Параллельные прямые

      Я помню все, ясно и отчетливо, словно это было вчера - картинки моей жизни проходят передо мной, как кадры кинопленки…       Вот я – маленькая шестилетняя девочка с торчащими смешными пушистыми косичками, заплетенными яркими ленточками, заливисто, счастливо хохочу вместе с родителями, купаясь в лучах их радости и любви…       Вот опять я – чуть постарше, забившаяся в угол школьного коридора, сжавшаяся в комок от ужаса, злобы и боли – чужой злобы и чужой боли, - уткнувшаяся лицом в коленки, зажавшая изо всех сил ладошками уши и шепчущая без остановки исступленной скороговоркой: «Прекратите… пожалуйста… перестаньте… хватит!» Меня не бьют, меня вообще не замечают: два старшеклассника поймали мальчишку – своего одногодка, известного растяпу и недотепу, вечно расхристанного и неряшливого – и принялись издеваться, как обычно. Но что-то пошло не так: записное школьное посмешище вдруг неожиданно решило огрызнуться. Парни очень удивились, их веселье мгновенно испарилось, сменившись дикой злобой, и теперь жалкий недоумок расплачивается за свою ошибку, а я задыхаюсь в удушливых волнах, накатывающих одна за другой…       Я плачу, уткнувшись маме в плечо. Она гладит меня по голове, шепча какие-то ласковые слова, пытаясь утешить… Я чувствую ее тревогу и неуверенность, и мне не становится легче…       Родители считают меня чересчур чувствительным ребенком и стараются оберегать.       Мой одиннадцатый день рождения. Праздничный торт. Я задуваю все свечи с одного раза, папа хлопает в ладоши и кричит: «Ура! Молодец!», мама бросается меня обнимать и целовать. Воздух звенит и искрится от счастья. Мне удивительно хорошо и безмятежно…       Звонок в дверь. «Кто бы это мог быть? Мы никого не ждем…» Папа идет открывать и надолго пропадает в прихожей… Чувство счастья бледнеет и истончается, на его место холодной скользкой змейкой вползает тревога… Я недовольно хмурюсь: кто это там решил испортить мне праздник? Наконец, папа возвращается в гостиную в сопровождении нежданного гостя: в комнату входит высокий старик с длинными серебристо-белыми волосами и бородой, крючковатым носом и острым взглядом лучистых ярко-голубых глаз поверх очков-полумесяцев. Одет он столь нелепо, что я едва сдерживаюсь, чтобы не захихикать: на нем длинное, до пят, темно-синее одеяние, расшитое серебряными звездами, фиолетовый плащ и высокая остроконечная шляпа. «Вот, познакомься, Элен, это профессор Дамблдор, директор Хогвартса… школы чародейства и волшебства», - папа явно растерян и озадачен. «Он… в общем, он утверждает, что наша Мэгги – волшебница, и ей надо… вот письмо, там все написано», - он протягивает маме распечатанный конверт. Мама пробегает глазами лист пергамента и ошеломленно смотрит на отца: «Но, Джон... как?.. это невозможно… так не бывает…» Папа отводит глаза и неуверенно пожимает плечами. Они оба смотрят на меня, потом переводят взгляд на Дамблдора. Я тоже смотрю на него во все глаза. «Так вы… волшебник?» - выдыхаю потрясенно. «Именно так, Мэгги. И ты тоже», - величественно кивает головой и неожиданно по-мальчишески озорно мне подмигивает. Мне опять становится удивительно легко и весело…       Потом говорит в основном Дамблдор. Много, долго, тихим, ровным, уверенным голосом. Он очень спокоен и терпелив. Его спокойствие заразительно, как и его веселье. Объясняет, отвечает на вопросы, успокаивает. Мой папа – инженер, мама – врач, они привыкли жить в нормальном материальном мире, и им тяжело понять, а тем более – принять… Но они справляются. Как ни странно, помогает именно логическое мышление и здравый смысл: если тебе приводят убедительные доказательства - глупо отрицать очевидное, даже если час назад оно казалось невероятным. И еще они очень меня любят…       Мы с родителями узнаем, что, оказывается, я – эмпат. Это очень редкая форма магического дара, встречающаяся даже реже, чем метаморфы, таких, как я – единицы. Меня распирает от гордости, я повторяю незнакомое слово, как будто пробую его на вкус. «Значит, я могу читать мысли?» - перебиваю объяснения Дамблдора, и тут же спохватываюсь: «Ой, извините». Но он ничуть не сердится: «Нет, чтение мыслей, как ты говоришь, Мэгги, это другое. У магов это называется легилименцией, и этому можно научиться. Эмпатии научиться нельзя, это природный дар. Ты способна считывать чувства, которые испытывают другие люди, причем не те, что они выставляют напоказ, а те, что чувствуют на самом деле, даже неосознанно». «Мы всегда замечали, что Мэгги очень чутко на все реагирует, но чтоб так…» - мама разводит руками. «Эмпатия – непростой дар. Трудно быть живым радаром чужой радости, а тем более, чужого горя. Эмпаты все чувствуют намного острее обычных людей, они постоянно погружены в чужие чувства и эмоции. Если не научиться контролировать эту способность, то дар может превратиться в проклятие. В Хогвартсе я смогу помочь Мэгги научиться контролировать и правильно использовать свои возможности. Я сам буду заниматься с ней – эмпаты настолько редко встречаются, что данная дисциплина не входит в программу обучения…»       Большой зал Хогвартса, украшенный яркими полотнищами с символикой четырех факультетов; заколдованный потолок, сквозь который видно ясное, иссиня-черное сентябрьское ночное небо, испещренное сверкающими искрами звезд; сотни ярко горящих свечей, застывшие в воздухе над четырьмя длинными столами, заполненными возбужденно галдящими студентами; живые портреты на стенах; хогвартские привидения, проносящиеся полупрозрачными тенями прямо над головой… Я с группой таких же маленьких растерянных первокурсников, столпившихся испуганной мнущейся кучкой перед преподавательским столом под взглядами всей школы… Мы все смотрим на шаткий трехногий табурет, на котором лежит старая потертая шляпа… Сейчас начнется церемония распределения…       Последние недели лета пролетели чередой ярких блестящих открыток, наполненных суетой сборов, потрясением новых открытий и впечатлений, волнениями, тревогой, радостным предвкушением, слезами и поцелуями расставания. Дырявый котел, Косой переулок, лавочки и магазинчики магического скарба, платформа 9 3/4, Хогвартс-экспресс, и маги… бесчисленное множество волшебников и волшебниц в разноцветных мантиях…       На бесконечных семейных советах, где обсуждалась моя будущая учеба, было единогласно решено, что мне прямая дорога в Хафлпафф…       «Мэгги Смит!» - профессор МакГонагалл называет мое имя. Я усаживаюсь на колченогий табурет, и мне на голову надевают Распределяющую Шляпу, которая тут же съезжает на глаза, так что мне ничего не видно, кроме пыльной, побитой молью подкладки. Шляпа вскидывается, ерзает и задумчиво бормочет мне в уши: «Хм… даже так… Гриффиндор!!!» Мне кажется, я ослышалась: «Как Гриффиндор? Я же Хафлпафф!» Наверное, впервые в истории прославленного факультета, услышав его название во время распределения, новоиспеченный студент не бросается радостно к своему столу, а потрясенно застывает на табурете. Шляпа отчего-то печально вздыхает и загадочно отвечает: «Может, ты и Хафлпафф, Мэгги, но – Гриффиндор! Поверь, я очень редко ошибаюсь». «Но все-таки ошибаетесь?» «Редко», - повторяет Шляпа и снова тяжело вздыхает...       Первый урок зельеварения… Этот день, кажется, навсегда врезался мне в память, отпечатавшись несмываемыми чернилами на клетках мозга… Первокурсники Гриффиндора и Слизерина в ожидании начала занятия ерзают за партами, шуршат перьями и пергаментами, тихонько шушукаются и хихикают, обсуждая новые познания и впечатления… Дверь резко распахивается настежь, и класс замирает. В комнату входит…нет, влетает человек, с ног до головы затянутый в черное. Полы его мантии развеваются позади него, как крылья гигантской птицы, задевая сидящих у прохода учеников, когда он проносится между рядами парт к учительскому столу. Легкая ткань мягко скользит по моей руке, и в то же мгновение я вздрагиваю, как от удара – меня окатывает волной боли… глухой, застарелой, привычной, как фантомная боль в давно отнятой конечности. Я испуганно поднимаю глаза и впервые вижу твое лицо, лицо моего учителя: профессор Снейп… Северус… Я еще даже не знаю твоего имени - ты не удосужился представиться, а я, несколько оглушенная обрушившимся на меня за последние дни потоком новой информации, не догадалась выяснить заранее. Я узнаю его только после урока, спросив у кого-то из ребят...       Твое лицо похоже на маску какого-то темного духа, языческого бога смерти, или правосудия – все равно. Бледное, бесстрастное, ничего не выражающее; глаза – два черных, бездонных колодца, прячущихся за шторами длинных черных волос. Тонкие бескровные губы едва шевелятся, когда ты говоришь - ровным, тихим (но так, что слышно в самых дальних уголках класса), вкрадчиво-холодным голосом в звенящей гробовой тишине… Помнится, древние греки завязывали глаза своей Фемиде – тебе бы это не понадобилось…       Но откуда эта боль? И почему ты так спокоен? Настолько хорошо владеешь собой или настолько привык, что перестал замечать?       Я не свожу с тебя глаз, слежу за каждым твоим движением, как завороженная. Ты уже успел на ровном месте прицепиться к мальчишке с моего факультета – Гарри Поттеру. О нем много говорят, даже я слышала, хотя как обычно держусь больше особняком и мало с кем общаюсь... Исходящие от тебя волны боли усиливаются, в них вплетается жгучий поток ненависти и холодок презрения, такие же застарелые и стертые, приглушенные поначалу, становящиеся тем острее и четче, чем дольше ты смотришь на Гарри... Ты же его первый раз в жизни видишь… за что?... бедняге и так досталось, не позавидуешь… Я не понимаю, что происходит…       Урок проходит, как в тумане – ты заслонил его собой, заполнив мою голову так, что в ней не осталось места для алхимических рецептов и ингредиентов...       Новая жизнь в Хогвартсе… Я всегда была тихоней и серой мышкой, моими самыми близкими людьми всю жизнь были родители. Наверное, Дамблдор прав, и это действительно сказывалась моя повышенная восприимчивость: чужие чувства и эмоции оглушали меня, хотя я этого и не осознавала. Хогвартс в этом плане мало что изменил – я привыкла к обособленному существованию, поэтому близких друзей не завела и здесь, хотя ко мне неплохо относятся. Немного общаюсь с Гермионой – она тоже магглорожденная, это нас сближает. Но и с ней редко доводится поболтать – большую часть времени она проводит с Гарри и Роном. Из наших мальчишек мне симпатичен Невилл. Хотя многие считают его недотепой, он мне нравится, он надежный. И без него травология была бы моим личным кошмаром: я ужасно боюсь этих чокнутых растений, а Невилл их обожает - как и они его - и часто просто меня спасает…       «Очень хорошо, Мэгги. Давай-ка попробуем еще раз…» - Дамблдор сидит на каменных ступенях, одобрительно глядя на меня поверх неизменных очков-полумесяцев. Он, как всегда, спокоен, сосредоточен и доброжелателен – это придает мне уверенности. Мне нравятся наши занятия, пожалуй, нигде больше я не чувствую себя столь комфортно и расслабленно. Директорский кабинет стал привычным и практически уютным; портреты его прежних владельцев больше не смущают, хотя поначалу я сильно робела перед лицом стольких знаменитых волшебников сразу, чувствуя себя как на экзамене перед строгой комиссией, несмотря на то, что они всегда ведут себя предельно тактично, почти все время притворяясь спящими.       Контроль дается мне очень легко, и я весьма скоро учусь ставить и снимать блок, так что теперь мой «радар» работает по требованию. Поначалу очень непривычно вдруг перестать постоянно чувствовать людей вокруг – я как будто оказываюсь в вакууме, но потом замечаю преимущества – мне теперь намного легче находиться среди людей.       Дальше становится куда сложнее: люди практически никогда не испытывают только одно чувство или эмоцию, их почти всегда целый букет. Кроме того, они бывают разной продолжительности, интенсивности, имеют массу нюансов и оттенков. Дамблдор учит меня все их распознавать, распутывать эти клубки, выплетать из них отдельные нити и правильно интерпретировать. У меня голова идет кругом…       «Многим помогают ассоциации», - советует Дамблдор. - «Цвета, звуки, запахи – все, что угодно, любые яркие образы, которые тебе легко связать с каким-либо чувством или эмоцией. Попробуй…»       Цвета… любопытно, надо попробовать… Интересно, какого цвета боль?..       Семь раз по часовой стрелке, два – против часовой, ни в коем случае не давать закипеть, выдержать пять минут и добавить корень горицвета – содержимое котелка должно слегка загустеть и стать насыщенного медового оттенка… Тут главное – не упустить момент, иначе все насмарку…       «Недурственно, мисс Смит. Весьма»… Черт! Чуть не опрокинула. Как же я тебя не заметила? Ну да где уж мне было – все глаза в котелке, едва не носом туда… Зато теперь застыла как истукан, с пылающими щеками, уставившись в твою удаляющуюся спину… «Недурственно», - надо же, я не ослышалась? В твоих устах это практически гром фанфар и бурные овации, а тем более в адрес гриффиндорца, хвалить которых ты, судя по всему, считаешь ниже своего достоинства. Ну, хоть баллов не дал, а то б я решила, что не такая уж я сумасшедшая… Ладно, проехали… Какой-то странноватый запах, доносящийся из моего котелка и которого явно не должно бы быть, возвращает меня на землю из лучезарных высей… Горицвет!.. Черт-черт-черт!.. Ффух, кажется, успела… Вздыхаю с облегчением – было бы ужасно обидно запороть задание как раз после того, как ты впервые снизошел до похвалы, и скажу без ложной скромности, похвалы вполне заслуженной: я учу зелья так, как ничего и никогда не учила в своей жизни. Учебник прочитан вдоль и поперек, разве что наизусть не вызубрен, библиотека – мой дом родной, домашние задания готовятся так, будто завтра экзамен, а ты поставил себе целью меня завалить. Естественно, мои усилия не проходят даром – постепенно я становлюсь одной из лучших в нашем сборном классе, и хотя до сего дня ты не обращал внимания на мои успехи, я ни разу не становилась жертвой твоих издевок...       Радость от моего триумфа длится очень недолго… Ты огибаешь парту в первом ряду, оставив без внимания сидящих за ней учеников, корпящих над своими котелками, заворачиваешь в проход соседнего ряда, делаешь несколько шагов и останавливаешься возле Невилла, дела у которого, судя по зловонным чадящим испарениям, поднимающимся из его котелка, идут из рук вон. Он уже давно понял, что все пропало, и продолжает помешивать безнадежно испорченное снадобье просто от безысходности… «Мистер Лонгботтом», - твои губы кривятся в презрительной усмешке. Слизеринцы, все как один, забыв про свои котелки, замирают в предвкушении очередной потехи. Гриффиндорцы, тоже прекрасно понимая, что сейчас будет, в бессильной ярости стискивают зубы и сжимают кулаки. «Мы уже имели несчастье убедиться, что вы испытываете серьезные трудности с чтением. Судя по наблюдаемым мною печальным последствиям в вашем котелке, счет также не относится к вашим сильным сторонам», - среди рядов слизеринцев доносятся сдавленные смешки и какое-то утробное бульканье. Невилл краснеет как рак. Он и так горбится, а тут съеживается до такой степени, что кажется, надеется исчезнуть совсем. «Семь, мистер Лонгботтом, семь и два – это не так сложно», - в твоем голосе слышится издевательское сочувствие. «Знаете, я иногда жалею, что дети волшебников до поступления в Хогвартс не учатся азам в школах, подобно детям магглов. Хотя, у нас же есть мистер Поттер», - ты резко поворачиваешься к Гарри. – «Вы же посещали маггловскую школу, мистер Поттер, не правда ли?» «Да, сэр», - Гарри выдерживает твой взгляд, с трудом заставляя свой голос звучать так же ровно, как твой. «Замечательно. Значит, по крайней мере, читать и считать вы умеете», - у слизеринцев уже настоящая истерика. – «Ну, так помогите своему товарищу, как настоящий гриффиндорец, не бросайте его в беде. Обещаете?» - Гарри молчит. «Ну конечно, вам же некогда, у знаменитостей есть дела поважнее», - последние слова тонут в громогласном, уже нескрываемом хохоте…       Пока длится эта словесная экзекуция, я сижу, вжавшись в парту, моля про себя, чтобы все это поскорее кончилось. Я бы охотно поменялась с Невиллом местами, но у меня не хватает духу произнести хоть слово в его защиту, и мне просто физически плохо. Я снимаю блок, и меня захлестывает мучительный стыд, страх, обида и отчаяние Невилла, клокочущая ярость Гарри, Рона и остальных наших, холодное злорадство и презрение слизеринцев… Твое лицо как обычно непроницаемо, глаза холодны и пусты, даже прорвавшуюся вначале усмешку ты почти сразу стер… И опять - колючая, едкая ненависть, замешанная на глухой, тягучей тоске, и под этим всем – еще что-то, тяжелое и мутное, что я не могу распознать… Кажется, ты мучаешь их, чтобы стало легче самому…       Я не могу тебя ненавидеть, даже злиться на тебя не могу… Я ищу ответ на вопрос «почему?», но наверное, мне никогда его не найти… Не важно, я знаю, что он ничего не изменит…       Меня охватывает уже привычное тоскливое ожидание: я знаю, что будет потом, в коридоре после урока, и позже, вечером, в общей гостиной… Если бы ребята могли воплотить в жизнь хотя бы половину своих мстительных планов, тебе бы крепко не поздоровилось… Я знаю, что опять буду молчать… Мне нечего им сказать… И еще я знаю, что как только переступлю порог твоего класса, я начну скучать…       Все каникулы я провожу с родителями. Они обожают слушать истории из моей школьной жизни, живо интересуются моей учебой и вообще всем, что связано с новой реальностью, в которую они из-за меня попали. Мама с папой знают по именам всех моих гриффиндорских однокурсников и вообще всех студентов, имена которых мне известны, всех учителей, предметы, которые они ведут, и чему на них учат. Они легко перебрасываются названиями заклинаний, алхимических зелий (маме это особенно интересно в силу профессии), фактами магической истории и истории самого Хогвартса – мои учебники мы читаем вместе. Родители очень жалеют, что мне нельзя использовать магию вне школы, мечтают побывать на матче по квиддичу и даже начинают выписывать «Ежедневный пророк», чтобы быть в курсе событий магического мира…       Четвертый курс… Турнир трех волшебников, хотя из-за Гарри он превратился в турнир четырех – кругом только и разговоров, что о нем и о том, как его имя попало в кубок огня. Многие считают, что он ухитрился обойти защиту, и возмущаются, хотя после драконов недовольные поутихли, да и теперь их мало кто слушает. Я верю Гарри, то есть я знаю, что это не он бросил свое имя в кубок – я слышала его растерянность, его страх, когда Дамблдор объявил его имя… Темная история, я за него волнуюсь, хотя он большой молодец, конечно...       Рождественский бал… Меня так никто и не пригласил, хотя я особо и не рассчитывала, поэтому не сильно расстроилась. Я бы охотно пошла с Невиллом, но он пригласил Джинни… Не страшно, мне и так хорошо, когда кругом веселье: я им подпитываюсь, как батарейка…       Я сижу в одиночестве за столиком в уголке, потягиваю сливочное пиво и в блаженном умиротворении рассматриваю зал – площадка для танцев заполнена кружащимися парами, среди студентов мелькают и преподаватели: вот Дамблдор лихо вальсирует с МакГонагалл – я не могу сдержать восхищения: многие мальчишки на его фоне выглядят неуклюжими медведями; вот Хагрид с мадам Максим – величественная женщина, даже Хагриду приходится смотреть на нее снизу вверх. Они так смотрят друг на друга, что я поспешно ставлю блок и отвожу взгляд – эти эмоции мне читать совсем необязательно.       Столики почти пусты – все или танцуют, или разбрелись по более укромным уголкам… Взгляд лениво скользит по дальнему концу зала… Меня пронзает будто ударом тока… Ну когда я уже наконец перестану вздрагивать при виде тебя? Ты тоже сидишь один за столиком, как всегда весь в черном – никакой бал не в силах заставить тебя изменить своим привычкам, - опустив голову, очевидно, о чем-то задумавшись, естественно, в мрачном расположении духа – можно даже не снимать блок…       И тут меня как что-то подстегивает – может, это братцы Рона что-то подсыпали в мое сливочное пиво, решив испробовать на мне какое-то свое очередное чумовое изобретение? Меня охватывает неудержимый шальной азарт, я встаю и решительно направляюсь в твою сторону. Мозг пытается пропищать что-то предостерегающее – я не даю ему шанса. Я не хочу ни о чем думать: ни о твоей реакции, ни о том, как это выглядит со стороны, ни о том, что будет после…       Я подхожу почти вплотную, остановившись на расстоянии вытянутой руки, и тут же выпаливаю, пока ты не успел сказать какую-нибудь гадость, а у меня не подкосились ноги: «Извините за беспокойство, профессор, разрешите пригласить вас на танец!» «Аве, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» - доносится едва слышное эхо где-то на задворках сознания.       Ты медленно поднимаешь голову, окинув меня взглядом, каким смотрят на назойливую муху в знойный полдень: прибить хочется, но шевелиться лень, - и бросаешь с выражением неимоверной усталости и досады: «Мисс Смит, вам мало ваших ровесников?» Голова опускается – разговор окончен. Чего и следовало ожидать. Мне остается только пойти и броситься с Астрономической башни, но меня спасает Дамблдор. Слегка запыхавшийся, но очень довольный, он неожиданно появляется из-за моей спины, в изнеможении падает на стул, тянется за бокалом и, с улыбкой глядя на меня, произносит: «Брось, Северус, сегодня же как-никак Рождество!»       Ты бешено смотришь на директора, будто хочешь прожечь его взглядом насквозь – меня бы не удивило, если бы мантия Дамблдора вдруг начала дымиться. Директор продолжает безмятежно улыбаться. На твоем лице ясно читается все, что ты думаешь о Рождестве, балах, танцах и обнаглевших девчонках, капризы которых ты вдруг ни с того ни с сего должен исполнять. Ты уже открываешь рот, чтобы высказать все это Дамблдору в лицо, но неожиданно меняешь решение. Думаю, тебе просто не хочется вступать в перепалку с улыбающимся директором в присутствии ученицы.       Ты резко встаешь и, не глядя на меня, идешь к танцплощадке. Я, на ставших вдруг ватными ногах, с пересохшим горлом и звенящей головой, семеню за тобой, изо всех сил стараясь не отстать. Так же резко остановившись, ты поворачиваешься ко мне, и несколько мгновений мы просто стоим друг напротив друга посреди танцующих пар, как два столба. Потом ты молча делаешь шаг ко мне, обнимаешь за талию, берешь за руку – мы начинаем кружиться в танце…       Я неплохо танцую: мама немного учила меня, а сама она довольно долго занималась танцами в юности. Я собиралась подстроиться под тебя, чтобы мы не спотыкались друг о друга, но этого не понадобилось: ты двигаешься куда лучше, чем я ожидала. У нас получается вполне сносно, наверное, мы хорошо смотримся…       Но мне это все сейчас неважно, я ничего не вижу и не слышу – я вся превратилась в осязание. Я чувствую тебя, всем телом впитывая ощущение твоей близости… Тепло твоей ладони в моей, твоя рука на моей талии – я чувствую кожей каждый контур, каждый изгиб сквозь тонкую ткань своего платья, будто ее и нет. Моя рука едва касается тебя – я боюсь прижать ее крепче, боюсь дать тебе хоть малейший намек… Я не намного ниже тебя, но я боюсь поднять глаза и взглянуть тебе в лицо, поэтому смотрю куда-то вбок, уткнувшись взглядом в твое плечо… Ловлю твое дыхание, твое движение, твой запах… Ты пахнешь горечью, терпко, пьяняще, как степная полынь на ветру под палящим солнцем… Кружится голова, сердце отбивает барабанную дробь по ребрам… Балансируя на грани безумия, как гимнаст над пропастью, я до боли закусываю губу, чтобы не сорваться…       За все время никто из нас не произносит ни слова. Подозреваю, что в своих мыслях ты был далеко от праздничного зала, танца и тем более меня, продолжая прерванные мной размышления о чем-то куда более для тебя важном, что явно тебя тревожит. Когда музыка замирает, мы тут же останавливаемся, немедленно опуская руки. Я, наконец, поднимаю на тебя глаза, пытаясь изобразить беспечную улыбку и заставить свой голос звучать, как ни в чем не бывало: «Вы хорошо танцуете, профессор! Спасибо!» Короткий кивок головы – ты молча разворачиваешься на каблуках и стремительно удаляешься по направлению к выходу. Уже в дверях тебя окликает этот неприятный тип из Дурмстранга – Каркаров. Ты останавливаешься, он подбегает к тебе, вы перебрасываетесь парой фраз и вместе исчезаете в темноте… Интересно, что ему от тебя нужно?.. Я плохо соображаю, в голове туман и звон… Я все еще ощущаю твое присутствие рядом с собой…       Уже потом, в спальне, шокированные девчонки, конечно, принимаются расспрашивать, как это меня угораздило пойти танцевать со Снейпом, потому что каждому ведь ясно, что такое возможно только под Империо. Скривившись, как от зубной боли, я каюсь в собственной дурости, на ходу изобретая слезную историю о том, как меня никто не пригласил, и как мне было плохо, как я сидела одна-одинешенька в тоске и печали и пила сливочное пиво, обиженная на весь свет, и как заметила в зале Снейпа и решила, что раз я никому не нужна, то вот как раз подходящая кандидатура, ибо все равно мне жизнь не мила. Но ничего, как видите, обошлось: жива-здорова, даже не схлопотала отработку, и баллы с Гриффиндора слизеринский аспид из-за меня не снял. Мне сочувствуют, смеются над выражением снейповской физиономии, когда я к нему подкатила, но советуют впредь быть осторожнее и первое время вести себя тише воды ниже травы (ха! и как я живу вот уже четвертый год без ваших советов!), а то «ты же понимаешь, Снейп – гад злопамятный, ужалит, когда меньше всего ожидать будешь, так что не расслабляйся». Я заверяю, что буду начеку и не дам ему шанса на мне отыграться.       Гермиона в обсуждении моей выходки участия не принимает. Уже перед сном я случайно ловлю ее понимающий взгляд… чересчур понимающий… Только этого мне не хватало…       «Дамблдор мертв!..» «Снейп – убийца…» «Пожиратели…» Страшные вести разносятся по замку со скоростью лесного пожара. Никто толком ничего не знает, все смертельно напуганы, в воздухе носятся обрывки ужасных слухов, тревожные перешептывания, вздохи и всхлипывания. Все бегут вниз, на улицу… На лужайке под Астрономической башней уже собралось полшколы. Я пытаюсь протиснуться сквозь толпу к центру… Многие плачут, некоторые показывают пальцем на небо над башенным шпилем, где среди сгрудившихся над замком тяжелых седых облаков, мертвенно-зеленое, светится отвратительное изображение черепа с выползающей изо рта змеей…       Наконец, передо мной остается только один человек, и я останавливаюсь, несмело выглядывая из-за его плеча… В центре образованного толпой круга, неестественно выгнувшись, неподвижно лежит Дамблдор; тонкая струйка крови стекает из уголка его рта на траву, рядом валяются разбитые очки-полумесяцы… Возле него на коленях стоит Гарри, вокруг собрались растерянные учителя…       Мы все как будто внезапно осиротели – он был не просто директором, он был опорой, стержнем, на котором держалась школа. Все были уверены: пока в Хогвартсе есть Дамблдор, все будет хорошо. Потеряв его, мы превратились в брошенных, перепуганных детей, все, даже учителя… По крайней мере, сейчас все чувствуют себя именно так…       Я смотрю на Дамблдора, вспоминаю, как он впервые появился в моем доме, наши занятия, и его лицо начинает расплываться у меня перед глазами…       Мы сидим в гриффиндорской гостиной, мрачные, понурые, подавленные… После всего, что произошло в конце четвертого курса: гибели Седрика, возвращения Волдеморта, - после «нового порядка» Долорес Амбридж в прошлом году, этот год казался относительно спокойным. Да, спокойствие было мнимым, да, в воздухе постоянно висело напряженное ожидание, периодически подкрепляемое известиями об очередном исчезновении или убийстве. Все понимали, что скоро должно что-то произойти; то, что пока собирало и пробовало свои силы, рано или поздно должно было проявиться и заявить о себе в открытую… Но никто не мог представить себе такого…       Кажется, мы уже в сотый раз пересказываем друг другу слова Гарри о том, что произошло - как ты убил Дамблдора, а потом сбежал вместе с Пожирателями, - словно надеемся, снова и снова перебирая события этой ночи, отыскать какой-то ключ, который позволил бы нам понять, как это все могло произойти, увидеть знак, указывающий, что делать дальше…       В разговоре постоянно упоминается твое имя… Наверное, никогда раньше оно не звучало так часто в гостиной Гриффиндора, и никогда раньше его не произносили с такой ненавистью… Предатель… Убийца… Волдемортов прихвостень…       Я напряженно слушаю, стараясь не упустить ни слова, пытаясь унять дрожь и как-то привести в порядок хаос, творящийся в моей голове… Теперь, когда нет больше смысла о чем-то умалчивать, о многом говорится в открытую… Я узнаю, что ты был Пожирателем, но по никому не известной причине перешел на нашу сторону незадолго до падения Волдеморта, что ты избежал суда, потому что за тебя поручился сам Дамблдор, что ты стал членом Ордена и был шпионом среди Пожирателей… Точнее, считалось, что ты им был… Многие не доверяли тебе, но опять-таки, по никому не известной причине Дамблдор всегда тебе верил… Верил… Всегда тебе верил… А ты его убил… Это совершенно точно, не может быть никакой ошибки – Гарри видел это собственными глазами… А потом пытался тебя задержать, но ты ушел вместе с Пожирателями…       «А Снейп пытался атаковать Гарри?» - хватаюсь за соломинку. «Нет, кажется», - Гермиона смотрит на меня в упор, ее голос становится жестким. – «А какое это имеет значение?» «Никакого», - я отвожу взгляд. Я не могу спорить с Гермионой, я и так ей обязана – даже сейчас она молчит о том, что знает… Я уверена, что знает, уже давно…       Глубокая ночь… Вконец измучившись, все наконец заснули тревожным, беспокойным сном… Я неподвижно лежу на своей кровати, уставившись в потолок, словно пытаясь разглядеть там выход… Итак, ты - Пожиратель Смерти, приспешник Волдеморта, убийца не чужого мне человека, мой враг… Враг?... Конечно, иначе и быть не может… Да что толку-то, себя ведь не обманешь… Какой ты мне враг… Я в ужасе сжимаю голову руками – неужели я могу переступить и через это?... Еще как могу… Дамблдор всегда тебе верил. Знал, что ты был Пожирателем, и все равно верил… Да, а теперь он мертв… Что ж, значит, буду заблуждаться вместе с ним…       «Выжила, все-таки выжила! Господи, как же это здорово – жить!» - хочется прыгать, смеяться и петь от счастья, но сил нет – я сижу, тяжело привалившись к остаткам полуразрушенной стены. В воздухе висит еще не осевшая пыль, в которой играют первые лучи солнца, побивающиеся внутрь замка сквозь провалы окон и пробоины в стенах. Выщербленный, весь в трещинах пол сплошь усеян кусками штукатурки, камнями брусчатки, обломками стен и осколками битых стекол… Луч света падает мне на лицо – я щурюсь и загораживаю глаза ладонью… Улыбаюсь… Голова гудит, как осиное гнездо – меня довольно сильно оглушило, и какое-то время я провалялась в отключке. Последнее, что помню – ощерившееся, безумное лицо Пожирателя с выпученными глазами и вспышки заклятий со всех сторон, а через мгновение я провалилась в темноту. Очнулась, когда все уже было кончено…       Мы победили, но как же дорого досталась нам эта победа! Два угрюмых парня – один из Рейвенкло, другой из Хафлпаффа – проносят мимо меня носилки, на которых лежит третий, которого я не узнаю. Он не подает признаков жизни…       Я с трудом встаю и иду в Большой зал. Он полон людей. Всюду лежат или сидят прямо на полу раненые, около них хлопочут те, кто уцелел или ранен легко и может ходить. Там, где раньше стоял преподавательский стол, рядами лежат носилки с неподвижными телами. Погибшие. Их много, очень много… Я отворачиваюсь, боясь случайно разглядеть среди мертвых знакомые лица. Я знаю, что они там наверняка есть… Не сейчас… Потом… Я остаюсь помогать ухаживать за ранеными…       Мне повезло, просто невероятно повезло. Я чувствую огромную благодарность Гарри – если бы не наша Армия Дамблдора, если бы не его уроки, я бы и пяти минут не продержалась в этом аду… Я и оказалась здесь благодаря нашей Армии – сработала монетка Гермионы…       Весь этот год мы с родителями провели у маминых дальних родственников в глухой уэльской деревушке. Когда началась охота на грязнокровок, стало понятно, что мне нечего и думать возвращаться в Хогвартс. Мы долго думали, как поступить, и в конце концов решили, что специально искать меня станут вряд ли – не такая я важная птица, - а случайно нарваться на егерей в тех местах шансов немного, нечего им там делать, там про волшебников только детям в сказках рассказывают. Но также было ясно, что уезжать надо всем вместе, поэтому родителям пришлось уволиться. Хорошо, у нас были кой-какие сбережения – на первое время хватит, а дальше… Про дальше мы пока не думали: было понятно, что надвигается война, вот она-то все и решит…       Хуже всего было полное отсутствие информации – мы оказались отрезанными от магического мира и ничего не знали о том, что там происходит, как идут дела в Хогвартсе. Получать «Ежедневный пророк» мы бросили – это было опасно, да и бесполезно. Правда, перед самым отъездом я получила весточку от Армии о радиостанции «Поттеровский дозор», но поначалу мы не решались ее ловить – боялись, что могут отслеживать, а когда уже стало совсем невмоготу, пришлось долго угадывать пароль. Зато, когда из приемника наконец послышался как всегда бодрый голос Ли Джордана, мы чуть не расплакались от радости: еще не все потеряно, еще есть надежда…       Я узнаю, что в Хогвартсе хозяйничают Пожиратели, а ты теперь директор… Мне все равно. Я больше не играю в поддавки с собственной совестью. Выбор сделан, и он не изменится, что бы ты еще ни натворил. Хотя, никаких особых ужасов про тебя больше не рассказывают. Чтобы окончательно определить тебе место, хватает и того, что уже всем известно…       Когда срабатывает монетка, я сразу понимаю – началось. Вопроса, отзываться или нет, не возникает – если мы проиграем, отсидеться все равно не получится. Родители тоже это понимают, поэтому даже не пытаются меня отговаривать. Я не хочу думать о том, чего им стоит меня отпустить и что с ними будет, если у меня не получится вернуться…       Я гоню от себя мысли о тебе… Что будет, если мы столкнемся в Хогвартсе… Да понятно, что будет – я тебе не противник, даже если б попыталась сопротивляться, а я не собираюсь с тобой драться… Только не с тобой…       Наша победа означает твою смерть, или Азкабан… пожизненно… что еще хуже. Твоя победа – смерть всех нас, и долгую тьму над магическим миром, и не только – до магглов вы тоже доберетесь, твой сумасшедший Лорд не угомонится, пока не зальет кровью все Острова… Господи, неужели ты не видишь, какому больному уроду служишь?.. Ладно, чего уж теперь… Снявши голову по волосам не плачут… Пусть будет, как будет…       И все равно, вопреки всей логике, всему здравому смыслу, я надеюсь, изо всех сил надеюсь, что ты сможешь выкрутиться, что тебе удастся выжить…       Кровь на моих руках… твоя кровь…       Гарри, Рон, Дин и Шеймас принесли тебя из Визжащей хижины, соорудив подобие носилок из одеяла и каких-то жердей… Внесли в Большой зал и осторожно опустили на пол, рядом с телами остальных наших погибших… Кто-то начинает роптать, мол, с чего вдруг его сюда, пусть лежит со своими – Гарри что-то объясняет, и возмущения вроде стихают…       Я стою далеко и сначала не понимаю… потом замечаю руку, свесившуюся с края носилок, черную мантию, длинные черные волосы… Не знаю, что я почувствовала… я перестала что-либо чувствовать… Не понимая, где я нахожусь и что делаю, я иду к носилкам, с каждым шагом видя все отчетливее… Обойдя вокруг, я опускаюсь возле тебя на колени, вцепившись руками в край одеяла… Оно мокрое насквозь, пропитавшееся твоей кровью… Ладони становятся липкими, но я ничего не замечаю… Я смотрю на тебя… на твое застывшее лицо, ставшее еще бледнее обычного, с закрытыми глазами, испачканное пятнами засохшей крови… Слез нет, мыслей нет, я просто смотрю… наверное, запоминаю…       Кто-то наклоняется ко мне, трогает за руку, откуда-то издалека доносится встревоженный голос - кажется, это МакГонагалл: «Что с тобой, Мэгги, деточка, что?» И потом высокий, странно звенящий голос Гермионы: «Не надо, оставьте ее!»…       Сколько я так простояла – не знаю… Наконец, ко мне подходит Гермиона, обнимает за плечи, шепчет: «Вставай, Мэгги, пойдем, надо идти»… Я позволяю ей себя увести… И вот тут меня накрывает: все, теперь никогда, больше никогда… Я рыдаю так, как никогда больше не рыдала в своей жизни: ни до, ни после… Гермиона продолжает обнимать меня, что-то шепча мне на ухо…       Что было потом?.. Была целая жизнь…       Когда я узнала правду о тебе… Гарри сразу тогда, после битвы, когда я немного успокоилась, показал мне твои воспоминания в омуте памяти и рассказал сам все, что знал… Поначалу стало легче, как камень с души упал. Но потом… потом было очень тяжело… понимать, что ты жил, работал, рисковал и умер, не услышав ни от кого ни одного доброго слова. В лучшем случае к тебе относились с неприязнью. Под конец – ненавидели практически все. И ты умирал, зная, что тебя считают предателем. Все. Я сама так считала… Осознание этого сводило с ума… Полегчало, когда я, наконец, поняла, что тебе было все равно, кто и что о тебе думал. И благодарностей ты не ждал – они были тебе не нужны, как и чье бы то ни было уважение. Что все, что ты делал, ты делал ради одного-единственного человека…       Я осталась в Хогвартсе – помогала его восстанавливать, а потом, когда Слизнорт окончательно ушел на покой, заняла его место... твое место. Такая шутка судьбы - я стала преподавателем зельеварения. Я так налегала на него все годы учебы, что в итоге постигла твою любимую «тонкую науку и точное искусство» вполне неплохо. И хотя как зельевар я тебе, наверное, и в подметки не гожусь, но как учитель, смею утверждать, дала бы тебе хорошую фору – по крайней мере, за все годы моей работы в школе я не стала ничьим боггартом, не довела никого до слез, и моего увольнения не ждали, как подарка. Ученики меня любили, со многими я продолжала поддерживать отношения и после выпуска…       Что до остального… У меня есть дочь, хотя я так и не вышла замуж. Просто однажды я явственно почувствовала, что часики тикают, и приняла меры. Лиззи росла смешливой, шустрой выдумщицей и проказницей – не в пример мне, хотя внешне она очень на меня похожа. У нее всегда была куча друзей, и в Хогвартсе она пользовалась популярностью…       Помню, когда мне исполнилось тридцать восемь, я подумала: «Ну вот, Сев, я тебя и догнала…» После этого прошло уже столько лет… Я давно оставила тебя далеко позади. Только сейчас я понимаю, каким ты на самом деле был молодым… Правда, я и тогда, хоть и была совсем девчонкой, не воспринимала тебя старым, несмотря на более чем двадцатилетнюю разницу в возрасте. Ты поразил меня с самого начала, был для меня тайной, загадкой, одновременно пугающей – это ты умел! – и невероятно притягательной, и постепенно стал главным человеком в моей жизни…       Иногда я думаю, а если бы ты не погиб тогда, был бы у меня шанс? Честно говоря – не знаю… Сложно все с тобой было… Не знаю, удалось ли бы мне пробиться к тебе через все это… Но одно знаю точно: я бы попыталась, обязательно, несмотря ни на что. Если я смогла подойти к тебе четырнадцатилетней, то наверняка смогла бы и потом, когда меня бы уже не сковывали рамки отношений учитель – ученица… Не случилось…       Забавно все-таки иногда поворачивается жизнь… Ты всю жизнь любил Лили Эванс, даже когда она предпочла другого, даже когда ты потерял ее навсегда… Я всю жизнь любила тебя, хотя ты об этом так и не узнал… Сплошные несовпадения… Мы с тобой как две параллельные прямые, которые никогда не пересекаются, как бы близко ни подходили друг к другу…       Твоя жизнь оборвалась слишком рано… Моя подходит к концу… Скоро я отправлюсь вслед за тобой… Я часто думаю в последнее время, если вдруг там, за гранью, я смогу встретить тебя, то… что? Что бы я смогла тебе сказать, если это для меня ты – все, а я для тебя – ничего не значащая тень из далекого прошлого? Что бы ты сам смог сказать Лили?.. Эти мысли пугают своей беспросветностью, как окончательный и бесповоротный приговор, который обжалованию не подлежит…       Помнится, когда-то давно, еще в детстве, папа рассказывал мне о том, что есть пространства, где параллельных прямых вообще нет, где все линии могут пересекаться. Может быть, где-то в бесконечности есть та точка, где наши линии все-таки смогут встретиться, и ты меня узнаешь… Я надеюсь на это… а что мне еще остается...