Lethargy

      Мелодию глушат пьяные августом цикады, и Юнги досадливо тянет провод, суёт наушники в карман, так что половина шнура остаётся болтаться снаружи. Путаясь пальцами, со дна того же кармана он тянет пачку сигарет и зажигалку, закуривает и чуть успокаивается. Вечерний мир душный, пыльный и медленный в закатном фильтре цвета переспевшего грейпфрута. Юнги наблюдает, как дым ползёт клубами вверх в неподвижном воздухе, и щурится от солнца, потому что забыл очки. Дожидаться Намджуна желания всё меньше. Юнги смотрит в сторону остановки, раздумывает, что предпочтительней: пятнадцать минут тряски в духоте автобуса или истуканом простоять хер знает сколько времени в клубах придорожный пыли. Он не видит два приближающихся в дрожащем знойном мареве силуэта, а когда Намджун отвешивает ему подзатыльник, привлекая внимание, уходить становится поздно.       Слишком поздно уходить, убегать, нестись прочь отсюда к чёртовой матери, так быстро, что ноги будто ватные, боишься споткнуться и стереть пару сантиметров лица в фарш, проехавшись по асфальту.       Юнги оборачивается, не глядя даже выдыхает специально для этого сделанную затяжку в возвышающуюся над ним нагловато-добродушную рожу, которая словно и не замечает вовсе, только улыбается шире и разгоняет дым рукой. Юнги собирает всё свое раздражение и остаток никотина до фильтра, чтобы начать со вкусом, обстоятельно и заслужено поносить Намджуна, но ему что-то резко становится нехорошо, он заболевает мучительно и с возможным летальным исходом.       Пока ему представляют бывшего одноклассника из старшей школы — закадычные ведь друзья были, а не виделись столько, вот ведь как жизнь разбросала, а? — Юнги смотрит заметно нервничающему Намджуну поверх плеча и безрадостно про себя отмечает один за другим вылезающие из неоткуда симптомы. К горлу подкатывает, как когда он впервые выкурил целую сигарету. Пальцы начинает покалывать, а тонкая ткань футболки липнет противно к влажной сутулой спине. От этого аж передёргивает, Юнги поводит плечами и засовывает руки в передние карманы шорт. Не вовремя. В следующую секунду к нему для рукопожатия тянутся самые кончики бледных пальцев, торчащие из манжета серой толстовки.       — Чон Хосок, очень приятно.       Пока Юнги бессмысленно пялится перед собой, Хосок спохватывается и чуть подтягивает рукав. Тогда спохватывается и Юнги, резко дёргает руку из кармана, цепляя подкладку. Кажется, с досадой думает он, болезнь добралась до мозга — тот отказывается работать на нормальных скоростях, всё кругом происходит слишком быстро для него, совсем не даёт подумать, заставляет совершать вопиющие ошибки одну за другой. Хочется умыться снегом или сразу броситься в прорубь, чтобы тело только по весне нашли ниже по течению: его ободрало до костей и прибило к коряге, птицы свили меж рёбер скелета гнездо.       Чужая ладонь в его собственную ложится тонким холодом, совсем легко сжимает в ответ, Юнги на секунду задумывается, не слишком ли сильно сдавил, вдруг больно сделал, кто его разберёт.       Пока Намджун о чём-то спрашивает Хосока, Юнги выпадает окончательно. Ему хочется кинуться прочь, найти тесак побольше и, перетянув руку выше локтя своим ремнём, отрубить остальное нахер. Он смотрит на зеленовато-серый оттенок хосокова измождённого лица и его пронимает брезгливая дрожь. Поздно, раньше надо было думать, теперь и ампутация не поможет, разве что сразу головы. Эта сизая зараза уже слишком далеко пробралась по венам, Юнги чувствует её в горле и где-то в районе солнечного сплетения. Затылок начинает покалывать зарождающаяся паника, Юнги морозит, ему кажется, что температура воздуха резко метнулась вниз, и в нос забился стойкий больничный дух лекарств и свежевыстиранных жёстких сероватых простыней на койках. Он видит их троих со стороны: Намджун, улыбчивый и тёплый, его кожа впитывает последний свет заходящего солнца и отражает его, изнутри сияет чем-то живым и мягким; и они с Хосоком, будто вывалянные в саже, летний зной не может их коснуться, оранжево-пурпурные лучи обходят стороной.       Юнги становится досадно и зло, что болезнь накинулась на него так молниеносно, без предупредительного огня и промедления, он ничего даже не успел сделать, защититься хоть как-то.       От бессильной обиды на какого-то там Хосока — или от надолго теперь прицепившегося запаха лекарств? — дерёт горло, Юнги, приходя понемногу в себя, закуривает, чтобы скоротать время, пока Намджун наговорится, наобещается созвониться и обязательно встретиться ещё.       — Не пропадай, — вместо «Пока» говорит он, и Юнги отмечает, чуть сощурив глаза, как дрогнула в самых уголках губ широкая улыбка Хосока. Глаза б его больше не видели ни эту улыбку, ни эту дрожь.       — Будто мертвеца увидел, — бормочет Намджун, противно шаркая подошвами, когда они после тренировки идут по домам. — Просто, понимаешь, был человек — и нет. Не подойди он сам поздороваться, я бы ни за что... Ух, до мурашек прям.       А Юнги глубоко и от всего сердца плевать, до чего там Намджуна и почему. Всю дорогу он молча слушает, курит одну за одной, чтобы прогнать из лёгких этот больничный дух, и прижимает к бедру пыльный баскетбольный мяч. Когда на развилке между их улицами Намджун предлагает посидеть у него за пивом и, может, картами, Юнги отказывает. Говорит, что устал и вообще, кажется, заболел.       — Ну, тогда бывай, — хмыкает Намджун, пятится спиной в сторону своего дома и машет рукой. — Не болей там.       Юнги, не оборачиваясь, поднимает руку в знак прощания.       Дома он засиживается на кухне с книгой и остатками сигарет в пачке, не открывая форточки, пока спина не затекает окончательно от сидения на колченогой табуретке, и от дымного морока в маленькой комнате не начинает щипать глаза. Тяжело поднявшись с кряхтением и хрустом суставов, он открывает окно нараспашку, рама тихонько стукает о бок тарахтящего допотопного холодильника. Погасив свет и закрыв за собой дверь, Юнги бредёт к вечно разложенному, незаправленному дивану, падает со стоном облегчения лицом в складки одеяла, потому что чувствует, как моментально начинает засыпать.       В последние секунды на самой грани сознания он успевает подумать — как хорошо, что он никогда больше не встретит этого пропащего Чон Хосока с его неведомой заразой и запахом хосписа.