданно для него самого, получился злым и язвительным.
Захар тут же дал задний ход:
— Я не хотел тебя обидеть, я не считаю, что ты спишь с ним ради денег. Я же сказал: вы подходите друг другу, у вас хорошие отношения... Но не такие, чтобы... Чёрт, Артём, мы только что трахались вот тут! — Захар ткнул пальцем в то самое место перед окном. — О чём вообще речь после такого? Ты бы никогда не сделал этого, если бы любил его по-настоящему. Я на сто процентов уверен, что эта ваша, как её, договорённость насчёт секса втроём — идея Китса. Тебе бы в голову такое не пришло! Я знаю тебя. Ты даже мудаку Гордиевскому, который приезжал к тебе раз в неделю, не изменял.
То, что его поймали с поличным, загнали в угол, разоблачили, вытащили наружу спрятанное, то, в чём он отказывался признаваться даже самому себе, прорвалось злостью. Артём вскочил из-за стола:
— Один перепих ничего не меняет! Да, может, я не так уж безумно люблю Китса, но это не значит, что я безумно люблю тебя... Захар, четыре года прошло! Ты не можешь прийти так, словно мы вчера расстались, и сказать: «Привет! Я всё исправил. Нам никто теперь не указ, пойдём со мной».
— Почему нет? Всё честно. Я бы не стал приставать к тебе со своими предложениями, если бы видел, что ты всё забыл. Я, конечно, упорный, но не идиот. Я бы тихо отполз в сторону... может быть, — Захар усмехнулся. — Скажи честно, ты не думаешь об этом? О том, как всё могло бы сложиться, если бы мы не потеряли друг друга? Если бы я повёл себя... как надо, а не как тряпка? Если бы ты оставил какие-то контакты?
Артём отвёл глаза в сторону:
— Думаю.
В его воображении те несколько дней, когда он принял решение уехать — а Захар не принял никакого решения, — были чем-то вроде железнодорожной стрелки, крохотным по сравнению с длиной пути участком дороги, который направил состав совершенно в другую сторону. И да, он много раз задавался вопросом, что было бы если...
В Москву он уехал с готовым и твёрдым решением: никогда больше не встречаться с Захаром, не рассчитывать на него, не думать о продолжении, не надеяться на встречу — играть теми картами, что есть на руках, жить здесь и сейчас. Но со временем он всё чаще ловил себя на том, что ждёт… Тайно, стыдливо ждёт, что наступит такой момент, когда можно будет написать Захару. Когда-нибудь потом — когда тот закончит универ или когда что-нибудь изменится… Захар редко что-то писал в соцсетях, но Артём всё равно следил за его страничками и перестал только тогда, когда появился Китс. Он запретил себе это. Он страшился двух противоположных вещей: увидеть очередную Инну — потому что всегда в глубине души боялся, что для Захара только отношения с девушкой настоящие и он к ним всё равно вернётся; и понять, что Захар ждёт. Артём был увлечён Китсом, очарован им, влюблён; он не хотел больше возвращаться к ненадёжным и выматывающим отношениям и опасался, что стоит увидеть Захара лишь раз или поговорить — господи, да просто фотографию увидеть! — чтобы на его будущее с Китсом упала тень из прошлого.
Но даже в этом светлом будущем, понемногу становившемся настоящим, даже в намеренной изоляции от Захара, в жесточайшем карантине, он всё равно думал об этом: что было бы, если бы он вернулся к Захару?
— Думаю, — повторил он, — но я понятия не имею, чем бы всё кончилось.
— А меня эта мысль просто, я не знаю, преследует, — признался Захар. — Сводит с ума... И я очень хочу исправить свою ошибку. Очень.
— И ты рискнёшь? — недоверчиво спросил Артём. — Жить со мной, вместе отдыхать, вместе ходить к друзьям? Отвечать коллегам, если вдруг спросят, что встречаешься с парнем?
Захар улыбнулся, будто ему делалось хорошо от одного того, что он представлял, как это будет:
— Да, конечно. Разве что кроме последнего... Я бы не хотел это афишировать. Если каким-то образом узнается, то чёрт с ним. Но город большой, мир тоже... Я не стыжусь этого. Просто не хочу лишних проблем. Компания хоть и международная, со всеми этими заявлениями о толерантности, но не все сотрудники такое нормально воспринимают, а про клиентов я вообще молчу...
— А если тебя кто-то пригласит провести вместе выходные, или если у коллеги будет свадьба, то что? Придёшь один или найдёшь девушку на вечер?
— Приду один, — Захар нахмурился, явно понимая, куда Артём клонит, но ответил с упрямой честностью.
— Китс меня не скрывает ни от кого, — в словах не было упрёка, только констатация факта.
— Я не собираюсь скрывать тебя от всех! Это касается только работы...
— Я понимаю. Я всё знаю, Захар. Это мешает жить, можно потерять работу... И я могу поставить себя на твоё место… Но я так больше не хочу.
Захар молчал, только грудь от дыхания приподнималась выше и чаще.
— И тут я опять проигрываю Китсу, да? — в уголке губ у Захара легла тонкая острая складка, морщинка, которой не было четыре года назад. — Артём, я так чувствую себя, будто... будто всё время пытаюсь тебя догнать, но не могу. Ты хотел, чтобы мы жили вместе, настоящих отношений, но я не мог тебе этого дать... Сейчас я могу, но ты хочешь большего: публичности, признания. И я не знаю, как мне дать теперь ещё и это...
***
Артём оглядел опустевшую кухню: место преступления. Китс, если не задержат дела в офисе, приедет домой меньше, чем через час. Они решили в последний вечер, который могли провести вместе, никуда не ходить. Хотели побыть вдвоём. Но Артём понимал, что для него это точно уже невозможно. Захар был третьим — даже сейчас. Даже когда ушёл.
Артём подошёл к тому месту, где он стоял, когда Захар приблизился сзади и обнял, а потом...
Прямо перед ним была кофемашина, её простой и честной красотой он не переставал восхищаться: он хотел построить такой дом — который не будет скрывать своего внутреннего наполнения, где назначение будет преобладать над формой и одновременно станет самой этой формой.
Артём обвёл пальцем постамент кофемашины. До чего же эта вещь была прекрасна в своей простоте. Иногда ему хотелось готовить кофе лишь потому, что нравилось пользоваться ей.
Рядом, вымытые и обсохшие, лежали оба холдера: для Коны и для Сан-Кристобаля. До знакомства с Китсом Артём о таком даже не слышал: что в один и тот же холдер нельзя класть кофе разных сортов, потому что запах со временем въедается и ароматы смешиваются — и знаток обязательно почувствует в своей чашке примесь другого сорта.
Китс почувствует. Почувствует следы чужих прикосновений точно так же, как почувствовал бы посторонний запах в своём Кристобале. Он всё поймёт.
***
Артём сидел за ноутбуком, работая над отсканированными форэскизами, когда вернулся Китс. Он заглянул через плечо в набросок, и Артём, сказав «привет» и коротко сжав запястье Китса, вернулся к работе: жалкая и заранее обречённая на провал попытка не смотреть Китсу в глаза. Тот, конечно же, обратил на это внимание.
— Красиво, — прокомментировал он и тут же добавил: — И, я так понимаю, суперсрочно.
Заговорил Китс на английском: значит, устал за день и уже не хотел напрягать голову.
— Это для Лолы, — Артём переставил ноут с коленей на кофейный столик перед диваном. — Я могу отложить, доделаю после ужина. Просто хотел добить сегодня, чтобы завтра уже не отвлекаться и начать с нового. Там подвальный этаж, помнишь, я говорил?
Он подумал, что слишком многословно оправдывается, но Китс, пробормотав что-то одобряющее, пошёл в сторону спальни, расстегивая пуговицы на рубашке.
Артём взял вместо ноутбука ваком, поводил стилусом, примеряясь, но потом отложил и планшет тоже.
Китс уже переоделся и споласкивал руки в ванной. Артём остановился в дверях:
— Я заказал ужин из ресторана, но пока не принесли. Наверное, уже скоро...
— Я не голодный. Обедал поздно и долго. Хочешь, откроем то вино, которое купили в Испании? Я давно хочу попробовать. Оно уже год ждёт.
— Можно, — Артём отступил, давая Китсу пройти. — Как дела на работе?
— Ничего особенного. Брук прислала расписание на следующие выходные. Ты посмотрел уже?
— Я не видел. Сегодня прислала? — спросил Артём.
Брук была женой близкого друга Китса, тоже партнёра в «Истмене», и с удовольствием планировала совместные выходные. Они с мужем куда-то ездили почти каждый уикенд и редко одни, обычно с небольшой компанией друзей. Артём с Китсом несколько раз в год присоединялись к Брук и Оливеру, и в начале августа должны были вместе с ними отправиться в Копенгаген.
— Да, после обеда.
— А, я не проверял почту вечером. И что она там напланировала?
— Мне показалось, очень много. Посмотришь. Я некоторые пункты точно пропущу. Например, кулинарный мастер-класс. В общем, пункты с утра до ночи... Я хотел ей написать, чтобы она выделила время на то, чтобы люди могли спокойно заняться сексом.
Артём заставил себя улыбнуться.
— Они с Оливером живут вместе. У них нет такой проблемы, — продолжал Китс. — А нам с тобой надо трахаться так, чтобы на неделю хватило. Или на две. Ну, как насчёт вина?
Китс протянул к нему руку — хотел приобнять и подтолкнуть к двери из спальни, — но Артём сделал полшага в сторону:
— Китс, я... — он сжал пальцами переносицу.
— Что случилось?
Артём зажмурился перед тем, как начал говорить, и открывать глаза не хотелось. Господи, какой он трус!
— Я сегодня встречался с Захаром, — смелости сказать, что встречались они здесь, в этой самой квартире, не хватило. — И так получилось... Я не должен был... Я просто идиот, не знаю, что на меня нашло...
Артём взглянул на Китса: тот догадался. Дальше можно было ничего не объяснять. Китс смотрел на него с разочарованным, почти детским непониманием.
— Прости. Пожалуйста... Ты, наверное, теперь...
— Какого хрена?! — Китс схватил Артёма за плечи. — Что с тобой? Что с тобой не так?! Или… Или это со мной что-то не так, что ты поступаешь со мной, как с… Я не знаю, с кем.
У Артёма не было никаких оправданий даже перед собой. Он покачал головой и снова, на полсекунды только, решился взглянуть Китсу в злые и колюще-несчастные глаза.
— Я знаю. Я всё испортил, — больше он ничего не мог сказать.
Китс отпустил его, оттолкнув от себя. Он сделал несколько шагов в сторону двери, так что Артём подумал, он сейчас уйдёт, но Китс развернулся. Он ничего не говорил — и это разочарованное холодное молчание было худшим наказанием, какое Китс мог изобрести, — просто стоял и смотрел, словно ожидая, что Артём объяснит наконец, почему он сделал это, или пообещает больше никогда так не делать, или начнёт просить прощения...
У Китса кровь прилила к щекам, ноздри раздувались от частого, тяжелого дыхания, а пальцы сжались в кулаки.
— Ударь, — произнёс Артём.
— Что?
— Ударь меня, — всё с тем же спокойным, странным даже самому себе упорством повторил Артём, на этот раз громче и отчётливее.
— Я не глухой! — выкрикнул Китс.
— Не знаешь, как это делается? — Артём вдруг понял, что улыбается, нервно, узко, одним уголком рта, так напряжённо, что кажется, будто лицевые мускулы на правой половине лица сводит.
Первый шаг Китса был медленный, неуверенный, но потом, словно злость, ревность и обида стремительно набирали в нём обороты — как в крутом спорткаре, за три секунды до ста, — он бросился вперёд, замахнулся, ударил по лицу... Хлёстко, со звонким, оглушительным для Артёма звуком...
Хотя удар пришёлся по щеке, несильная боль отдалась игольчатым пощипыванием в носу. Артём снова поднял голову, наверное, слишком высоко и заносчиво для того, кто признавал свою вину.
Китс повалил его на кровать, упав сверху и ещё раз ударив по лицу, потом, так же неловко и несильно, в грудь, под левое ребро.
У Артёма перехватило дыхание от тупой слабой боли, растекавшейся куда-то вглубь по диафрагме.
Он даже не думал сопротивляться, а Китс через секунду уже стискивал его руками и шептал:
— Тебе, что, это нужно? Этого не хватало, да? Захар тебя бил? Отвечай!
Артём смотрел в потолок и прижимал к себе Китса, а потом, расслышав наконец очередное требовательное, болезненное, ждущее какой-то страшной правды «Отвечай!», сказал:
— Ударил один раз. Потом долго извинялся, и у нас был секс… Такой, какой бывает после ссоры.
Китс шумно, с глухим присвистом дышал, и глаза у него были такие ожесточённые и бессмысленно-светлые, что Артём подумал, он снова ударит. Но тот потянулся к его лицу медленно, успокаивающе. Китс убрал волосы, приклеившиеся к взмокшему лбу:
— Думаешь, меня волнует твоя задница и кто её пялит? Ни хрена. Только ты. Этот Захар, он не просто трахаль, у вас с ним что-то есть… Тянется с тех самых пор. С того раза ты ведёшь себя странно, — Китс глухо выдохнул. — Я так и думал, что это случится.
— Я не хотел делать тебе больно. Не хочу… Китс, я правда пытался не…
Китс закрыл ладонью ему рот.
— Если бы ты не начал вести себя странно, я бы, наверное, уже никогда тебе не поверил. Это значило бы, что ты умеешь притворяться слишком хорошо. Профессионально. Я стал бы сомневаться во всём. Я бы думал, что ты мог обманывать меня с самого начала, а я верил в твои чувства, как последний дурак. — Китс поцеловал его в переносицу, в напряжённый сейчас промежуток между бровями. — Ты не умеешь врать. — Его губы коснулись поочередно обоих век. — Я просто не могу не любить тебя.
Артём прикрыл глаза: это было хуже всего — услышать в ответ на признание в измене, что тебя любят. Он не думал, что акт физической измены будет значить для Китса многое. В конце концов, тому нравилось наблюдать, как его трахают другие мужчины. Но в случае с Захаром произошло предательство более глубокого уровня: Китс, почуявший настоящего соперника, просил не встречаться больше с Захаром, и он ему обещал...
— Ты завтра сядешь на самолёт и больше в Москву не вернёшься, — так же мягко, почти уговаривающе, но на самом деле категорично, с жёсткой убеждённостью продолжал Китс. — Мы придумаем, что делать с выходными. Я могу приезжать в Лондон. И вообще: в мире столько мест, где ни ты, ни я еще не были.
