Последняя попытка

Я долго ждал: я терпеливый. Когда надо. Да, ты и подумать не мог, что я знаю слово «надо», не правда ли? Знаю. Я вообще много чего знаю, о чём ты и понятия не имеешь – но это я так говорю, чтобы добавить трагичности обстановке. Впрочем, она и так трагична донельзя. Не дёргайся, пожалуйста, ты меня сбиваешь с мысли. Разумеется, я репетировал эту речь последние несколько… ну, неважно. Предположим, что дней. Главное, что говорить вот так вот не перед твоим портретом, а перед тобой – очень сложно. У портрета не настолько перекошенное лицо. Да не дёргайся ты, по-хорошему прошу! Так вот. Сейчас я соберусь с мыслями и всё объясню. Ты ведь любишь, когда всё чётко и по полочкам. Я, кажется, говорил о том, что долго ждал. Да, об этом. Сначала я пытался намёками. Ну, там, в постель ночью пробирался, чтобы утром притвориться спящим. На шею вешался. Без штанов разгуливал. Стащил у Франции книжку про… ну, про «это». Ты же помнишь её? Я помню, какое у тебя было лицо, когда ты её увидел… Мне нравится, как ты краснеешь. Не смотри на меня так: я тебе это часто говорил. Но ты всё время думаешь, что я не ведаю, что несу. Ты никогда не воспринимал меня всерьёз. Дурак ты, Людвиг. И книжку тогда зря выбросил. Намёки мои ни к чему не привели. Ты только отдалился. Испугался? Бывает, понимаю. Я и не настаивал, быстро сменил тактику. Роль трепетной принцессы, которую нужно спасать и оберегать – я думал, это то, что надо. Бесконечные звонки, неспособность сделать без тебя и шагу… Тебя это раздражало, да? Эй? Ты меня игнорируешь? Ох ты ж чёрт… Извини, мне опять пришлось тебя ударить. Болит? Ну, ты сам виноват. Да, я как-то забыл, что ты бывалый солдат, и что к плену тебе не привыкать. Но и ты не забывай, что я с тобой почти весь фронт прошёл. Я же тебя изучил вдоль и поперёк, я знаю о тебе то, что ты и сам-то не знаешь. И узлы вязать научился… А помнишь, как ты мне шнурки завязывал?.. Да, потом я стал делать упор на нашу с тобой нежную дружбу. Разводил на откровенные разговоры, выпытывал о детстве. Создавал доверительную обстановку, так сказать. Утеплял отношения. И ведь привязал к себе, добился какого-то внимания с твоей стороны. Там, на вокзале, мы так трогательно вспоминали прошлое – я аж проникся. Уж больно момент был душевный, но ты сорвался на что-то. Как всегда. Что? Извини, если я вытащу эту тряпку, то оглохну от твоего крика. У меня от этого твоего «Италия!» мигрень. Неужели так трудно понять, что я хочу это слышать несколько другим тоном? Всё, успокоился? Хорошо. И чего ты на меня так смотришь? Ждёшь, что дальше? А ничего. Нет, у меня, конечно, была мысль тебя изнасиловать или что-нибудь в этом роде. Афродизиак вколоть… Но передумал потом. Не хочу, чтоб так. Так что ничего я с тобой делать не буду. Просто буду сидеть тут и смотреть на тебя. В принципе, я нахожу свой план очень даже забавным: я сижу и смотрю на тебя, а ты смотришь на меня. И так пока не помрём от старости. Долго не мог придумать, как тебя кормить, не вынимая кляп, а потом узнал, что можно кормить и бесчувственных пленников. Были бы умение и желание, как говорится. Так что извини, но мне опять придётся тебя вырубить. И это, Людвиг… Не обижайся. Ты ведь реально сам виноват. Я люблю тебя. Звонкая пощёчина выдёргивает Германию из сна, точно тонущего котёнка из холодной воды. Простыня промокла от пота, волосы свалялись, глаза бегают, руки дрожат, сердце стучит, а в голове гулко проносится эхо последних услышанных в кошмаре слов. Над ним возвышается Италия, потирающий руку после удара. - Ты стонал во сне, - странно-знакомым голосом говорит он, встревожено вглядываясь в лицо мужчины. – Всё в порядке? - Всё в порядке, - хочет сказать Людвиг, но не может. У него во рту отвратительно пахнущая сыростью тряпка, а запястья надёжно привязаны к спинке кровати. – Всё в порядке, Италия. Я тоже тебя люблю.