Одно слово

Наверное, так жарко не бывает даже в Бездне. Тиа пытается дышать глубже, втягивает воздух потрескавшимися губами, но он тоже оказывается сухим и потрескавшимся, словно красноватая глина на склонах Брагун-Зана. Она пытается вырваться из душного плена покрывал и недовольно скулит, когда на нее, наслаждающуюся прохладным воздухом, снова набрасывают очередную мохнатую шкуру, едва заметно пахнущую зверем. Тиа болеет. Когда ее попеременно бросает то в жар, то в холод, и колотит мелким ознобом, она даже не знает, пытаться ли снова выбраться из-под тяжелой шкуры, или свернуться под ней в комок, пытаясь утереть отчаянно слезящиеся глаза и унять приступы кашля. Изо рта вырываются наждачно-шершавые хрипы, царапающие внутри, и Тиа зажимает горло рукой — точно его кто-то пытается разорвать извне. Ее пытаются лечить — она чувствует бесцеремонно оттягивающие ей веко руки, ладонь на лбу, на запястье, когда ей проверяют пульс. Обычно эти руки прохладные, и она тянется к ним, пытаясь не отпускать — но они упорно ускользают из слишком неловких пальцев. — Ретар... — зовет она едва слышно, выталкивая звуки из охрипшего горла. Она помнит, что такие же прохладные и приятные руки были у Ретара — она помнит это, ведь он иногда провожал мимолетной улыбкой соприкосновение их пальцев, держал в ладони ее руку, и это было так же прохладно и приятно. Тиа почти уверена, что именно он сейчас заботится о ней, поит горьковатыми отварами с травяным привкусом, поддерживая ей голову, чтобы она не захлебнулась и ничего не расплескала. Думая об этом, она засыпает со счастливой улыбкой на кровоточащих и обветренных губах. Потом она ждет Ретара, она ждет прохладных рук и мягких прикосновений и недовольно отталкивает чью-то морщинистую ладонь, легшую ей на лоб, но Ретар все не приходит. Меняется вкус отваров, ее реже знобит... Теперь она может видеть, что происходит вокруг — пусть ей еще и нельзя вставать и уж тем более ходить. Она окончательно становится на ноги спустя почти что десять дней — только потому, что Тальки перелила в нее часть жара своей «искры», и все те десять дней Тиа чувствовала, как этот жар постепенно выжигает болезнь дотла. Она все еще немного неловко выходит из повозки, где ее держали все этом время — стылый осенний ветер обжигает кожу холодом, — и идет к шатру, у которого стоят Гинора и Тальки. На нее смотрят — Тальки с безразличием, а Гинора — с сочувствием, и это сочувствие заставляет Тиа сбиться с шага. — Нет? — спрашивает она, уже заранее зная ответ. — Нет, — голос Тальки абсолютно равнодушен. Тиа вздрагивает, плотнее кутаясь в загодя надетый плащ. Значит, Ретара больше нет, как и надежды — пусть и порожденной горячечным бредом, самой бредовой и болезненной, под стать ему. Она глубоко вдыхает — где-то внутри торопливо начинает биться огонек «искры», — и подытоживает, не обращая внимания на осколки в груди, мешающие дышать. — Ну, значит, нет.