Вчера. Сегодня. Завтра

Вчера Белая тонкая ткань подола ее платья зацепилась за какую-то ветку. Аредэль попыталась высвободиться аккуратно, но была слишком уставшей. Треск материи вспугнул небольшую птицу. Это было последней каплей. Она села и заплакала. Принцесса нолдор не знала, сколько уже тут бродит. Не помнила, где потеряла коня и как это произошло. Не знала даже день сейчас или ночь. Слишком густые ветви скрывали от нее тусклый свет от проклятого неба Белерианда. Как же ненавидела она эти сирые жестокие земли... И вот ведь: некогда великая охотница, Белая дева, которая славилась своей смекалкой и быстротой реакции, которая могла выжить в любом лесу... Да что там, в лесу. Она же во льдах выжила. А тут, кажется, сгинет. Аредэль плакала и плакала. И остановиться не могла. Ей было не жаль себя. Ей, кажется, давно себя было не жаль. А вот отца — очень. Она помнила, как он рыдал над трупом Аракано, когда думал, что остался один и не видит никто. Ее отец. Не просто какой-нибудь нолдо, а самый лучший из них, самый сильный, самый смелый... причитал, как старая плакальщица из атани. В тот день Аредэль твердо решила, что не хочет быть на его месте, что если Эру пошлет ей сына, она не будет его хоронить. Все, что угодно: хоть смерть, хоть пытки. Ребенку своему она не даст погибнуть раньше себя. Но какие дети? Какие сыновья? Она так глупо, так ужасно глупо повела себя, и теперь у Финголфина, короля нолдор, не будет не только внука, но и дочери. Она сама заставит отца еще раз пережить эту страшную потерю. А самое худшее, что он ведь даже не узнает, что с ней произошло. Не найдет ее тело. Не узнает, как это случилось. Не сможет прийти к могиле, чтобы почтить память и — как и тогда — рыдать, выстанывая свои мольбы о прощении... Еще один ребенок без могилы. Как будто это действительно его вина, что Аракано погиб, что она теперь — погибнет. Но, нет. Нет. Это была ее вина от начала и до конца. Надо было ехать к Финьо. Надо было оставаться у кузена. Надо было делать, что угодно, но не то, что в итоге она сделала. Не то... От воспоминаний о старшем брате слезы потекли с новой силой. Она так его любила и так давно не видела. Почему? Почему действительно не поехала к нему? Сидела бы сейчас в Дор-Ломин и давилась бы очередным его кулинарным шедевром с базиликом. Он его во все добавлял. В салат, мясо, чай. Жить без него как будто не мог. Это так раздражало пока они жили вместе, и казалось таким милым, таким уютным и домашним сейчас... Или надо было оставаться у Феанорионов. Подумаешь, заскучала. Случалось ей скучать и сильнее. Жизнь в Белерианде вообще была одновременно и нервной, и удручающе однообразной. Все проблемы, все дела, которыми тут можно было заниматься, были теперь отвратительны. Будто сломалось что. Будто силы вытекали через какую-то незалеченную рану. Хотя Аредэль никак не могла вспомнить, где ее получила. Слезы высохли теперь. Себя дева действительно не жалела. Но это была, наверное, временная передышка. Она еще про самое ужасное не начала вспоминать. Просто гнала от себя мысли о Турукано и оставленной Итариллэ. Почти-своей-дочери Итариллэ. Нет, так было нельзя. Надо было... дальше. Аредэль снова встала и пошла. Сдаваться она не собиралась. Собиралась идти, пока может. Лес обступал ее каким-то неприступным частоколом. Она никогда такого не видела. Даже в самой дикой чаще всегда можно было найти тропинки. Животным ведь тоже надо где-то ходить. Но тут было не так. Будто заколдовал это место кто. Ни одного шага не далось дочери короля легко. Прошло еще, наверное, сколько-то времени. Может быть, час. А, может быть, пара минут. Понять было сложно. Тихо... Темно и тихо. Аредэль брела наугад, уже давно не ища следов, не высматривая путь к спасению. Идти просто для того, чтобы продолжать движение. Только это неосознанное упрямство еще толкало ее ноги. Стало еще темнее. Значит, до этого был день. Принцесса нолдор спрыгнула с огромного гранитного валуна. Там, внизу, оказалась маленькая, но глубокая лужа. Ноги премерзко промокли, хотя, казалось, хуже уже некуда. Она остановилась, снова осматривая лес вокруг. Ничего не изменилось в нем. Все та же непроглядная муть из стволов, хвои, да темных прогалин. И в любой из них теперь чудились чужие светящиеся глаза. Словно следил за ней кто... Аредэль передернуло. Она, как и все в ее семье, как и все в роду Финвэ, ненавидела страх. Она боялась — бояться. И чувствовать, что в любой момент со спины, сбоку, прямо из-под ног выпрыгнет что-то неведомое и страшное, было ей противно. Надо было искать место для ночлега. Но становилось холодно. Очень, отвратительно холодно. Легкое платье не защищало нисколько. А плащ... плащ остался с конем, которого она потеряла. Значит, это было меньше суток назад. Она бы запомнила, что уже мерзла вот так. Очень сильно. Как тогда в Хелкараксэ — очень и очень сильно. Стало окончательно ясно, что ложиться нельзя. Нечем было развести костер. Нечем укрыться. Она замерзнет, если остановится. Надо идти дальше, хотя ноги уже давно не держат, давно закрываются заплаканные распухшие глаза. Она и закрыла. Зачем ей глаза в почти абсолютной темноте? Она слушала. Она чувствовала кожей, когда подходила к очередному дереву. Ей не нужны глаза. Можно спать... Внезапный удар заставил вскрикнуть. Аредэль все-таки споткнулась о какой-то выпирающий из земли сук и упала. Больно почти не было — все замерзло. Было обидно. Как будто ее кто-то ударил, подставил подножку. Как будто ей и без этого не было плохо. Нолдиэ обхватила себя руками. Замерзшие кисти сделали только хуже. Обмороженные давно пальцы были холоднее и собственного тела, и воздуха вокруг. Аредэль сжалась калачиком, подтягивая к себе ноги. Она не собиралась сдаваться, не собиралась умирать. Ей просто так сильно хотелось спать... А мох под ней почти начинал греть. Ну и что, что мокрый. Он согреется. Под теплом ее тела — согреется. Когда-то ее сравнивали с сыновьями Огненного. Когда-то у нее за спиной говорили, что она больше похожа на дочь Феанора, нежели на дочь Финголфина. Пустые наветы. Пустые слова. У Феанора не было дочерей, да, кажется, и не могло быть. Но сам Финголфин этой пресловутой пламенностью брату не уступал. Просто проявлял ее реже. Вот и у нее внутри всегда горело. Как свечка. Как желтый огонек в маленьком фонарике, который опять виделся где-то там, впереди отряда. Как этот свет, за которым надо идти через вздыбленные льды. Идти вперед. Идти вперед. Под ногами снова захрустел белоснежный снег. И страх захрустел: поднять глаза, вглядеться через бурю и не увидеть путеводного фонаря... Аредэль вскочила от громкого, неуютного вскрика. Это ночная птица пролетела над ней. Будто специально разбудила. Будто видела — пропадает. Фонарика впереди не было. Дева выдохнула, ловя остатки испаряющегося тепла. Это был морок. Хотя тепла тут не существовало тоже. Аредэль снова поднялась на ноги. На этот раз медленнее. Она уже знала, что не выйдет отсюда. Знала, что судьба ее решилась. И это было странно и страшно одновременно... Это ли чувствовал ее младший брат, когда шел в ту свою последнюю битву? Это ли ощущал Финьо, когда поднял голову к пикам Ангбанда? Это ли познал Турукано, когда начал строить свой идеально-безопасный город? Идеально безопасный. Идеально скучный. Идеально далекий... Аредэль снова погнала свои мысли. Не сейчас думать о том, кого она больше всех подвела. Не сейчас, не в последние минуты. И так больно. И так понятно, что зря... Она отклонила очередную ветвь, и вдруг встала, как вкопанная. Прямо перед ней оказался просторный деревянный дом. Волшебное, невозможное видение. Аредэль огляделась. Нет, не было никаких дорог, не было тропинок, которые бы вели и к жилищу, и к подворью. Словно никто не выходил отсюда, никто не входил. Но кто-то жил. Окно светилось. Оно горело ярким желтком, обещая покой и уют. И такой же желтяк качался на ветке огромной сосны, что почти перечертила двор этого странного дома пополам. Снова ухнула птица. Аредэль стояла, схватившись за ветку и не в силах сделать шаг вперед. Ей казалось, что перед глазами мираж. Так не бывает. Не бывает домов в подобной глуши. Значит, это темное колдовство. Приманка. Капкан. Она сама такие расставляла, когда была охотницей, а не добычей. Но дева кожей ощущала приятное тепло, которое исходило от этого строения. Это было что-то непонятное. Ее тянуло внутрь. Ей хотелось зайти в дом и не выходить из него никогда. Не вспоминать о невозможно ярком, раздражающем, разочаровавшем мире, который остался где-то далеко позади. Не думать о... о чем бы она не думала до этого. Дверь открылась. На порог вышел высокий мужчина и посмотрел прямо на нее. Аредэль не спряталась. Не успела, а, может, и не захотела. Так и стояла, рассматривая хозяина этой обители. Волосы словно черненное серебро. Глаза — угли. Душа — потемки. Как лес вокруг. Он тоже смотрел, наклонив голову вперед и скользя своим непроглядным взглядом по всей ее фигуре, по грязному платью, по заплаканному лицу. Ночь сгущалась вокруг, подталкивала ближе. Они одновременно сделали шаг. Аредэль — к дому. Он — внутрь. Но дверь не закрыл. Так и оставил ее открытой, будто говоря, что гостья может войти. Дева сомневалась, что стоит это делать, но уже не сомневалась, что хочет. Рука все никак не могла отпустить ветку, хотя еще один шаг с трудом ей дался. Она обернулась и посмотрела назад, на лес, по которому столько блуждала... Не было ведь обратной дороги. Обратной дороги никогда нет. Это мираж. Сегодня Аредэль любит перебирать тяжелые волосы, когда Эол распускает косу. Ее он плетет, чтобы было удобнее работать в кузне, а оттуда он почти и не выходит. Аредэль любит эти светлые пряди, которые отливают ночным небом. У ее кузена были такие же, и это единственное воспоминание, которое иногда еще навещает. В новой жизни – назойливо треплется о старой. Аредэль любит, когда Эол молча застегивает на ее шее очередное ожерелье, целует куда-то за ухом. Любит, когда они идут по уже знакомому лесу, слушая, как растут и умирают деревья. Любит маленькие морщинки вокруг темных-темных глаз. Они появляются редко, только когда Эол улыбается. Раз или два за все их время. Но это она почему-то помнит. Любит даже то, как он ее касается. Без придыхания, без трепета. Как к вещи. Как к своей вещи, которую привык ценить. Но вот самого Эола Аредэль не любит. Не страшно — думает она. Ведь себя дева тоже не любит давно, наверное, разучилась. А потому все вроде бы и логично. Так можно жить. Единственный для нее вариант. Они ведь даже не женаты по-настоящему. Это была странная церемония — их решение, что они теперь будут вместе. Если серьезно, они не договариваются. И это тоже почему-то вполне устраивает. Ведь признание в чувстве, как и само чувство, надо заслужить. А дочь короля откуда-то точно знает: она давно незавидная невеста. Аредэль тогда отдохнула и наелась, постирала и починила платье. Она сказала, что ей нужно идти, а он подхватил и усадил на стол перед собой. Испугалась? Нет. Попыталась вырваться? Этим тоже не похвастаться. Сказала только, что так до нее должно касаться лишь супругу. Эол засмеялся. Тогда — в первый раз. Он ответил, чтоб традиции своей родины она оставила там же, где и, собственно, родину. А тут — его земля и его правила. Раздвинул ей ноги, притягивая ближе, вплотную. «Пышных пиров с клятвами и плясками не жди. Хочешь назвать меня мужем — называй. Не хочешь – уходи». Улыбнулся снова. «Но без меня тебе будет хуже». С чего он это взял, Аредэль не поняла. Это просто какая-то страшная сказка. Но она почему-то поверила. Послушалась. Кивнула. А после зачарованно смотрела на то, как он исполняет этот немногословный брачный обет. Делает с собой лучше, чем без него. Медленно расстегивает и сбрасывает ее многострадальное платье, развязывает свои брюки. Совершенно незнакомый ей мужчина. Она тогда даже имени его не знала. Зато узнала, как пахнет его не видевшая солнца кожа, какой вкус у тонких губ и горячего языка, как глубоко, тягуче и сладко толкается внутри его плоть. Ей понравилось. Она не пожалела. Эол много раз делает ее своей женой. Не навсегда, как другие. Только пока берет. На минуты, на часы, пока в нем горит желание. Первый раз был там, на столе. Потом он раздвигает ей ноги на своей одинокой постели. Вжимает в ствол мшистого массивного дерева, когда показывает, как не плутать в округе дома. Покрывает собой на мягкой прохладной опавшей листве, когда она все равно теряет путь, а он неизменно ее находит. Врывается в ее лоно, накручивая на кулак волосы, когда купаются в небольшом, но глубоком озере... Нолдиэ не может отказать, не понимает почему. Она готова без конца и в любом месте отдаваться ему. Как будто жила для этого. Как будто действительно только так, с ним, лучше... Не соврал, выходит. Аредэль его — целиком. Нет больше в распоряжении у Белой девы нолдор ни сомнений, ни желаний, ни привязанностей. Ни того, что было. Ни того, что будет. Эол все забрал в обмен на пьяное ощущение принадлежности кому-то более сильному, более знающему. И за это она особенно сильно благодарна. Впервые за все время в Белерианде Аредэль не тяготится ничем. Впервые. Она уверена, что это именно так. Не съедает изнутри чувство глубокого, необъяснимого горя. Будто она что-то потеряла, а что — забыла. Теперь действительно забыла. Даже как-то говорит об этом. Когда в очередной раз ощущает заполняющую внутреннюю пустоту плоть, пьет хрипы и сдержанные стоны, поддается навстречу и обнимает не свое, чужое, будто в той же кузне выкованное тело. Она жарко шепчет ему свое "спасибо". А он улыбается в третий и в последний раз, окончательно обрывая какие-то невидимые нити воспоминаний. Прижимает ее к себе так сильно, что она кричит. Кричит, но не вырывается. Принцесса нолдор так и не поняла, когда и где они зачали ребенка. Время в темном лесу никогда не отсчитывает своего пути. Она просто ложится под Эола бессчетное количество раз. Отдается, не задумываясь, к чему он это делает. Зачем Эол вообще ее здесь оставил. Но он хотел сына. Он, видимо, давно и очень сильно хотел. И она, наверное, хотела так же. Когда Арэдэль впервые берет ребенка на руки, то плачет и снова шепчет ему свое "спасибо". Потому что понимает, что не любила до этого. Вообще. Только сейчас вот получилось. Сердце сжимается от нежности, обливается кровью, разрывается на части. И это самый бесценный подарок, который ей сделал Эол. За сына она может благодарить бесконечно. Он напоминает ей пушистого котенка: с маленькими, еще худыми лапками, острыми ушками, с темной, почти черной мягкой шерсткой, от которой пахнет молоком. К сожалению, видит она не только это. Аредэль любит своего котенка, готовая с утра до вечера прижимать его к себе. Но ей так больно видеть грустные - всегда грустные - глаза. И тут впервые ее мысли снова путаются, отдают горечью. Они что-то неправильно с Эолом сделали. Что-то пошло не так. Их мальчик получился неправильным. Обсудить это не с кем. Эол не любит говорить, будто разучился за долгие столетия одиночества. Его низкий, с хрипотцой голос почти никогда не звучит в их доме. Он и имени-то сыну не дал. Говорит, это лишний звук. По нему неокрепшую душу слишком легко найти Темному всаднику. Сказки, рассказанные еще на берегу озера Пробуждения, где не-муж играл ребенком вместе с ее же маленьким дедом... Детский неизбывный страх. Эол постоянно опасается, что Моргот найдет их сына. Зачем он Темному Вала? Да и как он его отыщет в такой глуши?.. Но Эол все равно не любит говорить, он любит делать, а потому всегда отдается любому занятию с головой. Будь то нежелание дать имя, сплав нового металла или очередной ребенок. А Аредэль смотрит на их первого сына, и уже точно знает, что тот не будет счастлив. Она не хочет приводить в мир других таких же. Обреченных, как она сама. И об этом они с Эолом не говорят тоже. Аредэль знает, кто бы ее понял, успокоил мнительное материнское сердце. Он бы ухмыльнулся своей острой, наглой улыбкой. Сказал бы, что только в ее пустую и красивую голову могли прийти такие мысли. Тогда она бы пустила стрелу, чтоб задеть какой-нибудь вплетенный в светлые волосы оберег из косточек убитых птиц. Чтоб не задавался... Аредэль будто просыпается, когда уходит в свои мысли особенно глубоко. Воспоминание о кузене заставляет смотреть вокруг себя. Она крутит головой, и приходит в ужас от того, как мало здесь солнца, от того, как давно тут сидит, что тут делает. Она уже готова встать и закричать. Пойти найти лук. Побежать что есть мочи по уже хорошо знакомым тропам. Но в такие моменты взгляд всегда упирается в смущенного и растерянного темного котенка, что трется у ее ног. Смотрит на нее большими своими несчастными глазами. И Аредэль забывает снова. Она подхватывает сына на руки, качая, напевая песни, рассказывая сказки. А потом из кузни всегда выходит Эол. Словно чувствует ее перемену, ее мысли об оставленном мире. Он смотрит на нее долго, целует. И паника уходит, опускают голову ненужные мысли. Все заботы он снова забирает себе, оставляя Аредэль пустоту и покой. В блаженном полузабытьи она снова провожает неотличимые друг от друга дни и ночи. Выныривать из этого круговорота с каждым разом все сложней. Иногда в моменты прозрения она успевает вспомнить о другом своем ребенке. Об Идриль, которую вырастила. И тогда она рассказывает Ломиону о том, что у него есть сестренка с волшебными, золотыми, как невидимое солнце, волосами. Как этот фонарик, который они держат высоко над своими головами, когда гуляют по темноте своего дремучего, запутанного царства. Иногда внутри царапается воспоминание об отце. Тогда сын, забравшись под теплое одеяло и сверкая своими глазами-угольками, слушает о чести, отваге и мужестве нолдор. Чаще всего она задается вопросом, почему не полюбила того, кто не дал бы ей здесь пропасть. Но об этом она уже никому не рассказывает. Аредэль даже несколько раз успевает собрать походную суму себе и уже подросшему сыну. Пока она тихо складывает его рубашки и курточки, перед глазами без конца один и тот же разговор, одно и то же воспоминание. Уже здесь, у Митрим, они сидят на каменистом берегу, мешая ногами звездный суп из воды и отражений. Он говорит честно и прямо, как только с ней и с Куруфином себе позволяет. О том, что не верит больше в успех их войны. Не видит в ней смысла. Он хочет другого, он хотел бы полюбить ее. И быть с ней. Но внутри пусто, а врать ей он не может. Аредэль вторит ему, согласно кивая. Она тоже бы хотела. Обычаи не запрещают. Но чувствует — уже не может. Другая дорога. - Маам! - зовет ее с улицы надломившийся голос, и видение испаряется. Аредэль растерянно смотрит на вещи, что собрала. А сзади на плечи снова ложатся тяжелые мозолистые руки Эола. Сын предупредил о его приходе, она не поняла. Пропустила. И вот теперь из головы снова по одной вытекают тяжелые мысли. Не донести их до решения. Расплескает, как воду из дырявого ведра. Но куда ей спешить? К кому теперь идти? Они поломали свои судьбы. Не склеить. Аредэль разворачивается к не-мужу, бросая так и не собранные до конца вещи. Чтобы снова перебрать тяжелые волосы, снова почувствовать на бедрах его хозяйские, собственнические прикосновения. Она ведь это любит. Эол прав. Он добр, хоть и не нежен. Он заботлив, хоть и холоден. И он прав. Лучшего, чем он - чем они с сыном - у нее не будет. Завтра - Ты несчастна здесь, - на руку Аредэль ложатся пальцы сына. Длинные, белые, красивые. Аредэль гордится тем, каким он вырос. - Я только здесь и счастлива, - мотает она головой. Жаловаться ей не на что. Воспоминаний не было давно. Маэглин смотрит пристально. Он упрямый. Он у нее очень умный. А когда отец отпускает его из кузни, то еще и очень заботливый. - Я помню, какой ты была раньше, - тихо говорит он. - Ты будто таешь. Я за тебя боюсь. - Не говори глупостей, милый, - перекидывает она нитку через спицу. - Я всегда была такой... здесь. Здесь я всегда одинаковая. - Давай убежим, - все таким же спокойным и тихим голосом. Аредэль поднимает глаза, и чувствует что-то... неудобство? Будто она только заснула, а ее опять будят. Будто только согрелась, а нужно снова на этот опустошающий холод. Она смотрит на сына и чувствует раздражение. Он давно не похож на котенка. Он теперь как молодая черная пантера. Почему он с ней так жесток? Зачем он ее мучает, толкает, будит? - Не говори глупостей, - повторяет она. Но камень уже улетел в стоялую воду. Пошли круги, толкая сонные мысли. Сын не любит Эола и свой постылый дом. Ему хочется выйти из этого леса и этого мира. Из-под опеки отца, но не из-под ее опеки. Странно. Аредэль откидывается назад, опираясь спиной все о то же поросшее мхом дерево. Эол выбрал Нан-Эльмот осознанно. Он долго сюда шел с берегов затонувшего озера. Он возненавидел солнце. Он не узнал мир, когда то взошло впервые. Здесь ее не-муж создал свое государство без государя. Кусок того мира, который остался неизменным. Он считал его уютным, безопасным, единственно возможным. А их сын считает его тюрьмой. Но это ведь и есть тюрьма, вспоминает Аредэль. Темный лес – могила ее страхов. Аредэль поднимает на сына глаза, снова чувствуя приближающуюся панику. - Разбуди меня, когда он уедет, - просит она, потому что точно знает, что опять заснет. Эол как всегда увидит ее тревогу, он как всегда ее заберет. Потом снова уложит уже на их общую кровать. Снова раздвинет ей ноги, и она ничего не сможет. Прогнется, примет. Будет постанывать и думать, что это ей нравится, просить большего. И он снова не будет ей отказывать. Ломион тянет за руку, все дальше и дальше от дома. У него два коня на поводу, их лучшие лошади. Аредэль окидывает их мутным взглядом, плохо помня, как она тут оказалась, сколько они так уже идут. Не помнила, сколько дней прошло с того их разговора под деревом. Не знала даже, что собрался делать ее умный сын. - Тебе лучше? - спрашивает Ломион, оборачиваясь на нее. Взгляд все такой же, как и в детстве. Испуганный, несчастный. - Немного, - кивает Аредэль. - Куда мы? Где? - Мы уходим, - отворачивается сын, но она успевает заметить перемену. Тяжелый решительный взгляд его отца. - Он уехал. Я подождал полдня, чтобы ты немного вспомнила. После прошлого раза, ты спала глубже обычного. - Наверное, - растерянно признается Аредэль. С каждым шагом глаза ее раскрываются все шире, душа скидывает многолетний плен. Через час она понимает, что перешагнула невидимую грань. Так далеко от дома Эола она не забредала с тех пор, как сюда попала. Хотя никто не запрещал ей уходить. Через два — вспоминает, как плутала тут кругами, не разбирая самой простой дороги. Вот же она — тропка, что явно ведет к водопою. А вот еще одна. И еще. Но тогда она их не видела, не разбирала... Расступаются спутанные ветви дремучего леса, и невидимые веревки чужой воли рвутся с треском. Еще до того, как пересечь границу Нан-Эльмот, Аредэль знает, что ее страхи, то, от чего оберегал ее Эол, были его же собственным свадебным подарком. Белая дева нолдор вспоминает, что не боялась одиночества до того, как конь случайно понес ее в сторону темной рощи. Она с удивлением смотрит на собственные руки, на собственного... сына, что идет рядом. Откуда столько не своих мыслей? Не своих чувств, сомнений? Даже воспоминаний — несколько. Незавидная невеста. Никому не нужна. За себя не бояться. «Останься здесь, без меня тебе будет хуже». Заклятия, повторенные в самое ухо такое бессчетное количество раз. Ей запоздало противно. Ей за все эти годы становится... невыносимо обидно. Ноги несут еще быстрее. Дальше. Как можно дальше от этой извращенной, непростительной, калечащей любви. Аредэль взлетает в седло, стоит только завидеть солнечные блики где-то далеко впереди. Она не видела их, кажется, вечность. Ни минуты, ни мгновения не проведет она больше в зачарованном лесу, под не своим мужем... Она оглядывается на Ломиона, который, кажется, впервые понимает, насколько сильны были чары его отца. И Аредэль не может прогнать мысль, что предвидь ее сын такую перемену, не выводил бы из их темного дома. - Быстрей! - подгоняет она его. - Ты откажешься от меня с такой же легкостью? - спрашивает своим тихим, обманчиво робким голосом. - От тебя я никогда не откажусь. Садись в седло. Если ты ждал, после его ухода, у нас небольшая фора. - Обещай. - Что обещать, милый? Сейчас не время для клятв. - Обещай, что я об этом не пожалею. Конь под Аредэль танцует свой нетерпеливый танец. Он чувствует настроение хозяйки, рвется как можно дальше, как можно быстрее. Ему тоже сон о темных кронах больше не снится. Но Белая дева медлит. Она смотрит на сына, и понимание судьбы опять ухмыляется ей недобрым оскалом. Как и тогда, много лет назад, когда она осознала, что из леса уже не выберется... - Я обещаю, - начинает она новую страшную сказку. Разворачивает коня и бьет его по бокам.