Р - безысходность

      Каждый шаг давался с огромным трудом. Не отдавая себе отчета во времени, ковыляя по мерзлой земле, Рон неотрывно смотрел на свои руки. Красные от крови.       Ярким, пылающим пятном они выделялись на фоне мертвенно-бледного снега. В голове не осталось ни одной мысли. Все вытеснила холодная пустота... Обреченным набатом она пульсировала в висках, горле, билась в голове тупым напоминанием о выжженной ледяной пустыне вокруг и исковерканных, изломанных телах. Телах его друзей.       Рон старался не смотреть на них. Темные лужи затвердевшей крови казались чем-то абсурдным, невозможным, глупым спектаклем или чьей-то неудачной шуткой. Неестественные позы рук, ног, косы, сжатые мертвыми пальцами до белых костяшек. В поле зрения промелькнул клочок зеленой ткани — грязной и порванной — платок Джинни из департаментской приемной. Так странно теперь вспоминать все эти его дурацкие попытки «подкатить». Она поджимала губы в нарочитом скепсисе, а предательски выступающие на щеках ямочки делали недовольство с каждым разом все фальшивее. Она любила малиновые фиалки, загромождавшие подоконник зеленой армией, блестящие брошки и постоянно прятала зеркальце, когда кто-то входил в ее кабинет. Грязный зеленый платок — все, что от нее осталось.       Многих Рон не знал. Молодые ребята и старики, новички и ветераны — все сложили головы в бессмысленной, глупой войне, каждый — следуя своему "уставу". Педантизм и исполнительность, доходящее до идиотизма стремление следовать правилам — вот что разрушило их мир. Его мир.       Дрожащей рукой нащупав металлический значок на груди — боевой трофей, знак отличия главы немецкого департамента — Рон поклялся себе ни за что на свете, никогда больше не ставить правила на одни весы со здравым смыслом.       Из раны на плече текла кровь, схватываясь сухой ледяной коркой на обрывках одежды. Разрывалась болью сломанная нога. Смешные потери в сравнении окружающей картиной. Он остался совсем один. Один. Это казалось невероятным: среди множества достойнейших жнецов слепой случай выбрал именно его, чтобы взвалить непосильное бремя вины за случившееся.       Рон не помнил, скольких человек убил, и лица, мелькавшие перед глазами в ужасной пляске, становились лицами его друзей: Донни, Эрик, Грелль, Роб, Алан, Скотт, Уилл... Все смешалось.       Рон в исступлении смотрел на свои алые, ярко-красные руки, будто только что зажимавшие фонтан теплой крови, бьющий из груди его боевого товарища. Одно случайное движение, один неловкий жест — и ничего нельзя вернуть обратно.       Воспаленный мозг разрывался мыслью: «Убийца. Убийца. Убийца. Это ты убил их! Ты во всем виноват. Ты недостоин жизни».       Споткнувшись о что-то мягкое, Рон упал на колени. Серый шерстяной балахон Гробовщика. Когда он узнал его, то понял, что все это время ходил по кругу. Вцепившись онемевшими пальцами в складки толстой ткани, он разрыдался. Слезы градом катились из глаз, ему больше незачем жить. Боль и отчаяние теперь текли по его венам. Прижавшись щекой к распростертому на голой земле телу, Рон гладил шероховатую материю, закрывая дрожащей ладонью то место, куда, кажется, совсем недавно вошел его неосторожный клинок. Глупая, глупая, глупая случайность. Непростительная.       С огромным усилием Рон поднял голову. Глаза застилала мутная пелена, и найти то, что он искал, было непросто. Она лежала всего в паре метров от него. Гладкая и, как всегда, безупречная. С широким зеркальным лезвием. Идеально острая. Коса настоящего жнеца.       Сухой шорох лезвия, и вот она в руке. «Удобная», — подумал Рон. Она быстро делает свою работу. Она разлучает, она же объединяет.       А что еще нужно отчаявшейся душе?