Опознанность

Корабль плавно загруз в черноту пространства. Всасывался ненавязчиво и практически нежно в пустотелое космическое лоно. На космолете, как и на любом другом уважающем себя корабле, было два пилота: первый и второй. Ни один из них не смог удержать зеркального недоумения, ведь перед ними был такой же космос, как и на мили вправо-влево или же вверх-вниз. Однако именно здесь они застряли без возможности осуществлять какие-либо движения. - Что происходит? Пространственная аномалия? - По факту мы застряли в куске материи, отличающимся, судя по всему, особой плотностью... - Пф, я то не об этом. Точнее твои объяснения ни о чем совсем не говорят, хотя и имеют смысл. - Хорошо. Тогда скорее всего сие случилось из-за тяжести корабля, нашего перегруза а так же феноменального стечения обстоятельств. Все же не следовало брать сверху контейнер брыбн для мамы. Но как же это не угодить маме? Разве стоит полуторный перевес и расход топлива маминого разочарования? Стоят ли мамины ожидания небытия в холодном и безразличном? Невинные брыбны или еще какие причуды казались легкой шалостью, незначительным нарушением общих правил, незаметными хитростями. А взросли в нешуточные последствия прекращения пути ввиду приземистой тяжести сковывающей плечи. Развернуть всего себя уже не выходит — мешает серьезных размеров космический крейсер отгораживающий голову, шею, ото всех остальных частей своей целостности. Такой себе кусочек неизвестных сплавов, могущий выдержать разной степени нагрузки космических путешествий попал в мое тело, окантованного лишь зыбкой линией силуэта во мраке холода и пустоты. Впрочем не его одного постигла такая участь. Маленький круглый спутник со стоячими в разные стороны лопастями-локаторами так и не достиг своей цели. Надежда и ожидание целого конгломерата планет в далеком далеко уже никогда не будут оправданы по причине реальности. Им не с кем было держать связь, их идол так и не пришел к этой жизни. Но все же спутник был создан, отправлен по координатам и словлен мной в самое межреберье, под правую лопатку. Теперь он посылал свои тоскливые сигналы оттуда, да лишь мне они были слышны. Год за годом я срасталась с ним и его мечтами покуда не наткнулась на истинность. А действительность нагревала его, накаляла боль намекая мне: «Из тебя же торчат инородные пластины неопознанного происхождения, посылая бессмысленные сигналы безмолвной пустоте и это как минимум неестественно». Накал достиг своего апогея на втором от вечности вдохе, моменте признания существования мучений, бесполезных, тупых, раскаленных мук. Против них я казалась маленькой плаксой, старающейся все удовольствия запихать в себя одномоментно и безвозвратно. Особенно удовольствие собственного страдальчества, немощности — оно не влезало полностью, на столько было раздутым и важным. Закрывая глаза я могла видеть его горящим в той кромешной тьме внутри, среди череды кишок и внутренностей в уплотненном, материализованном в человека космосе, энергии, света. Ничего. Спутник под лопаткой и массивный космический лайнер в плечах. Его крупные укрепленные пластины вросли в мясо мышц делая их единым целым и уже немного родным мертвым кораблем маминых брыбн. Вся моя боль кажется родной, мне близкой. Куда уже ближе, чем когда она во мне? Даже россыпь вечно колючих, неуклюжих обломков метеоритов, комет и прочих космо-бездельников, что царапают мои колени, ноги, тоже казалась одомашненной и уютной. Неисчислимые бесконечности заключенные во вдохах сменялись равными безмерностями выдохов. Экипаж умер, брыбны прогнили, планеты далекой дали образовали черную дыру поглощенные своими взорвавшимися звездами. Изменилось все, каждый кварк моего тела и лишь мое сознание мгновение за мгновением было предано замурованным во мне скелетам, видело их живыми, поклонялось им. Миг взрыва ознаменован слезами радости. Я совершенно ничего не могу сделать, но счастье мое в неделании, наконец мне больше ничего не нужно изменять вокруг. Увидеть, смириться, признать эту такую реалию бытия без возможности дать ей имя или любое другое описание словесности. Тело печет, озаряет и невыносимость боли сменяется облегченным покалыванием оставшихся торчать уже не из нутра, из кожи «ушек» связной малышки, пошкрябыванием завязших во мне обломков, не маленьких, но уже и не сравнимых с громадиной космолета. Пояс метеоритов же разошелся легкой трухой и с этого момента каждая отдельная частичка была то и дело ощутима телом в разных местах и под новым мгновением. Возвращаясь к наружной действительности, мне кажется, что ничего не сможет быть ярче внутренней черноты и жарче света избавления. Листья завораживают органичностью и глубиной прозрачности, росинки радуют одним своим присутствием на траве и коже и каждая секунда стала тяжелой, как еще один развернувшийся предо мной космос. Пожалуй пришло и мое время завязывать с контрабандой брыбн и лелеяньем мертвых спутников. Чище будет, светлее.