Lethargy

Слэш
PG-13
Завершён
96
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
20 страниц, 8 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
96 Нравится 17 Отзывы 29 В сборник Скачать

VI.

Настройки текста

I want to experience the nervous feeling of being more than friends but less than lovers(c)

      Зима эта рыхлая, невнятная и серая, и Хосок не носит серое почти никогда. Иначе точно потеряется в этой мешанине тяжёлого снега и бетонной пыли. Вместо этого он теряется в множестве вечеров и ночей, проведённых с шестью странными людьми. Они громкие, вечно невыспавшиеся и лёгкие на подъём, хаотично мечущиеся от одних мест и событий к другим. «Вконец отбитые», ворчит Юнги, а Хосок и помыслить не может, что смог бы оказать хоть какое-то сопротивление. Он сдался без боя чему-то, что Намджун называет «юность», но Хосок не уверен, что слово это подходящее.       Его ежедневная недосмерть вяжет по запястьям и щиколоткам, каждый раз он боится пропустить, не поучавствовать, не поприсутствовать, чтобы в итоге быть забытым, снова. Но — непостижимо — этого не происходит. Поначалу он боится поверить и привыкнуть, как к тем таблеткам, что днями ненадолго, безбожно малыми урывками делают его способным нормально функционировать, помогают провести несколько часов на ногах. Это время он тратит на самое опасное занятие, что мог бы отыскать: смотреть в пугающе полные зеркально отражённого больного блеска глаза очень непонятного, но очень понятливого Мин Юнги.

***

      У Юнги трясутся руки, но взгляд уверенный, а голос ровный, только стал чуть ниже.       — Что мне делать, Хосок? — он не представляет, понятия не имеет, что происходит, просто как-то инстинктивно сжимает пальцы вокруг чужого запястья. Там стучит бешено и неритмично. Собственный пульс пропускает удар и тоже летит вверх. Юнги даже близко не врач, но, при таком-то пульсе, грудная клетка Хосока вообще не двигается, такого быть не должно. Слои мышц и рёбра стали совсем не романтично-метафорической клеткой для лёгких. Неподвижные, замершие приоткрытыми губы Хосока начинают едва заметно синеть.       Юнги был уже свидетелем нескольких приступов Хосока, тот предупреждал, если его начинало клонить в сон, и у них всегда находилось достаточно времени, чтобы найти «безопасное место». Юнги считал, что это глупо и опасно, и забегать в первое попавшееся кафе или полупустой автобус — не выход. Хосок приходил в себя, и Юнги ворчливо, отвернувшись в сторону, высказывал своё мнение на этот счёт. Тогда Хосок долго и пристально смотрел своими ясными спокойными глазами — так несколько минут назад на него спящего смотрел Юнги. Дожидался, пока Юнги сдастся и посмотрит на него в ответ.       — Знаю.       И улыбка получалась даже не совсем печальной.       В этот раз что-то идёт не так по всем фронтам.       Они уже подходят к велосипедной стоянке, снова подсвеченной окном супермаркета — ночами Хосока, напротив, мучают бессонницы, и тогда он, в свою очередь, мучает Юнги недолгими прогулками и долгими разговорами. Последнее предложение он не договаривает, обрушиваясь на заснеженный тротуар. Падает как-то криво и неаккуратно, не подскальзывается, а просто складывается вертикально вниз, потом навзничь и затихает. Взметнувшись в воздух, на его ровное побледневшее лицо опускается несколько снежинок.       Юнги больно падает на колени рядом, бестолково ищет чужое тонкое запястье под манжетом пальто — как это сейчас вообще поможет? — и, кажется, перестаёт дышать сам.       Хосок не спит, глаза открыты, под неподвижными веками сумасшедше и беспорядочно двигаются зрачки. Юнги нависает сверху, не переставая звать по имени, словно мать потерявшееся дитя. Тогда бешеное движение останавливается, и в Юнги по самой короткой траектории, глаза в глаза, вливается многотонная, многоголосая, полноводная бездна страха. Бетонный саркофаг хосоковой деланой беззаботности разметало в клочья, веру в привычность и постоянность происходящего вырвало с корнем.       Голос Юнги по-прежнему твёрд, только становится тише, может, так лучше получится дозваться. Он прижимает руку к щеке Хосока, второй вместо запястья сжимает поперёк ладонь. Та не сжимается в ответ.       — Хосок, пожалуйста, скажи мне что делать, — шепчет Юнги близко-близко, думает, что его дыхание, наверняка, чувствуют кожей. Но Хосок не чувствует, совсем ничего не чувствует.       В уголках переполненных ужасом глаз Хосока выступают слёзы, катятся по щекам, и Юнги ловит их дрожащими пальцами, смахивая заодно капельки растаявшего снега. Он вообще ничего больше сделать не может.       Это пятый раз в жизни Хосока, когда он делает свой первый глоток воздуха.       Впервые — при его появлении на свет, этого он помнить не может.       Следующие три раза: сплошные страх и паника, писк приборов и голоса врачей. Собственное тело становится палачом, самым жестоким из всех.       На пятый раз темнота, заволакивающая лишенный кислорода агонизирующий мозг, сгущается в углах, наползает по краям. Траурная рамка для портрета, только там на этот раз не его лицо.       Когда Хосок делает первый — пусть и бесчисленный за всю жизнь — вдох, его подкидывает, всё тело напрягается разом, будто одной судорогой сводит каждую мышцу. Эту боль принимаешь как спасение.       Юнги отстраняется, но в следующую секунду на него накидываются, обнимают неожиданно крепко, будто пытаются прижаться всем трепещущим нутром. Не успев восстановить вернувшееся вновь дыхание, Хосок захлёбывается рыданиями, воет и закашливается, жмётся трясущимися, до сих пор синеватыми губами к шее под размотавшимся шарфом, мнёт пальцами чужую куртку и волосы на затылке. Юнги оживает не сразу, смаргивает и бережно прижимает к себе. Это тело, с которым всё, кажется, совсем-совсем плохо.

***

      Юнги наступает на пятки своих ботинок, стягивая их, и оглядывает тёмный коридор. Рассеянный уличный свет проникает сюда из дверных проёмов других комнат, окрашивая ровные и абсолютно пустые стены тускло-синим. Почему-то Юнги уверен, что краска на стенах на самом деле серая.       Снова приходит мысль о ирреальности происходящего, потому что дороги к дому Хосока Юнги не помнит вовсе. Будто секунду назад они ещё были на пустынной улице возле супермаркета с велосипедной стоянкой, а теперь Юнги вешает свою куртку на крючок и трёт замёрзшие руки друг о друга. Его не просили приходить, но этого и не нужно было делать. Сомнений в том, что он должен быть здесь и сейчас, нет.       Хосок идёт прямиком в ванную, оставляет дверь приоткрытой, и оттуда вырывается полоска молочно-белого света; в коридоре свет он не включает, проходит по нему сгустком темноты — на нём чёрный тёплый свитер.       — Проходи в гостиную, я сейчас, — хрипит Хосок из-за двери, голос у него сел из-за плача и волнения. Когда Юнги в поисках гостиной проходит по полосе света на полу, он слышит шипение воды в кране и пластиковый перестук баночки-погремушки с таблетками.       Напротив открытой настежь двери в спальню Юнги останавливается и хмуро смотрит на настенное распятие, висящее над заправленной постелью — будто выжженный на гладкой стене угольно-чёрный крест.       Гостиная выглядит просторной, в квартире натоплено, и Юнги, только теперь осознав, насколько замёрз, начинает согреваться. Мебели совсем мало, выглядит она так, будто ей никогда не пользовались и стоять она должна в магазине. Но пахнет здесь не новой мебелью, по-прежнему лекарствами, но их запах давно перестал Юнги душить. И Хосок, и его квартира носят теперь смутный запах цикория, которым заменяют кофе в больничных столовых, и приятно островатый, щекочущий обоняние эфир камфорного спирта.       Стоя посреди тёмной гостиной, Юнги слышит, как затихает в ванной вода, как щёлкает выключатель, и воздух становится чуть черней и гуще. Окно тут большое, но света с улицы всё равно мало. Глаза Юнги успели привыкнуть к полумраку.       — Чего ты в темноте-то? — силуэт Хосока застыл в проёме. — Я сейчас включу.       Верхнего света нет, Хосоку нужно пройти через всю комнату по диагонали к торшеру у дивана. На середине комнаты Юнги резко поворачивается и ловит его за запястье, не давая идти дальше. В том, как сжимаются аккуратно, но крепко пальцы на тонком изломе у основания кисти — сплошные тяжеловесные уверенность и спокойствие. Совсем неуверенный и неспокойный, Хосок замирает, чтобы не врезаться в Юнги, который стоит теперь совсем близко, пытается поймать его взгляд.       Решиться посмотреть в глаза нелегко, но как-то вдруг жизненно необходимо, совсем как недавно — вдохнуть. Сумев сделать это, Хосок не на шутку пугается, начинает дышать медленней и громче, открывает счёт пропущенным ударам сердца. Глаза напротив диковатые, клеймящие раз и навсегда, но обещающие взамен всё то, что за ними скрывается, что имеет вес в двадцать один грамм и зовётся душой.       Второй рукой Юнги убирает влажную на концах чёлку с глаз Хосока — у того взгляд не намного лучше, снова почти зеркально, только зрачки чуть шире из-за горстки проглоченных таблеток.       Хосок не выдерживает, чуть отворачивает голову в сторону, и бывшие совсем близко губы Юнги едва ощутимо задевают заплаканную прохладную щёку. Пальцы его невесомой мягкостью проходятся рядом по скуле.       — Я так испугался, — так тихо, что, будь он чуть дальше, услышать было бы невозможно, но Юнги как никогда близко и произносит простые и понятные фразы, которые, тем не менее, застают Хосока врасплох. Он поворачивается, чуть отстранившись, чтобы случайно снова не задеть губы Юнги, и смотрит теперь прямо и очень растерянно.       — За тебя, — выдыхает Юнги.       Поцелуй выходит медленным и трепетным, горьковатым из-за сигарет Юнги, сладковатым из-за оболочек таблеток Хосока. Всё невысказанное, копившееся и достигшее предела застучало в висках, залило взгляды маслянистым блеском.       Руки Хосока ложатся Юнги на плечи, тонкие красивые пальцы гладят затылок, цепляют ворот рубашки, тянут на себя, осмелев. Юнги кладёт ладони на хосокову талию, прижимая ближе, заставляя слегка наклониться назад, довериться, он удержит. Или упадёт вместе с ним.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.