Я тебя спасу

— Раздевайся. — Вы маньяк-извращенец?.. Холодный блеск стекла узких очков завораживал. Белизна и стерильность мужского одеяния отталкивали и настораживали. Вновь эти чувства...Беспокойство. Страх...А этот в белом уже оборачивается. Медленно так оборачивается, как будто специально тянет и без того застывшее время. — Нет, милая, я твой лечащий врач. — А, ну да. Вот подстава. И, засияв привычной улыбкой, рыжая девушка уже забрасывает в отдаленный угол такой похожий на сплющенный апельсин рюкзачок, плюхаясь на высокое креслице напротив доктора. — Все шутишь? "Да нет, просто не знаю кто хуже". К счастью, воспитание так и не позволило Эшли озвучить данную мысль и возможно заставить белохалатника смутиться. Да, врачей Эш мягко говоря не любила. Не любила их одинаково плавно льющийся голос, не любила их белые намордники, не любила этот резкий запах, присущий только им и местам их каждодневного пребывания. Зато в больницах, на шероховатых стенах частенько рисовали детские, аляповатые картинки, которые приятно ее забавляли. Однако, доктор, видимо их не любил, ибо в его личном кабинете не наблюдалось ни одной. Только какой-то толстоствольный ядовито-зеленый цветок медленно увядал на подоконнике. — Рад видеть тебя в хорошем настроении. Как учеба? — А можно сразу по существу вопросы, док? Простите, пожалуйста, я очень спешу. Непредвзятый взгляд поверх очков и правда заметил всю эту внешнюю нетерпеливость ярковолосой пациентки. Она была похожа на того суетного кролика из знаменитой сказки Льюиса Кэрролла, не хватало только очков на блестящей цепочке и парочки торчащих ушей на макушке. Тонкие пальчики без конца теребили шнурок от капюшона бледно-фиолетовой ветровки, круглый носик кроссовки качался маятником туда-сюда, словно одержимый каким-то веселым музыкальным ритмом, а взгляд то и дело проскальзывал по вытянутому циферблату настенных часов. — Ясно-ясно. Как скажешь. Доктор заметно отработанным движением достал из стола совсем не тоненькую папочку и открыл ее где-то в районе середины. — Ну и как самочувствие в течение дня? — Я же просила, — недовольно протянула пациентка, смешно морща лоб, — Отбросьте формальности, док. Если будут уколы, закончите с ними побыстрее, если можно. — Формальности? — "док" изумленно приподнял брови. — Для меня это очень важно, так что ответь, пожалуйста. — Правда важно? Эшли перестала хмурится и даже пристыжено потупила взгляд. — Ну...утром немного кружится голова, а по ночам снятся кошмары. — Не думаю, что последние являются следствием твоего заболевания, — человек в белом не отвлекался от перелистывания шуршащих страниц, внимательно отыскивая что-то в непонятном докторском почерке, — А обмороки? — Нет, не было. По крайней мере, на этой неделе. — Угу, — приглушенно отозвался медработник и остановился, — Здесь указано, что это началось, когда тебе было девять лет, так? — Да, что-то в этом роде. — Не хочешь рассказать поподробнее? — Подробности? — рыжая задумчиво прижала указательный палец к губам, устремив взгляд куда-то в потолок, — Кажется, это был самый солнечный летний день в моей жизни... ... Последнее движение смычка скользнуло по разгоряченным струнам. Девочка в нежно-голубом платье мотнула головой, откинув назад выбившиеся из-за эмоциональной игры рыжие кудряшки и, обняв покрепче скрипку, поклонилась так низко, что завитушки вновь закрыли ее бледненькое лицо. Эти восторженные аплодисменты стали подтверждением того, что все строгие музыкальные уроки и нередкие хлопки по неумелым детским ладоням принесли свои плоды. Здесь, в этом веселом иностранном городе с красочными праздниками и вечной влюбленностью в искусство, подобные детские фестивали проводились чуть ли не каждые полгода. Еще один прекрасный день. Еще одна личная победа. "Теперь мы с мамой и папой пойдем в парк аттракционов и будем лопать огромные разноцветные леденцы", — думала лучащаяся счастьем девочка. Все так и случилось. Замечательно, не правда ли? Счастливая семья, безоблачное будущее, самые ценные воспоминания. Да-да, все именно так, но...И почему даже в самых радужных сюжетах обязательно встречается какое-нибудь "но" с многоточием после себя? Юная Саммер с детства была очень подвижным ребенком. Непоседой, "сорви головой", называйте это как хотите, но факт в том, что потеряться в самом обыкновенном парке аттракционов, засмотревшись на огромные, парящие в воздухе дельтапланы или хохоча над лицами выходящих из замка страха людей, ей не составило никакой проблемы. И что думаете? Паника и рев? Вот еще. Ей же все-таки не пять и не шесть лет, чтобы вот так реагировать. Так что рыжая девчушка просто шла дальше, заискивающе озираясь по сторонам в поисках знакомого высокого цилиндра, который так любил ее отец. "Как жарко, — размышления после нескольких минут поиска почему-то сомкнулись именно на этом выводе,— Так жарко, что даже трудно дышать". Здесь так много людей...Не удивительно для такого популярного места, но чтобы столько. Именно поэтому девочка, следуя вместе с толпой, не может остановиться, чтобы перевести дух, или хотя бы замедлить шаг. Это странное ощущение...так давит. Медленно, но верно люди вокруг в своих изысканных одеждах превращаются просто в яркие пятна, а затем и вовсе сливаются в одну движущуюся разноцветную массу. Дыхание все тревожнее учащается, и Эшли твердо решает, что пора бы отсюда выбираться, а в мыслях лишь одна просьба: «Кто-нибудь...пожалуйста, верните мне прежнюю картинку мира". Сначала пропали звуки. Просто пропали, как пропадает сигнал щелчком отключенного динамика. Остался только протяжный звон, похожий на писк выровнявшейся кардиограммы. Это страшно...когда ты не можешь услышать даже собственного дыхания. А потом...такая черная, налипающая на глаза пушистыми комочками темнота. Так медленно-медленно, словно получая удовольствие, она закрашивала все, даже оставшиеся от людей пятна. "Нет. Не пропадай! Не пропадай, пожалуйста..." Возможно она это даже шептала, все еще продолжая идти вперед,как можно шире распахивая глаза и понимая, что если остановится — упадет здесь же, прямо на горячий асфальт, прямо под подошвы чьих-то дорогих ботинок. Теперь уже не было ни звука, ни изображения. Лишь пустота, неприятный писк и осязание. И как слепой котенок она тыкается и сталкивается с прохожими, которые, возможно, что-то ей говорят или делают замечания, даже не подозревая, что для рыжего существа все они только что перестали существовать. "Да что же это?! Мама...Папа...Пожалуйста...Кто-нибудь...Больно." Внутри жгло и щемило. Если Эшли по неосторожности проглотила бы, скажем кактус, ее бы ждали именно такие ощущения что и сейчас. Одна из дрожащих ладоней инстинктивно обхватила горло, оставляя на тонкой кожице красные следы от ногтей. Хочется кричать и бежать, но ведь все равно не услышишь и не увидишь направление. Длинными ниточками распускалось сознание, девочка это чувствовала и сейчас изо всех сил старалась уцепиться за его остатки. Руки, умоляюще протянутые вперед, коснулись кончиками пальцев до плеч идущего впереди человека и тут же впились в скользкую ткань его одежды. — Нет! Стойте! Не уходите, пожалуйста, — Эшли старалась выкрикивать это как можно громче, словно пытаясь разбить капсулу затянувшей ее тишины, — Не оставляйте! Прошу вас!!! Он услышал! О, как хорошо, что он услышал, потому что в следующий же момент тоненькие ножки девочки подкосились и она, бессильно оседая вниз, буквально скатывалась по чьей-то спине с угасающей просьбой: "Не бросайте меня, пожалуйста. Вы так сильно мне нужны". .... Один раз сознание даже ненадолго решило возвратиться. Первым появилось…чувство. Ощущение этого сладкого, ласкающего кожу воздуха. Твердая уверенность в том, что под спиной горизонтальная поверхность. Шелест молодой листвы. Звук? Да, она снова улавливала музыку окружающего мира. Пусть еле-еле, пусть так, что казалось, все это происходит где-то далеко-далеко, но она слышала. Эшли слабо пошевелила пальцами. «Не больно». Постаралась глубже вдохнуть. «Почти не больно». Задалась целью оторвать от «горизонтальной поверхности» голову. «Больно». Попытаться открыть глаза рыжая просто боялась. Что если зрение к ней так и не вернется, и все то прекрасное, что транслирует нам жизнь, все сочные краски этого мира будут навсегда для нее потеряны? — Не бойся. Именно этот тихий голос заставил девочку тут же распахнуть ресницы и увидеть сначала белое, как горный снег, небо, залитое, вновь ослепившим ее, солнечным светом, потом мутно-зеленые кляксы листьев невысоких парковых деревьев и только затем его обладателя. Наверно это и есть тот самый человек, за которого она так старательно пыталась удержаться. Жалко лица не видно. Он что? Специально встал прямо перед хохочущим солнцем? И вроде бы совсем еще не взрослый, даже голос не успел окончательно поломаться. Так хотелось рассмотреть его, поймать взгляд, поблагодарить…Но даже шевельнуть пересохшими губами не было сил. Липучая темнота снова медленно начинала собираться в уголках глаз бесформенными комками. — Не бойся, — повторил голос, — Все обязательно будет хорошо. «Спасибо…спасибо…» … Второе и окончательное пробуждение произошло стремительно и почти что мгновенно. Стоило только открыть глаза и резко подняться на локтях. — Эшли, слава Богу! Разволновавшаяся женщина прижимала рыжую девочку к себе, пытаясь выровнять частое дыхание. — Мам? «Я дома? Как?..» — Я же говорил тебе, что все обойдется. Самый обыкновенный солнечный удар, — улыбался отец, расслабленно опустившись на кресло возле кровати. — Я это знаю, но… — А где тот мальчик? Неожиданный вопрос только что очнувшийся дочери заметно удивил и насторожил родителей. — О ком ты, родная? — Наверное, она все еще бредит. — Нет. Там был мальчик. И он меня спас. Где он? Я хочу его поблагодарить! Папаша еле успел перехватить свое дитя на полувзлете из кровати и вернуть ей прежнее положение. — Стоп-стоп-стоп. Давай-ка по тормозам. Тебе нужно еще немного отдохнуть, а как будешь снова в форме, поедем к врачу, проверим твое состояние. — Но ведь мальчик!.. — Позже разберемся со всеми мальчиками, хорошо? — Д-да, хорошо. — Вот и умница… … — А ведь я так и не сказала ему «спасибо». Доктор прекратил записи и обернулся на говорящую. — Ты уверена, что тот мальчик не был твоим бессознательным видением? – он спросил это с таким серьезным выражением лица, будто ее ответ действительно мог повлиять на изучение диагноза или ход лечения. — Я хоть и упала в обморок, но с ума не сошла, — смешно помотала головой рыжая, — Тот парень точно не был глюком. А что это он так Вас заинтересовал, док? Э-э-эй! Доктор. Доктор? С Вами все нормально? Да нет, с ним все было хорошо. Просто Эшли очень удивилась непривычно опустошенному взгляду человека в белом халате, который только что неторопливо снял очки и сейчас смотрел на свою пациентку непередаваемо трепетно, не отрываясь, без тени смущения. … Еще утром, перед началом смены, в курилке у больницы к нему подошел очередной незнакомый молодой интерн и попросил «огонька». — Бросил. Не курю. — А чего Вы тогда здесь стоите? — Ах да, ты новенький. Не знаешь еще. Одно мгновение и аляповатая пачка сигарет, что так мирно выглядывала из кармана новичка с унылым «бухом» была отправлена на дно невзрачной урны, стоящей неподалеку. — Вы чего? – хотел было возмутиться интерн, но, встретившись с леденящим взглядом врача, не решился повысить голос. — Какой же из тебя выйдет медицинский работник, если ты пропагандируешь здоровый образ жизни, а сам дымишь прямо перед окнами доверяющих тебе пациентов. — Но ведь я… — По крайней мере, не в рабочее время. — Понял, — потупил взгляд интерн. Многие не любили доктора Эванса за его излишнюю строгость, зато уважали благодаря ей же. Только что лишившийся пачки табачных удовольствий малый относил себя ко второй, уважающей группе, поэтому так просто уходить не спешил и скорее всего даже поставил перед собой цель начать знакомство, завязать разговор. — Похолодало-то как за последние сутки, не находите? Реакции не последовало. Видимо, доктору погода была мало интересна, а этот назойливый интерн тем более. — Нет, правда. Не Сент-Луис, а просто айсберг какой-то! – не унимался тот, — Я вообще прибыл из Лос-Анджелеса, так что все никак не могу привыкнуть к переменчивой погоде. Вы родились здесь, да? А Вы слышали про служебный роман Люси и Джоука? Нет? Ну это я Вам, по секрету. Да. А так я никогда не забалтываюсь, просто Вы располагаете к задушевному разговору. Это не лесть, правда. Так что можете мне доверять. Вы, как я заметил, особо ни с кем из персонала не ладите. Я тоже еще не вполне свыкся с новой атмосферой, так что…Кстати, та девушка, что посещает Вас по вторникам и пятницам…Такая рыжая, хорошенькая. Как ее зовут? И, раз уж Вы продолжаете молчать, с Вашего позволения я расскажу вам один случай, который… — Эшли Саммер, — неожиданно отозвался неразговорчивый собеседник, — И думать о ней забудь. Она и так смертельно больна, а ты со своей болтовней и здорового до могилы сможешь довести. — Не может быть! Она всегда так энергична. Неужели она не знает? — Знает. Признаться, я тоже ей поражаюсь. Улыбаться, когда спасти жизнь может только чудо. — Тогда почему, доктор?! – подорвался на месте эмоциональный лос-анджелец, — Я наблюдал за Вами. Вы все свои силы тратите на борьбу за жизнь этой девушки. Знаете, что это бесполезно. И ведь все равно бьетесь как рыба об лед. Это, несомненно, благородно, но правильно ли? — Тебе не понять. Ты никогда не был на грани, – доктор Эванс в одно мгновение потушил жаркую речь юнца холодным взглядом. — А Вы? Вы были на грани? -Был. Десять лет назад…такая же рыжая девочка спасла меня. Десять лет назад…Лето того года было действительно особенным. Уже давно жители Лондона не получали в дар от стихии столько солнечного света и тепла. Знатные господа, повинуясь самовлюбленным инстинктам, спешили занять свои почетные места под небесным светилом и потому непременно оказывались замеченными прогуливающимися где-нибудь на площадях или парках развлечений. Вот и здесь, в городском парке аттракционов царил самый настоящий аншлаг. Юный Эванс…ненавидел подобные сборища. — Знаешь, что я делал в этой радостной толпе? Воровал. Вытаскивал из карманов джентльменов толстенные кошельки, чтобы потом потратить все на наркотики, выпивку и сигареты. Семейный бюджет мои родители сами просадили на то же. Вообще-то они меня не ждали. И даже не старались скрыть своего искреннего сожаления по поводу моего появления на свет. Меня никогда не искали, поэтому сбегать из провонявших лечебниц и детских домов не составляло особого труда. Правда, на возвращение к родителям не хватало ни духу, ни сил, ни желания. Я быстро привык к существованию в одиночестве. Ты представляешь, каким я был в свои шестнадцать лет? Почти бескровное, истощенное тело обтянутое бледной, начинающей желтеть кожей. Заплывшие глаза с постоянно диким взглядом, исколотые тощие руки с дрожащими пальцами. Прохожие сторонились меня, дети показывали пальцем, а жирные продавцы выплескивали из ведер кипяток, дабы подальше отогнать от своих ароматных прилавков. Я был потерян. Для всех. Для семьи, которой уже давно не было, для общества, для самого себя. Никому не нужный. Жалкий. «Не бросайте меня, пожалуйста. Вы так сильно мне нужны!» Детские ладошки коснулись грязной изодранной ткани, которая когда-то считалась мужской рубашкой, и ухватились за нее, как за самое дорогое в мире сокровище. То, что почувствовал так неожиданно остановленный и тут же обернувшийся мальчик сложно назвать просто растерянностью. Скорее это был самый настоящий столбняк в кипе с глубоким изумлением, полнейшим непониманием ситуации, нарастающей тревогой и еще десятком непонятных, но активно атакующих ощущений. Окаменевший беспризорник даже не знал чему больше удивляться: первому в жизни уважительному обращению, отсутствию брезгливости к его опустившемуся существу или тому, что на его руках потерявшая сознание и вовремя подхваченная им рыжая девочка. — Она доверилась мне полностью, понимаешь? Мне. Тому, кто даже за самого себя в ответе никогда не был. Наверное, тот парень надолго запомнил внезапно охватившую его панику и безразличные лица проходящих мимо людей. И все те психи, которые хватали его за горло от одной только мысли, что в его руках сейчас бьется чье-то трепетное сердце. И свое истеричное, больное хихиканье, рожденное уверенностью, что все происходящее с ним всего лишь несуществующая картинка его воспаленного и затуманенного порошковой дурью разума. Правда и боялся он этого больше всего. Хотелось верить. Хотелось помочь. Хотелось сберечь. Впервые. — С тобой все будет хорошо. Обязательно. Я обещаю. Только не пропадай. — Она не пропала. — Что? – наконец осмелился пошевелить губами затаивший дыхание интерн, осознавший, что сказал что-то, заставившее доктора Эванса раскрыться подобно книге, отличающейся своей предельной недоступностью. — Рыжая девочка. Она вскоре пришла в себя. Я так боялся испугать ее, а она улыбнулась. До этого момента я никогда не задумывался о ценности обыкновенной улыбки. Я как ребенок, обделенный заботой и лаской, эгоистично желал, чтобы она вновь и вновь дарила мне свою улыбку так долго, сколько я этого захочу, поэтому и наотрез отказывался звать тех людей, которые уже поставили на уши весь парк в поисках своей дочери. Если бы у меня были такие родители…Кто я для нее по сравнению с ними? Грязный оборванец и малолетний преступник-наркоман. Я даже смотреть на нее недостоин. Именно так я думал, когда, полный обиды и зависти замахивался случайно попавшим под руку камнем на ее отца. Не ударил, конечно же. Бросил в ближайшие к нему кусты, дабы тот обернулся и заметил свое пропавшее сокровище. Все получилось. Мужчина обернулся, а я убежал в безлюдные подворотни реветь, как малолетнее дитя. Но одно я понял точно: однажды я стану достойным той чистой улыбки, которая вернула мне необходимость в этой проклятой жизни. Я понял, что существую не просто так, не по ошибке. Я так ждал того, кто убедит меня в этом… … «А это оказалась ты…» — Вы чего молчите, док? Док? До-о-ок!— Эшли водила перед его побледневшим лицом изящной ладошкой, — Вы зависли? Я ведь могу не догадаться, где у Вас кнопка перезагрузки. Ну! Не задерживайте же меня! Сами знаете, у меня совсем не осталось време… Договорить она не успела. Вернее, просто не смогла. Завершенность фразы оборвалась, осыпавшись на губах, лишь отразившись в широко распахнувшихся от неожиданности глазах. А все потому что… Рыжая и подумать не могла, что объятия такого холодного и скрытного человека, как доктор Эванс, могут быть такими нежными и согревающими. Он все крепче прижимал ее к себе, словно боясь потерять, впадая в дрожь от одной только мысли, что она снова пропадет. Пропадет навсегда. — Я обязательно спасу тебя, слышишь? Я тебя спасу.