Ветер над океаном

- Хеймитч, поднимите руку повыше, и будет просто превосходно. Вот так, вот так. А теперь буквально чуть больше решимости в глазах – вы, извините, пока похожи на вяленую рыбу. Эбернети с тихим рычанием попытался каким-то образом добавить решимости в глазах, но – он услышал тихий вздох мужчины – всё тщетно. Он оказался в самом нелепом, ужасном и диком положении, какое вообще можно было придумать. После победы на Семьдесят Четвёртых Играх трибутов и их команду куда только не таскали. Вот уже второй день ментору приходилось делать из себя социальное существо и выполнять идиотские указания расфуфыренных фотографов. Капитолию захотелось какой-нибудь особенной фотосессии для победителей, и сейчас съёмка этого особого подарка столице шла в самом разгаре, правда, к действию приобщили ещё и наставников, мол, народ должен увидеть их лица – а то их не видели. Именно поэтому сейчас Эбернети торчал перед камерой на дурацком зелёном фоне и строил из себя чёрт знает что. Тему для фотосессии выбрали ну просто невероятную – каждый из золотой четвёрки – Китнисс, Пит, Хеймитч и Эффи – должен был представить один из элементов стихии: землю, воду, огонь и воздух. Эвердин, разумеется, достался Огонь, Пит получил Землю, Эффи стала Водой, а вот Хеймитч «отдувался» за Воздух. Но самым ужасным даже было не то, что Эбернети предстояло вертеться в серебристом костюме, изображая из себя какого-нибудь воздушного духа, а то, что перед тем, как провести отдельную съёмку для каждого, команду разделили по парам, чтобы снять так называемую «Борьбу». Хеймитч искренне не понимал, зачем им нужно делать вид, будто они чуть ли не сражаются друг с другом, если они одна команда, но на его высказывание никто не обратил внимание. Китнисс согласно кивнула, хотя была явно не в восторге от этой затеи, Пит тоже не находил всё происходящее чудесным, и даже Эффи была не так весела, как обычно, поэтому съёмочный день не обещал ничего хорошего. И вследствие этого сейчас его просили поднять руку, чтобы создалось впечатление, будто Хеймитч посылает какие-то непонятные порывы несуществующего ветра в сторону своего противника. Противником была Эффи. Немудрено, ведь кто бы сейчас и подумал разделять несчастных влюблённых по разным снимкам? Они снимались вместе. Эбернети не мог даже представить, что же такое эти ребята творили в соседней комнате. Возможно, притворно жгли землю или кидались горящей грязью. Хеймитчу с Эффи же поручили сделать хоть что-нибудь, но что могли дать вода и воздух, оказавшись рядом? Пока, кажется, из всего этого получался только лёд, невидимая стена которого и находилась между Эффи и Хеймитчем. Он прекрасно понимал, что заслужил эти убийственные леденящие душу взгляды Бряк в свою сторону. Он её бросил. Когда всё было просто замечательно. Просто внезапно понял, что ничего хорошего из их интрижки не выйдет, позвал смеющуюся без причины Эффи на крышу Тренировочного Центра, чтобы их никто не услышал, объявил, что они расстаются, если они вообще сходились, и ушёл. Так что, разумеется, сейчас, когда их чуть ли не насильно заставили вновь встретиться друг с другом лицом к лицу, да ещё и в таких ироничных обстоятельствах, она имела право смотреть на него как угодно, и даже впечатать в стенку. Однако, внешне она держалась очень сдержанно, но немного нервно. У неё пока, как и у Хеймитча, не очень выходило вжиться в роль своего элемента, и фотографа это очень волновало. - Дорогая, - нараспев произнёс он, подходя к Бряк, - веди себя чуть непринужденнее! Ты выглядишь очень скованно, и это видно на фотографиях, - просвистел он. Эффи непрерывно кивала, смотря куда-то вниз. – Расслабься, милая, и всё будет отлично! Давай, золотце, ты же среди друзей. Сопровождающая кивнула еще раз и, встряхивая руками, вернулась в исходную позицию – до этого она стояла боком к Хеймитчу, притянув руки к груди и безжизненно глядя прямо перед собой. На этот раз она попыталась последовать совету Огастуса – их неутомимого фотографа, и чуть расслабилась, убрав, наконец, локти от тела. - Вот так, милая! - попытался приободрить её мужчина. – Не думай, что я забыл о тех твоих прошлогодних фотографиях, которые я делал! Ты была гениальна! – Эффи тут же повернулась лицом к фотографу и отвесила ему шуточный поклон. Тот рассмеялся. – Вот видишь! Включай ту Эффи, которую я знаю, сейчас же! Но, наверное, она не включила. Хеймитч, по крайней мере, не отметил в её действиях каких-либо особых изменений. При этом сам Эбернети фурора тоже не производил. «С такими темпами мы и через неделю не закончим, - решил он, - Хотели борьбу – получат борьбу». - Хей, Эффи, - как можно тише произнёс он. Бряк немедленно подняла голову и внимательно посмотрела не него. – Расслабься! – шутливо сказал он. Эффи попалась на провокацию. Оскалив зубы, она прошипела: - Заткнись. - Манеры, мисс Бряк! – продолжал Эбернети. К его счастью, фотограф не замечал его проделок. Бряк сжала кулаки и шумно вдохнула в себя воздух, будто готовая вот-вот наброситься на ментора. Послышался щелчок камеры и пискливый голосок Огастуса: «Мне нравится!». Хеймитч ухмыльнулся. Решено – он рискнет, и будет потихоньку выводить из себя Бряк, как он это умеет, а она покажет свои эмоции на камеру. Эффи так же с шипением выдохнула и чуть разжала кулаки, пытаясь успокоиться, но мужчина не дал ей ни секунды на передышку. - Нет, серьёзно, ты в последнее время просто сама не своя, – продолжал Хеймитч, попутно пытаясь выделать из себя все свои модельные данные, такие же несуществующие, как и вихри, который он создавал вокруг Бряк. - Нервозная какая-то, неподвижная, а строишь из себя саму неприступность. На твою напускную хладнокровность больно смотреть, – сочувственно добавил он. - А ты не смотри! – шикнула Эффи, вскидывая руки перед собой со злобой на белом лице. Огастус щёлкнул аж четыре раза. - Да как же тут на тебя не посмотришь, да от тебя же глаз не отвести, стоит стащить с тебя этот дурацкий парик! Эффи действительно была без парика. Непонятно, каким образом её уговорили на такие жертвы, но с утра она появилась с заплетёнными в элегантную косу настоящими волосами, переливающиеся чуть ли не белизной при искусственном свете студии. Коса на её голове была похоже на ту, что постоянно делали Китнисс, только в волосы Эффи также вплели какие-то тёмно-синие ленточки под цвет платья и небольшие камушки. - Да как ты!.. – она внезапно подошла близко и посмотрела прямо на него. К слову, опять же непонятно по каким причинам для фотографий её оставили босой, поэтому сейчас она оказывалась чуть ли не на голову ниже Хеймитча, поэтому она встала на носочки и уже замахнулась для пощёчины… - Это великолепно! – вскрикнул Огастус, и Эффи тут же отскочила, - Очень, очень живо! Мне нравится! Продолжай в том же духе, дорогая, всё просто превосходно! Эффи посмотрела на Огастуса, на Хеймитча и снова на Огастуса, и, словно загнанный в клетку зверь, вскинула руки и решительно отвернулась, демонстрируя свои оскорблённые чувства. Эбернети воспользовался моментом и сделал вид, будто послал на женщину такой ветер, который чуть не сбил её с ног. Раздались стремительные щелчки фотоаппарата, но Эффи не сдвинулась с места, а продолжала стоять спиной к Хеймитчу, опустив плечи. Он не мог её винить – он и правда обходился с ней просто по-свински, но ей нельзя было реагировать в такой форме. Сейчас она, возможно, больше злилась, чем грустила, и на самом деле Хеймитч ни за что бы не стал доставать её и ещё сильнее портить их и так развалившиеся отношения, но он не мог иначе. Только так он мог сохранять дистанцию между ними, чтобы оставлять её в безопасности. Хотя, по сути, сейчас ему стоило бояться за свою безопасность. Довести Эффи до ярости очень трудно, но если у тебя всё-таки получилось, надо скорее уносить ноги. Однако, Хеймитчу оставалось только дерзать. - Что, принцесса, ненавидишь меня? – тихо и медленно произнёс он. Эффи неспеша развернулась к нему, и в её глазах запечатлелась совсем не её стихия – в её глазах горел огненный гнев. Казалось, сейчас она сорвётся с цепи, на которую сама же себя и посадила, и набросится на Хеймитча с зубами и когтями. Внезапно именно это Эффи и начала делать. Поднимая руки в непонятном жесте и скаля зубы, она стремительно приблизилась к нему, и вот тогда-то Хеймитч отошёл назад, давая ей побыть в самом центре событий одной. Он осторожно показал ей взглядом в сторону Огастуса, пытаясь намекнуть на причину своих действий, и она на секунду затихла, следя за его глазами. Кажется, она поняла, в чём дело. Она пристально посмотрела на Хеймитча и чуть сощурила глаза. - Давай, принцесса, – прошептал Хеймитч. И она закрутилась, как волчок, подпрыгивая, вскидывая белые руки в каких-то молитвенных жестах к верху или перед собой. Подол её тёмно-синего платья, превратившегося под умелой рукой Цинны в образец искусства, извивался и двигался, повторяя вид накатывающих на берег волн. Эффи и правда была чуть ли не гениальна – на секунду Хеймитч даже забыл о своей роли, наслаждаясь картиной. Бряк чуть ли не танцевала, она начала кружиться сначала быстро, стремительно, как водоворот, затягивающий внутрь, а потом всё замедляя ход, оседая, словно опускаясь на дно океана, пока, наконец, не остановилась прямо перед Хеймитчем. Она смотрела на Эбернети, а Эбернети смотрел на неё. Было в её почти лишённом макияжа лице что-то божественное, что-то как раз стихийное, необузданное, и это самое необузданное каким-то невероятным образом сочеталось с предельным, мёртвым спокойствием, исходящим от неё. Она была похожа на статую, в которую запрятали вспышка света, маленькую капельку солнечного света, и когда он зажглась, вырываясь наружу, начался настоящий потоп. Хеймитч улыбнулся, Эффи нахмурилась, Огастус впал в культурный шок. Пытаясь подобрать подходящие слова, он использовал любые эпитеты, какие только знал – Эффи была и «божественной», и «невероятной», и «великолепной», и «удивительной». Наконец, исчерпав себя, он просто похлопал. Бряк залилась краской, то ли от смущения, то ли от ещё одной волны гнева, вызванной понимаем того, что её использовали. - Ну что, принцесса, выплеснула всё, что хотела? – сказал он чуть громче. Эффи не переставала смотреть на него, а затем, приняв правила игры, злостно усмехнулась. Хеймитч и не думал, что на её лице могут возникать такие эмоции. - Ещё нет, - мягко сказала она. Хеймитч неожиданно для себя решил выжать из себя всё, на что он был способен. Он даже с ухмылкой посылал на Эффи невидимые заклятия, сдувал её воображаемыми вихрями, сносил разносящим ураганом, играл с волосами дуновениями прохладного ветерка. В ответ Бряк обрушивалась на него летним ливнем или топила в мысленном океане. А стоило им подойти друг к другу слишком близко, как они вдвоём превращались в самый настоящий торнадо – самое удивительное сочетание воды и воздуха. Она была зла, он чувствовал азарт, а Огастус просто был в восторге – он бегал туда-сюда с камерой, ловля каждый удачный момент, и каждый раз восклицал: «Великолепно!», «Невероятно!» или «Превосходно!». Эбернети искренне поражался тому, с какой лёгкостью Эффи вдруг смогла превратиться в настоящую водную стихию во плоти, как быстро она превратила себя в один оголённый нерв. Возможно, это всегда в неё было, но никогда не находило выхода, а сейчас вдруг выбралось наружу, что, прямо сказать, пугало Хеймитча. Как бы там ни было, он не привык к такой Эффи, его пугала эта неестественная смесь бушующей энергии и холодного спокойствия в одном человеке. При всём при этом он не переставал провоцировать её, задевая всё больше и больше, на какое-то время даже забыв, что ему не хотелось этого делать. Эффи отмахивалась от его слов, делала вид, что убегает от него и его холодных пассатов. Едва шевеля губами, чтобы не было заметно на снимках, она спросила: - Чего ты добиваешься? Думаешь, что я буду вечно страдать, потому что ты поступил, как последний… - Манеры, мисс Бряк! - Не дождёшься! – пискнула она, подходя ближе. Наверняка в конечном итоге это будет выглядеть так, будто она обрушивает на него ледяную воду. Хеймитч не любил идти на уступки, поэтому выставил руки вперёд, как бы посылая на морскую девушку бодрящий океанский ветер. - Превосходно! Мне очень нравится! Эффи, ты на высоте! Хеймитч – кто бы мог подумать?! А теперь, милые, пожалуйста, станьте поближе друг к другу, я сниму вас крупным планом. Мне нужны ваши личики! Им пришлось послушать фотографа, и для того, чтобы он смог захватить их обоих, они встали чуть ли не вплотную. Хеймитч слышал чуть сбитое от постоянных выкрутасов дыхание Бряк и думал о том, как, наверное, шикарно это будет выглядеть на фото – он, совершенно спокойный, с чуть насмешливой привычной улыбкой, и она – неестественно разгорячённая, на самом пике своих эмоций. - Я умею мириться с вещами, мистер Эбернети, - сказала она почти беззвучно, одними губами, но настолько твёрдо, что Хеймитч весь обратился в слух, пытаясь уловить её слова. – Смирюсь и с этой. К концу фотосессии смирилась и Эффи, и её стихия. Хеймитч наступал, снова насылал на неё сокрушительные бури, сметающие буквально все её обречённые корабли в её собственном океане, а она отходила на шаг назад с непроницаемым лицом, выставив руки перед собой в защищающемся жесте, и Хеймитч понял, что их без пяти минут торнадо, которое они создали вместе, снова превращается в мощную корку льда. На последнем кадре Хеймитч просто тянулся к ней рукой, лишь посылая лёгкий прохладный бриз – такой, что бывает на морском берегу по вечерам, а Эффи снова стояла к нему чуть боком, смотря на него самым холодным из взглядов. Когда Огастус прокричал: «Это был последний снимок!», и позвал Хеймитча посмотреть парочку снимков, Бряк совсем осела на пол. Она сидела там, опустив голову и плечи, перебирая пальцами слои своего невесомого платья. Какая-то смиренная, подавленная – именно такой её видел Хеймитч. Теперь в ней было больше грусти, чем злобы. Что-то тянуло его к ней, когда фотограф буквально заставил его рассмотреть получившиеся наброски, и когда Огастус ушёл на переговоры с фотографом, снимавшим Китнисс и Пита, он осторожно присел на корточки рядом с ней. - Эффи… Она обернулась стремительно, как обрушиваются большие волны, и буквально оттолкнула его от себя, не сводя с него глаз, в которых он больше ничего не мог прочесть. Она совершенно случайно позволила себе минутную оплошность, дав самому ужасному человеку подействовать на её сознание, и теперь снова закрылась от него, спряталась от его слов на дне океана, снова став спокойной и безмятежной, будто успокоившееся после шторма море. Он потерял её. Он потерял её ещё тогда, на крыше, когда сказал, что и пальцем не шевельнёт, если из-за её опрометчивости и наивности у неё самой же начнутся проблемы. Но теперь он, вероятно, убил все шансы на то, что всё хотя бы будет, как раньше. Теперь между ними стояла прочная ледяная стена, которую он, по сути, заставил её возвести. Это был их собственный обречённый корабль, и он только что разрушился. На индивидуальной съёмке Хеймитч провёл не больше получаса – ему не хотелось больше ни выделываться, не притворяться. Все происходящее снова показалось ему идиотизмом, детским садом, поэтому, как ни старался Огастус вытянуть из него хоть что-то, Эбернети стоял, словно созданное дилетантом изваяние, механически поднимая и опуская руки в глупых жестах. Когда от него, наконец, отстали, пришла очередь Эффи. И тут она тоже стала другой, и дело было даже не в том, что ей расплели косу, и белые волосы теперь локонами лежали у неё на плечах – в её необычной молчаливости, лаконичности и грациозности движений было что-то нереальное, потустороннее. Она была больше похожа на утопленницу, нежели на воду – стремящаяся ко дну, в объятия океана, она становилась всё спокойнее и спокойнее, и все проблемы и горести этого мира будто уплывали, улетали от неё. Она чуть ли не испуганными глазами смотрела прямо на камеру и в душу, вызывая мурашки по коже. Она не была похожа на сдавшегося, отступающего человека, она просто смирилась, давала воде утащить себя на мили вниз. И в этом, наверное, и было её настоящее очарование – превращаться из кипящей стихии в настоящее спасение. Она спасала себя сама, отгораживаясь от него прочным тонким льдом холодной отчуждённости. Она не сдалась. Она смирилась.