Моя Америка

У Стива странные замашки появились после… черт. Баки не знает даже — после чего. После того, как Стив слегка раздался в плечах, да стал выше на голову? Возможно. А может быть — с тех пор, как Баки дал ему. Ну, то есть — в первый раз. Ведь стоит сказать честно, что были и другие. Это… Это стало вроде как правилом. Договоренностью. Черт, Баки не слишком хочется думать о том, что это все такое. Кроме того что — точно, трибунал. Так вот, у Стива появились эти странные замашки. Черт его знает, может, он решил, что теперь Баки — его девчонка или что-нибудь такое — к примеру, что у них любовь. Ну то есть, да, любовь у них всегда была. Бак столько раз говорил Роджерсу: «люблю тебя, приятель!» — смеясь или почти без шуток. Никогда не врал. Стив стал его семьей давным давно уже — так что дружба для них, наверное, была понятием… ну подходящим, да. Но мелковатым. Стив его семья и его друг. И командир. И кто-то, с кем рядом легче, и за кого среди других ребят — простите, парни — одного только совсем не жалко сдохнуть. Это не вдруг случилось — так было всегда. Но Стив, он… принимает все слишком серьезно. Не так, как есть. Война это война, здесь переспать с испугу очень просто, прямо как пить дать. В чертовом окопе они считали — их скоро накроет, были уверены, что выбраться не смогут, и Капитан Америка Стив или нет, а смерть уже близка. И страшно было, до мокрых штанов почти — обоим. Стив, привалившись к скользкому откосу траншеи, дышал так, как будто возвратилась астма, и, кажется, просил прощения за то, что не может вытащить их. Баки говорил ему: «Плевать, мы хорошо повеселились, а? Ну хорошо же?» Скалился в темноте и все не мог разжать пальцы, вцепившиеся в чертову смешную форму Роджерса. Артиллерийский огонь стих, но самолеты… они оба уже слышали рев, знали — вот-вот, совсем немного, и от них мало что останется. На гребаного Кэпа Америку не пожалеют самой большой бомбы. «Не так я хотел сдохнуть!» — говорил Баки, прижимаясь лбом куда-то Стиву под ключицы. Стив спросил: «А как?». Они болтали о какой-то ерунде: о смерти, о мечтах. Баки выдумывал на ходу: «Ну лучше бы меня, знаешь, хватил удар в постели с чересчур хорошенькой блондиночкой!» — чтобы Стив мог расслышать, он почти кричал, — «я был бы старым похотливым пердуном и целовал бы ее, как в последний раз». Что там Стив услыхал… «блондиночку», наверное. И вряд ли «пердуна». В общем — там это и случилось. Правда. Прямо там. Просто со страху. Чтоб хоть ненадолго перестать слышать самолетный вой. Баки тогда сказал, глядя в ночное небо и смутно гадая, есть ли там кто — слух, правда, отказал. Сказал немеющими непослушными губами, шире раздвигая ноги для Стива и рвано дыша — и как же ему было хорошо в этот момент, о боже. «Если сейчас нас… Потом так вот и найдут». А Стив… привык уже всех ободрять, похоже. Наверное, даже хотел сказать сначала, что их-де, не убьют. Сообразил, что так уж врать — жестоко. Сказал ему на ухо: «Не найдут!» На выдохе сказал, чертовом всхлипе. Самое смешное, что успокоил, в самом деле. Впрочем, как всегда. В общем, их не накрыло. Видимо, убрались довольно далеко — бомбили еще там, где ГИДРовские шавки видели их два часа назад. Утром они смеялись — глупо и до слез. На радостях поцеловались раз. «Я говорил, что на блондинке умереть хочу. А вышло бы что под» — упрекнул Баки, когда успокоились. Так что они опять начали ржать. Но после этого… никто пока не знал. Они ныкались тщательно: в штабах были возможности; во время вылазок, привычно разделяясь с ребятами, они со Стивом всегда были в паре. Просто теперь… намного ближе, мда. У Стива теперь странные замашки. Быстрые поцелуи, если их никто не видит: в губы — еще что. В лоб, щеки и глаза. И уши — вот, ей богу, зачем было целовать ухо на морозе, глупость какая. «Раскраснелось»… да уж. Так Бак подружке объяснил бы. И эти бесконечные объятия. А это можно даже не скрывать — они ближе чем братья, все прекрасно знают. Роджерс приобнимает его за плечи — не часто, не так часто, чтоб кто-то заподозрил — но это на людях. Когда наедине, уже совсем другое. Баки пытался поначалу отстраняться — не удалось. Стив… это Стив. Всегда умел настаивать. К тому же… Баки нравится. Врать ни к чему — да, с Роджерсом спокойнее. С того окопа он пришел в себя, в отличие от Баки. Он всегда уверен, всегда теперь корректен, вечно победный Капитан Америка. Он обнимает — крепко, целует — ласково, увещевает — весело. Откуда что берется? С бруклинскими девочками мямлил, сколько Барнс его ни учил, а вымахал — и на вам, герой-любовник. А Баки не может. В нем словно засел страх. С того окопа. Или даже раньше — с того лабораторного стола. И еще раньше — с первого обстрела. Или с того дня, когда пропала из виду Америка, и Бак стоял на палубе, молча смотрел назад. И он цепляется теперь за Стива — за свою Америку. Руки разжать? Да нет, как бы ни так… И он не может возразить. Он… он пытался, да. Ну, пару раз. Но как это сказать? «Стив, это не любовь, уймись уже. Вали ты к англичанке, она, конечно, строгих правил, но если ты так же начнешь ей руки целовать, как мне сейчас, она же… она сама раздвинет ножки, спорим? Прям как я»… Да, так бы и сказать. Стив возвращается с очередного совещания уставший, посеревший, злой. — Союзники будут бомбить, — говорит, — Бак… Бак, думаешь, без этого нельзя? Мне не нравятся планы англичан, но я… да кто я вообще такой, чтобы выражать свое мнение, не так ли? Лубочный капитан… — Эй, Стив, — говорит Баки. И Роджерс смотрит на него, как будто что-то значит мнение сержанта, болван несчастный. — Стив, это война. Грязная штука. Чистых не бывает, — говорит Баки. И вообще — у них сейчас свидание. Официально - пьянка на двоих, для всех других ребят. На самом деле есть целая ночь, чтоб всласть потрахаться. Правда, учитывая вечную усталость, есть еще и шанс, что оба просто будут спать, голые и в обнимку. И вот это — да, об этом Баки иногда еще пытается поговорить, об этом и сегодня собирался сказать своему чертовому другу. Капитану. — Знаю, — говорит Стив. Устало опускается в раздолбанное кресло у камина. Барнс не разжигал огня, просто камины в Лондоне повсюду, так или иначе. Баки качает головой. И говорит: — Стив, хватит, — подходит ближе, — Эй? У нас свидание. Ты помнишь вообще? Стив слабо улыбается: — Свидание? Ты же терпеть не можешь, когда… Он и сам не знает, что именно Баки «терпеть не может». Не может понять. Поэтому Барнс только пожимает плечами. А потом склоняется и умудряется достаточно небрежно усесться на коленки Стиву. — Что, мой капитан? Словно всегда так делал. Стив сжимает пальцы на ткани его форменной рубашки, и на бедре — и он так улыбается, как будто счастлив. По уши влюблен — и дико счастлив. Баки послушно позволяет лапать себе зад. На все уже плевать. У Стива появились странные манеры. Будто ему Баки вроде подружки. И, если по правде — должно быть, так и есть. Но это ведь война? Остаться чистеньким здесь просто нереально. Они будут трахаться — со страху или по любви, уже не важно даже. Это всегда была любовь. Просто теперь — такая. Баки целует ему руки, Стив слегка краснеет. До черта приятно. Это всегда будет любовь, она всегда останется. Бак до того уверен, что почти что — знает. …Даже когда забудется война.