Фейри в сапогах

— Не надо меня есть, — сказал отчетливо незнакомый хрипловатый голос. — Я тебе еще пригожусь. Последний кусок колбасы застрял у Гастона в горле. Он вскочил, дико оглядываясь.  — Да я это, я, — голос стал раздраженным и доносился теперь немного снизу. Его четвероногое наследство переступило лапами и хлестнуло себя хвостом по боку.  — Вот же послала судьба тупицу. Сомнений не осталось. Говорил именно кот. * …Отец помер, когда Гастон с работниками был на дальнем пастбище. Он был крепким стариком, только в последний год иногда жаловался на боль в груди. Как рассказали — возвращался усталый очень жарким вечером, пожаловался снова — раз, другой… присел отдохнуть, а встать не может. Братья перенесли его в дом, и скончался отец еще до полуночи, при старших братьях да невестках. Только и успел, что кое-как завещание выговорить. То есть, это братья так сказали, а невестки кивали головами, как две куклы. Поплакал Гастон, спросил — и как же отец велел нам дальше быть? Старший сказал — разделил отец наследство. Мне конюшню и пашню, среднему пастбище со стадом. А тебе, малявке, твоего зверя диковинного, счастье приносящего. Пока Гастон соображал — котище как раз из амбара вышел. Братья ухмыляются недобро, невестки кивают, а работники, что дома были, глаза отводят. Котищу того сам Гастон и приволок. Ходил по отцову поручению в город, а на обратной дороге углядел на обочине одичалую собаку, собравшуюся кого-то рвать. Засветил в псину камнем, отогнал, думал — заяц там или птица. Оказалось — кот, большой, худющий, с драным боком и золотыми глазами. Дома братья сказали — ты, сопляк, с детства тронутый, то птиц каких-то притаскивал, то щенят прятал, вырос, а за ум не взялся. Но отец сказал — да пусть живет, если выживет. Кот отлеживался под амбаром, вылизывал бок, а Гастон кидал ему по вечерам обрезки сыра и наливал молока в донце от битого кувшина. И что вы думаете — еще до того, как котище выздоровел, крысы со двора потянулись прочь. Вышел зверь, потянулся — с собаку небольшую ростом оказался. И в эту зиму ни одной крысы Гастон не увидел, и зерно осталось нетронутым, а летом все окрестные кошки рожали черных котят с белыми грудками, ровно как эта зверюга. …Можешь на кухне еды взять на пару дней, сказали братья, и мотай отсюда. И приданое свое забирай. Отцовское слово — закон. И рукава старший при этих словах закатал, будто невзначай. Положим, хилым Гастон не был. Только братья его оба в полную силу уже вошли, старший кулачным боем развлекался, пока младший еще под стол ходил пешком. А работники — да кто же против новых хозяев хоть слово скажет? Его оглушило, будто в детстве, когда в драке прилетает палкой по голове. Послушно пошел на кухню, взял сумку дорожную, кинул туда, что нашлось на столе — хлеба, сыра, колбасы кружок, пару луковиц. Куртку свою теплую взял. А средний ходил следом и смотрел, что взято. Хотел Гастон еще сапоги новые надеть — брат не дал. Ноги унесли по привычной дороге, к дальнему пастбищу. Здесь когда-то отец хибарку поставил — от дождя укрыться, огонь развести. Ясно было, что скоро кто-то наведается и прогонит упрямца. Но куда себя еще девать, Гастон не знал, а думать сил не было. Два дня он сидел и смотрел в стену. Третий день встретил его холодной сыростью и дождем. В сумке остался ломоть хлеба и кусок колбасы, а на пороге хибары устроился кот и лупал золотыми глазищами. Побежал за ним, значит. Приданое хвостатое…  — Пшел вон, — сказал ему Гастон, — ишь, вытаращился. Смешно тебе, да? Кот отвернулся. К вечеру сырость забралась под куртку, и Гастон развел огонь в очажке из камней. Дождь обещал небольшую отсрочку — в такую погоду вряд ли кто здесь появится. Зато сумка опустела. Кусок колбасы Гастон приберег на утро четвертого дня. Должно быть, мышей здесь не водилось, потому что на колбасный запах вновь явился кот и посмотрел выразительно. Мол, я не прочь, хозяин, разделить с тобой скромную трапезу.  — Я сказал, пшел вон! — рявкнул Гастон. Ему, как в детстве, хотелось спрятать кусок за спину и крикнуть «мое». — Кыш, дурень! Я сегодня это съем, завтра потерплю, а послезавтра, глядишь, о жареной кошатине задумаюсь! Ты вон как откормился на наших мышах, в тебе мяса будет побольше, чем в целой колбасине! А шкура на рукавицы просится… Пшел вон, пока цел! Вот тогда кот и заговорил. *  — Сгинь, нечисть! — жалобно сказал парень, обретя вновь дар речи. Перекрестился. Подумал, перекрестил еще кота.  — Дурак ты, — сказал кот. — Какая я тебе нечисть? Под холмами, по-твоему, тоже нечисть живет?  — Почем я знаю? Старый священник говорил, что под холмами живут бесы. А новый — что там вообще никого не бывает, а домовые да лесные плясуны просто животные, вроде заморской бебезяны, на людей похожи и слова человечьи бездумно повторяют. Почем я знаю, кто прав…  — Ну и как, бездумно я слова повторяю? — спросил кот насмешливо.  — Да не то, чтобы… А кто ж ты, если не нечисть?  — Слуга госпожи-из-под-холма. — Котище моргнул и нехотя добавил:  — Был слуга.  — Это… — Гастон из угла выбираться не спешил. — Если ты слуга, значит, господином тебя звать не надо.  — Пффф!  — А что, под холмами правда есть целое королевство?.. Прямо под ногами?  — Сейчас, так я все тебе и рассказал. Несколько мгновений было тихо, только потрескивал, догорая, костерок.  — Правда… уйди. — Попросил Гастон неловко. — Бога ради, иди отсюда. Я тебе плохого не сделал, и ты меня не трогай. Ступай под свои холмы. Я ж тебя и есть по правде не хотел, даже когда думал, что ты просто кот…  — Полудурок!  — Почему?  — Потому что на целого дурака не тянешшшшь! — зашипел зверь, прижимая уши. — Ты что, еще не понял? Я твой должник! Я не могу уйти! Ты жизнь мне спас, дубина! Гастон икнул и неловко плюхнулся на пол. Зверь подошел, ткнул парня лапой в худое колено, торчащее из прорехи штанов.  — Есть обязательства, — сказал он, — которые мы не можем нарушать. В отличие от людей. У нас есть правила. За спасение надо расплатиться.  — А если ты не.это?  — То никогда не смогу вернуться домой, — сказал зверь с глазами цвета песка под вечерним солнцем или золотого шитья на господской одежде. — У меня, знаешь, тоже был дом. После этих слов парень не выдержал и разрыдался. Даже у говорящего кота где-то был дом, и тот надеялся вернуться, а у него… Кот не сочувствовал и не насмешничал. Он пережидал человечьи слезы, словно непогоду, у затухающего очага, подставляя теплу бок со шрамом от собачьих зубов. К тому времени, как Гастон утер нос рукавом и размазал по лицу последние слезы вместе с пылью, угли успели погаснуть, и в щели вовсю ползла осенняя промозглая сырость. Как ни скверно было у парня на душе, но мерзнуть и голодать уже не хотелось. Он раздул огонь, подкормил его щепками и кинул в очаг остатки хвороста.  — Кот, а кот… — позвал шепотом.  — Ммм?  — А называть-то тебя… как?  — Котом, — сказал зверь сухо.  — И… что же мне теперь делать?.. — спросил Гастон даже не у кота, а у всего вокруг — маленького костра, закопченых камней очага, щелястых стен и деревянных вил в углу. — Я ведь нигде не был толком. Ну, в город пойду, в слуги попрошусь — а кому там нужен еще один крестьянин? Слуга из меня… какой слуга из меня, неуклюжего. Братья всегда говорили — руки не оттуда растут. А, все равно деваться некуда. Пойду завтра в город, может, кто возьмет… Уехать бы. А то встречу своих на рынке, хоть сквозь землю проваливайся. Слушай, кот… — встрепенулся он, — а может, вам в холмах слуга пригодится? С железом работать.  — Нет, — сказал кот. — Ничего хорошего от того не выйдет. А то вернешься, а здесь сто лет прошло, и даже имени твоего не помнят.  — Неплохо бы!.. — заметил Гастон с надеждой. Но зверь промолчал, и парень сник.  — Хоть расскажи немного про ваши холмы… — попросил он шепотом. Ответа уж и не ждал, но кот все же отозвался.  — Под холмами только начинается дорога, — сказал он приглушенно, словно боясь, что кто-то услышит. — Проходит сквозь них и ведет в земли, навсегда отгороженные от человечьих. Там можно договориться с деревом, оно вырастит тебе дом, и будет радостно встречать после дальней дороги… Там Госпожи и Господа своих земель расплачиваются живой удачей вместо мертвых денег, и если ты угодил им — любое дело будет гореть у тебя в руках. Там нельзя заблудиться своему и нельзя пройти чужаку. Он осекся.  — А если — не угодил? — спросил парень.  — Тогда, — сказал кот, — однажды можно проснуться в чужой земле, зная, что много лет не будет дороги назад. Поежившись, Гастон подумал, что уж лучше господин барон — от него хоть известно, каких неприятностей ждать. А милостей лишних от барона не ждали вовсе: лучшей милостью было не слышать про господина барона подольше.  — Навсегда отгороженные от человечьих… — повторил он. — Значит, ваши сюда и не приходят больше? Только… как ты? Кот приоткрыл было рот. Задумался.  — Редко, — сказал наконец. — Те, кто приходит с поручениями. Ненадолго. Те, кто не угодил господам земель. И… те, кто бежал, спасаясь от их гнева. К счастью, таких мало. К чьему счастью, Гастон решил не переспрашивать. Новое утро накрыло землю густым туманом, проникшим даже в хибару. Проснувшись, Гастон осознал за спиной теплый клубок, в ногах — лужу, под боком — сырой холод. С крыши капало, охапка старого сена, служившая постелью, отсырела насквозь. Стуча зубами, он влез в ботинки и попрыгал на месте, чтобы немного согреться. Сидеть больше нельзя: слезы вылились, еда кончилась, осень набирает силу.  — Кот, а кот… — нерешительно позвал он зверя, который теперь сидел на перевернутой старой корзине и усердно мылся. — Мне бы в город надо подаваться… Может, ты поколдуешь, чтобы для меня хорошее место нашлось? Кошачья морда изобразила такое презрение — господин барон бы, наверное, позавидовал.  — Если тебе дать меч из лучшей стали, ты им, небось, начнешь гвозди забивать. Гастон растерялся.  — Это почему? -…А щит вместо калитки повесишь, — продолжал зверь с наслаждением. — А шлемом будешь воду черпать, как ведром.  — Да почему?  — Потому, что я могу сделать так, что у тебя будет новый дом, лучше прежнего. Чтобы ты стал богат, спал на теплой перине, а не прошлогоднем сене. А ты! Просишь поколдовать на работу! Чтоб тебя взяли плести корзины или коней в трактире обихаживать! Тьфу! — Хвост злобно хлестнул пушистый бок. — Ну как есть полудурок. Может, тебе еще мышь поймать?  — Лучше зайца! — обиделся, наконец, Гастон. — Нашелся умник, обсмеивать. Откуда мне знать, что ты можешь, усатый-хвостатый? Если только говорить — давай я тебя на ярмарке буду показывать? Года не пройдет, богатым стану! Кот разом стал вдвое больше — так вздыбилась у него шерсть. Звук раздался, подобный шкворчанию масла на перекаленой сковороде. Слов уже не понадобилось.  — Да понял я, понял.  — Я — сказал кот медленно и весомо, — умею — думать. Этому тебя точно не учили. Я знаю о людях больше, чем ты до старости узнаешь. Любое колдовство начинается здесь и только здесь! И кот совсем человечьим жестом постучал себя лапой по лбу. -…И этого достаточно, чтобы сделать тебя богатым человеком. Если ты, конечно, хочешь стать богатым, а не чистить годами чужих лошадей в чужой конюшне. Что такое батрачить на чужих людей, Гастон понаслышке, но знал. Отцовы работники неплохо ели и спали в тепле, но вечерами жаловались на жизнь, а порой рассказывали, каково им приходилось раньше, у других хозяев. Кому-то везло больше — бойкие и ловкие становились слугами у богатеев и даже у благородных. Но везде будет только жизнь хозяйской милостью, годы в чужих домах и ужин, который дает чужая рука… А ведь Гастон даже не из бойких и ловких.  — Я не хочу быть батраком, — сказал он, наконец. — Но что ты можешь сделать? И… что придется делать мне?  — Слушать меня. — Глаза кота горели. — Исполнять, что я скажу.  — Грабить и убивать не буду! — поспешно сказал парень.  — А рискнуть собой ты готов? Кот так буравил его взглядом, что Гастон побоялся сознаться в трусости. -А надо?..  — Там видно будет, — сощурился зверь.  — Ну… это… — Парню было страшно, кто знает, чего ждать от чужака в звериной шкуре. Но чем больше он думал, сколько лет трудов ради своего угла ему предстоит, тем больше понимал — не дожить до собственного дома он боится куда больше, чем хитростей говорящего кота. — Я согласен тебя слушаться, но непотребств никаких творить не хочу. Тихое «пфе» было ответом.  — Договорились. Теперь вот как. Сегодня ночью ты вернешься к дому и украдешь…  — Не буду я воровать! -…Свои новые сапоги и свою праздничную шляпу с пером. Это не воровство, это восстановление справедливости. Сапоги и шляпа нужны мне.  — Но зачем?  — Потом ты все увидишь… Да, и еще. Захвати пустой мешок. * Господину графу не везло на охоте, и господин граф был зол. Это быстро ощутили на себе слуги, и теперь они ходили бесшумно, шепотом пересказывая друг другу историю господского невезения. Сперва охоту испортила мерзкая погода, в следующий раз словно нечистая сила распугала всю красную дичь, оставив охотникам самых старых оленей и самых тощих птиц, а на последнем выезде у графа лопнула подпруга, отчего конюх едва не лишился головы. Разумеется, не поэтому странный посетитель проник в замок незамеченным. Но именно поэтому он застал графа в одиночестве. Даже дочь не решалась беспокоить отца. Недозволенный скрип двери графа даже не столь разозлил, сколь изумил — кто посмел явиться к нему вопреки запрету? Это могло означать беду — или чью-то неслыханную наглость. -Кто здесь? -Я нижайше прошу прощения за свою дерзость, за то, что позволил себе побеспокоить господина графа в такое время… — промурлыкал незнакомый голос от дверей. Кинжал оказался в руках графа словно сам собой. Почему же голос доносится с высоты роста ребенка или карлика? Уродств в своих владениях граф не терпел. -…но я смею надеяться, что окажусь вам полезен и быть может — быть может! — даже приятен, особенно в такое время… Незнакомец вышел из теней, деликатно постукивая подковками новеньких сапог. Галантно поклонился, взмахнув перед собой старомодной шляпой, которую украшало фазанье перо. Сверкнул золотым глазом и опустил на каменные плиты мешок — внутри мягко перекатилось нечто, недавно бывшее живым. -Кот… — сказал ошеломленный граф. -К вашим услугам, монсиньор… Позвольте мне попытаться хоть немного рассеять ваше совершенно оправданное дурное настроение. Мой господин, барон Карабас, просит засвидетельствовать вам свое совершеннейшее почтение, и в знак почтения он передает для вашего стола этого славного зайца, да окажется он приятен вашему желудку и желудкам ваших домочадцев… — речь здоровенного темного кота, обутого в сапоги и напялившего шляпу, была на удивление правильной и текла непрерывным потоком. Казалось, в эту речь вплетается едва слышное кошачье мурлыканье. Возмущение графа улетучивалось на глазах, уступая место любопытству. Даже перекрестил пришлеца он скорее из любопытства — проверить, как поведет себя это странное создание. -Ох, право, монсиньор… — протянул кот смущенно. — Окажись я вульгарным созданием Нижнего мира, я бы оказался не способен совершить столь бестактный, я бы даже сказал, бесстыдный поступок — явиться к вам, сюда, напрямую… Придворный! Придворный в кошачьей шкуре… Льстец, болтун, изворотливый и пронырливый, и при том настолько знакомый, что граф представил себе за шерстяной мордой парочку вполне человечьих лиц. -И что же тебе нужно от меня? — спросил он напрямую. — Твоя попытка меня развлечь удалась, пусть и за счет кошачьего обличья. И кто послал тебя добиваться моего расположения? -Мой господин, барон Карабас, — здесь кот отвесил очередной поклон, выписав шляпой замысловатую фигуру, — прослышав о вашем дурном настроении, он отправил сюда меня, приказав развлечь вас в меру моих скромных возможностей. -Каковы же возможности? — граф привык пользоваться услугами подобных лиц для развлечений, быть может, кот окажется удачнее двуногих созданий… -Беседа. Сплетни. Игра в шахматы… честная или доблестный проигрыш по вашему пожеланию после долгого сражения… -Кошачий хвост! — воскликнул граф. — Ты смеешь сказать, что способен обыграть меня в шахматы? -Возможно, монсиньор, я излишне самоуверен, но смею вас уверить, — снова поклон, и фазанье перо чертит по полу зигзаги, — я слыву весьма неплохим игроком. Возмущенно распушить усы графу удалось едва ли не лучше кота. На пронзительный звон колокольчика примчались двое слуг — и застыли в дверях согнутыми пополам аллегориями Изумления. -Столик и шахматы сюда! Немедленно! Свечей! * -Заколдовал ты этот сарай, что ли? — это было первое, что спросил Гастон у вернувшегося под утро кота. — Пришел Жак-худышка, пнул дверь и ушел, не заглянув даже внутрь. Его послали проверить сарай и меня вытурить, он бы исполнил, даже нехотя! Ответом стали высыпанные на земляной пол из свернутого мешка монеты и какие-то хлебцы. -Не расстраивайся, господин мой Карабас, — промурлыкал котище. — Пока я служу тебе, презренный враг не найдет твоего убежища… С видимым наслаждением кот избавился от сапог и шляпы, аккуратно повесив последнюю на сучок у двери. -Чего? — переспросил парень растерянно. -Ох… Ну да, заколдовал, допустим, — фыркнул кот, переходя на привычную речь. — Я ведь поселился тут с тобой. А свои дома мы оберегаем или прячем. -А я решил, у тебя колдовских сил и не осталось. -Есть вещи, которые трудно отобрать полностью. Это остатки. Тем временем, внимание парня привлекли, наконец, монеты. -А вот это остатки чего? -Набросали в подарок графские слуги. Я развлек господина графа и тем уберег спины некоторых из них от плетей. Граф оказался охоч до шахматных сражений — мне повезло. И он не любит, когда с ним играют нечестно. Ну, если быть совсем точным, не любит, когда ему явно поддаются… Впрочем, я несправедлив, последнюю партию он выиграл совершенно честно. Ну что ты рот открыл… хо-зя-ин? -Ты… был у самого графа? -Был. И советую запомнить то, что я наговорил сейчас про шахматы. -Господин граф любит шахматы, — повторил Гастон растерянно и послушно, — не любит, когда ему поддаются явно… -Ты хоть знаешь, что такое шахматы? -У старого священника видел, сарацинская игра на доске. Парень будто отвечал урок. Кот, запросто шляющийся в гости к графам, из диковинного товарища по несчастью стремительно превращался в кого-то на две головы выше Гастона. Еще не господин, но уже и не товарищ… И неумолимо наползало вновь ощущение одиночества. Словно Гастона бросил попутчик. А котище извлек последнее, что пряталось в свертке. -Вот шахматы. Пока есть время, надо учиться. На случай, если встретишься с графом сам — пригодится. Да не смотри на меня так! Обещал меня слушать — исполняй. Учись. Сев, где стоял и растерянно сунув в зубы хлебец, Гастон смотрел, как по расчерченной на клетки бересте расставляет деревянные фигурки гибкая мохнатая лапа. -Это пешки. Они ходят только вперед. Это фигуры, они ходят по-разному. Вот королева, она вообще ходит как угодно, вправо, влево, наискосок… Не отвлекайся, — приговаривал усатый маленький деспот, — сейчас сыграем. Вот сколько до заката осталось, столько и будем играть… …Устраиваться на работу — хотя бы до времени, пока кот исполнит обещание — усатый категорически запрещал. На что Гастон справедливо сказал, что свихнется тут в сарае от скуки и от страха, это раз. А два — хоть слуга его и кормит, но жить на подачки графских слуг честному крестьянину тоже не радостно. Не в шахматы же день за днем играть в одиночку! И пойдет он ставить силки на кролей и рыбу ловить. Бечеву и крючки Гастон прихватил еще в тот раз, когда грабил братьев на собственные вещи. Грех все равно вышел один, а жаль было, раз так удачно складывалось, уходить от жадоб с пустыми карманами. Да он бы их и так взял, не будь такой растерянный. Нечего, сказал тогда кот, будущему домовладельцу и уважаемому господину крестьянскими забавами маяться. Ну сейчас, ну завтра… но в ближайшее время он найдет того, кто сможет обучить Гастона господским наукам. -Уж не мечом ли махать? — спросил парень насмешливо. -В жизни, — ответствовал кот, — махать мечом бывает очень полезно. Жизненно важно даже. -За такие науки платить надо. Они и отцу были не по карману. Уже на закате котяра повел Гастона в лес. Вел себя зверь как заправская ищейка: нюхал то землю, то воздух, даже начинал раз-другой землю копать под приметными местами — один раз под нависающим камнем, другой под огромным дубом. И бросал. А когда уже почти стемнело, вывел, да так, что парень чуть не поседел. -Ты что делаешь, это ж дом с призраками! -Просто заброшенный охотничий дом. Вечно вы населяете воображаемыми призраками старые развалины! Заваливаете их страхом, конечно, там поселится какая-нибудь мелкая дрянь. Покормится страхом, окрепнет, станет выть по ночам и радоваться. — Приговаривая так, кот подошел к рассохшимся дверям, толкнул их вроде бы несильно — раздался скрип и треск. Нырнул в щель. У Гастона руки тряслись, пока он ломал в липком холодном сумраке какой-то сук, разводил огонь и мастерил какой ни есть факел. По кремню колотил уже в панике. Едва раздул огонек, увидел все тот же молчаливый дом, глядящий слепыми окнами — и заорал: -Кот! Ко-отик! -Да не стой ты столбом, здесь руки нужны! — ответил изнутри возмущенный примяукивающий голос. -Они т-трясу-утся!.. -Ничего, для дела сгодятся. Внутри был лишь разор и пыль, сухостью и обыденным унынием заглушавшие даже страх. Кот скреб по половице. -Подними, — распорядился он. — Забери, что найдешь, но не все, оставь часть. На виду оставь. Пристроив свою коптящую палку в щель, Гастон выполнил приказанное. Вытащил из-под доски тряпичный сверток, развернул — и рассыпал от неожиданности несколько серебряных монет. -Стой! Отлично! — обрадовался кот. — Остальное можешь забирать. Даже не наклоняйся! Иди, не стой столбом! -Кот, а зачем мы оставили деньги, если привидения — это чепуха? — На опушке Гастон перевел дух, колени и руки перестали трястись, и тут же проснулось любопытство. -Затем, что жадничать никогда не надо, а особенно никогда — в том, что легко далось в руки, — сказал кот наставительно. — И потом, людские страхи за собой тоже тащить незачем. -А что теперь? -А теперь — хватит сидеть в сарае! * Учиться господской науке фехтованию Гастону предстояло у старого солдата, осевшего в не слишком дальнем — всего-то день пути — городке. Этот упрямый и не слишком доброжелательный одинокий старик несколько лет назад поселился там, чтобы перезимовать в тепле, да так и остался жить, выкупив дом у бездетного гончара. Старик в жизни любил три вещи: деньги, пиво и свое оружие. Несколько лет, проведенных в обнимку с кружкой, нарастили ему заметное пузо, но он, уверял кот, еще сохранил достаточно умений, чтобы выучить даже неуклюжего крестьянского сынка. Разговор со старым солдатом вышел короткий. Когда Гастон показал серебро — тот спросил лишь, где и как следует заниматься, и что ученик желает узнать. Чему следует учиться, кот заставил утвердить наизусть. «Драться предстоит с сильным противником. Надо изучить основные стойки и приемы обороны. Также надо научиться терпеть боль — насколько возможно за столь короткий срок. Выучись отступать, защищаясь и не спотыкаясь. Тебе нужно будет лишь продержаться — до того, как я приду на помощь». Гастон не мог себе представить, что за напасть такая может быть, от которой не отмахаться мечом, но от которой спасет кот, будь он хоть каким говорящим умницей. «Да зачем мне, неумехе, мечом махать, если ты такой великий помогатель, с любой опасностью справишься?» «Во-первых, — ответствовал тогда кот, — не с любой. Во-вторых, если хочешь чего-то добиться, даже с помощью волшебства — приложи свои силы. Потому что одно волшебство без усилия — это иллюзия, которую развеет первое же сомнение. А в-третьих, просто поверь мне, что это нужно». «Я уже не понимаю, чего я хочу!.. А ты даже не говоришь мне, что задумал!» «Ты ясно сказал — «не хочу быть батраком», помнишь? Значит, придется стать кем-то другим. Вот и учись. Что я задумал, я тебе объясню… попозже». Каждый день теперь Гастон уходил на лесную поляну и там под руководством старого наемника дотемна махал тяжелыми палками вместо мечей, учился их правильно держать, правильно стоять при этом и еще множеству вещей. Ночевал он в снятой за гроши комнатке у одной из местных старух, наскоро ел вечером оставленные хозяйкой бобы с кашей — и падал без сил. Если не успевал заснуть сразу — долго ворочался, скрипел зубами от боли во всем теле и пытался отогнать самый страшный вопрос — к чему именно готовит его распроклятый кот? Он, Гастон, доверился, по-честному говоря, нечистой силе, и теперь уже претерпевает от нее мучения, что же будет дальше?.. По-хорошему, следовало бы бросить все и бежать к священнику. Но вот он исповедается, вот, ему — может быть, только может быть! — отпускают грехи… а дальше что? Снова один, снова без работы и крыши над головой, да накануне зимы? Вон, октябрь подходит к концу! Стоило Гастону вспомнить три дня в щелястом сарае, дождь сквозь крышу и свое бессилие — и он понимал: чтобы такое не повторилось, он готов и за нечистой силой пойти. Ну, пусть не куда угодно, до первого непотребства… а кто знает, чего захочет от него котяра? А вдруг убить проезжего господина и занять его господское место? Он, Гастон, конечно откажется, и снова останется ни с чем… И так крутилось в голове по полночи, а с утра учеба продолжалась. Старик честно отрабатывал свое серебро. Сказано было — готовить к бою с сильным противником, он и начал готовить. Едва выучившего несколько движений Гастона он принялся нещадно гонять, заставляя часами отражать атаки «сильного противника» — свои. Отводить удары, гасить чужую силу, прикрывать тело. Снова и снова, пока ученик держался на ногах. Когда Гастон падал в изнеможении, страшный старик молча доставал флягу, цедил пиво, ожидая, когда ученик переведет дух — а затем мучения продолжались. Кот временами приходил поглядеть, как идут дела. Показывался, не скрываясь, из кустов, смотрел, бил хвостом. А вечером разбирал, что еще Гастон сделал неправильно, и как нужно будет сделать завтра. Перемежал разбирательства сдержанной похвалой: мол, для начинающего ты держишься хорошо, учишься прилежно, двигаешься верно, продолжай. Днями кот пропадал где-то. То ли опять ходил в графский замок, то ли еще куда. Однажды вернулся, зализывая свежую рану от собачьих, вроде бы, зубов. Где был — промолчал. А еще вскоре кот принялся по вечерам — не иначе, для лучшего отдыха от мечемашества — объяснять Гастону премудрости господских отношений, называемые «этикет»… Дни бежали все быстрее. И однажды Гастон подступил к коту с вопросом: против кого меня готовишь, что я должен буду сделать? И кот ему ответил… -Ты хочешь, чтобы я дрался с го…господином бароном? — переспросил Гастон в ужасе. И сел, где стоял. Ноги подкосились. -Да я погиб… — пробормотал он. — Там же люди пропадают!.. -Ничего подобного, — отрезал кот. — Во-первых, ты будешь его отвлекать. Во-вторых, он давно этого заслужил. В третьих — он не господин барон, на самом-то деле. Точнее, не больше барон, чем я — кот. -Что? — переспросил вовсе перепуганный Гастон. -Это не господин барон. Это нелюдь, не так давно принявшая его облик. Беглец. -Ваш?.. -Ну не то, чтобы совсем наш, — фыркнул кот. — Совсем у нас таких близко не подпускают. А вот у наших соседей… Словом, это нелюдь. И то, что по соседству стали пропадать люди — это не слухи и не выдумки. Рано или поздно он раскроется и его попытаются уничтожить. Но ты можешь сделать это первым. И тогда… Гастон посмотрел в отчаянии, уже понимая, что кот сейчас скажет. -Тогда ты сам станешь бароном, — добил его усатый искуситель. — По праву победителя. -Я не хотел быть бароном… — простонал Гастон. — Я просто не хотел становиться батраком! Не хотел быть никчемным бедняком! И я не знал, что придется… придется… -Я тебе сказал — нужно будет рискнуть собой. И ты согласился, — припечатал бессовестный нелюдь в шкуре. — А я пообещал, что буду рисковать вместе с тобой. Тебя учили драться — и ты терпел. Я учил тебя манерам и играть в шахматы и шашки, ты скрипел зубами и учился. Все ты знал. А теперь вдруг спасовал перед словом «барон»! Что за крестьянские глупости! -Господин барон… — Гастон чуть не всхлипнул в ужасе, — господин барон воевал много лет… он победитель многих турниров… Он лучший рыцарь в наших землях! -Не лучший, — возразил кот. — И уже не барон. Он просто беглец, обманным путем завладевший чужой личиной. Против тебя не настоящий рыцарь, а всего лишь хитрая, трусоватая и жадная тварь в его облике. Они помолчали. Вставать Гастон еще не рискнул — его трясло, хоть и не так сильно, как в первые мгновения. Но думать уже немного начал. -А как это он?.. -Он меняет личины. -Оборотень? -Не в волка, — уточнил усатый. — Вообще оборотень. Может стать зверем, другим человеком, даже птицей. -А драконом он, часом, стать не может? Гам — и нету нас. -Дракон слишком особая штуковина, чтобы в нее так просто превращаться… Словом, не может. А самое главное — он не боец. -Как я? -Нет. Его чему-то учили. Держать меч он немного умеет, размахивать им тоже. Он не умеет главного, того, в чем был мастером настоящий барон. Он не боец. Совсем. Он предпочитал нападать на тех, кто слабее. Еще раньше — там, у нас. А когда это выплыло наружу — сбежал. Гастон еще немного подумал. -Ты ведь, небось, тоже не боец, — сказал он. — Иначе и сам презирал бы меня. -Не суди по вашим рыцарям. Я хорошо владел оружием и был вовсе не дурак подраться. Я даже в кошачьем облике на многое способен. -Но собаку ты не одолел тогда! -Одолеешь тут, когда тебя только выгнали, и ты даже с новым телом толком управляться не можешь! — рассерженный кот хлестнул по боку хвостом. — Я-то не оборотень! -А теперь ты сможешь драться? -Я готов. Вставай, пойдем. Нам пора идти. -А если я… откажусь? Кот ухмыльнулся. -Хороша дочка у господина графа, — сказал он задумчиво. — Румяна, круглолица, белокура, прямо не дворянка, а крестьяночка хорошенькая… Приедет завтра граф. Может быть даже с красавицей дочкой. И кого найдет в замке? Оборотня, который постарается обоих погубить? Или может — тебя как победителя? Гастон отчаянно шмыгнул носом. И кое-как встал. Лучше помереть совсем, чем так опозориться. * Замок господина барона был нахлобучен, будто колпак, на лысую макушку приречного холма. Городок теснился внизу, вился по узкой приречной полосе. Приезжие оттуда с прошлого года вполголоса рассказывали о пропавших. Худо стало еще с той зимы, когда внезапно умерла молодая баронесса. Ходили слухи, что ее отравили. Затем куда-то делись все побирушки и бродяги, которых притягивал к себе благополучный городок и богатый замок. Иные из побродяжек находились за много миль оттуда и шепотом жаловались, как во владениях господина барона стало страшно по ночам. После начали исчезать бедняки, теснившиеся по окраинам, а то и просто подгулявшая до ночи молодежь. С лета в городке не гасили по ночам свет, не покидали в темное время домов и запирали все окна и двери на прочные замки. Свечные мастера и кузнецы богатели, прихватывали денежки — и съезжали из городка куда глаза глядят. Приезжие священники молились, на время как будто становилось спокойнее — до нового исчезновения. Гастон и кот вошли в городок по вечерним сумеркам: вооруженный человек в потертой солдатской одежде, с мешком за плечами, и здоровенный белогрудый кот, что держался возле него, будто обученная собака. Городок угрюмо молчал, загораживаясь дверями. За ставнями мерцали свечки и масляные лампы, над воротами домов побогаче горели фонари. Двое поднялись на холм, остановились у рва. Из мешка Гастон извлек одолженную у солдата кольчугу, кое-как натянул на себя и подпоясался. -Эй, на воротах! — крикнул он хрипло. — По важному делу к господину барону! В надвратной башне стукнуло, поскрипело. Больше не донеслось ни звука. -Не пустят они нас…- прошептал парень. — Вот и будет вся наша радость — перед воротами торчать… -Хватит ныть, — прошипели в ответ. — Барон увидит меня, а не увидит, так учует. Когда Гастон уже потерял всякую надежду, в башне раздался новый скрип, и подвесной мост медленно, нехотя опустился. -Кто этот умник, что беспокоит господина барона на ночь глядя? — раздалось от ворот. Очень знакомо звучало — вот таким ленивым голосом, чуть растягивая слова, баронские слуги говорили с крестьянами. Во рту у парня пересохло. Он вспомнил, что наказывал ему сказать котище. Наизусть велел заучить… Он набрал побольше воздуха и выпалил: -Я, Гастон Карабас Безземельный, пришел вызвать вашего господина на смертный бой! В башне ожидаемо заржали. -Ты бы еще ночью пришел, — посоветовал караульный. — Господин барон, когда разбужен, особенно зол. «Ну же! Хуже уже и быть не может, что там велено следующим сказать…» -Я обвиняю… — Гастон запнулся, сглотнул, продолжил хриплым, чужим голосом, — я обвиняю господина барона в том, что по его вине пропадают люди в городе и окрестных землях! -Не слабо! — лениво оценили с надвратной башни. -Я утверждаю, — Гастон старался кричать заученные слова, а самому казалось, что он уныло каркает, как больная ворона, — что господином бароном овладел злой дух! Он одержим, и по ночам ходит в город убивать и пожирать невинных людей! Я желаю очистить город от этой скверны! К ноге прижалось ободряющее тепло. С башни речь Гастона оценили кратким ругательством. -А мы, значит, тут добровольно людоеда охраняем? — проворчали нехорошо от ворот. — И за это он, небось, нас не трогает, так хочешь сказать? Сглотнуть, набрать побольше воздуха. Он уже прыгнул, он летит… -Любой охотник знает и подтвердит: зверь не охотится вблизи своего логова! Ваш одержимый господин, подобно зверю, не трогает тех, кто бережет его дом! Но настанет время, его голод усилится, и однажды придет и ваш черед! -Так, шутки кончились, — сказал здоровенный мужичина, выступая из темноты ворот. — Я тебя сейчас за оскорбление господина барона в этот ров по частям отправлю, со зверьем твоим вместе! Был Безземельный — станешь Безголовый… Где-то внутри замка зазвучали шаги, торопливый топоток. Мужичина на мосту нарочно медленно вытащил здоровущий широкий меч — даже Гастону было известно, что такими уже не пользуются… Зато в самый раз, чтобы его, Гастона, пополам развалить. «Не обмочиться бы…» — подумал он тоскливо. В ногах была такая слабость — и не убежать теперь. -Господин барон желает принять вызов! — раздался мальчишеский голос. Паж прибежал, значит. Вовремя. -И охота господину барону руки марать… — протянул с досадой привратный мужичина. -А он сказал — желает лично смыть грязное оскорбление кровью обидчика, во! — Мальчишка, переведя дух, оскалился в такой же недоброй улыбке, как старшие охранники. Одной стаи они были, с первого взгляда ясно. И даже с котом словечком не переброситься… Их пропустили вдвоем, человека и кота. Мрачные бароновы слуги провели незваных гостей через здоровенную замковую кухню в большой зал на втором этаже. Главное, о чем беспокоился в это время парень — чтобы не зацепиться где своими подгибающимися ногами. Повинуясь жесту единственного ожидавшего в зале, слуги пропустили гостей и закрыли за ними двери. Гастону случалось видеть господина барона, проезжавшего дорогами мимо их городка. Он был невелик ростом, но жилист и силен. Сейчас барон был одет в простые кожаные камзол и штаны, такие же, как носили его солдаты. Сперва было тяжелое молчание, когда хозяин замка переводил взгляд то на кота, то на человека… то снова на кота. А потом хозяин улыбнулся, показав очень чистые белые зубы с большими клыками. И сказал: -Доброй ночи, Керри. Рад тебя видеть. Даже в таком неподходящем облике… Или наоборот — подходящем. Гастон обмер. Покачнулся, оперся о край длинного стола. -Не могу сказать того же, Бурый — ответствовал кот, чуть прижимая уши. — Ты ведь не оставляешь своих привычек, верно? -Что тебе здесь до моих привычек? Это всего лишь люди. А я скучаю без подобных себе. -Я и дома не был тебе подобен. -Зато здесь мы друг ко другу куда ближе. Почти родня, можно сказать. Я вижу все того же шута под кошачьей шкурой. Мы могли бы объединиться здесь. Ты ведь за этим пришел? Только зачем притащил с собой сопляка? Придется убрать его после этих дурацких выкриков под окнами. Осознав, что изо всей силы сжимает рукоятку меча, Гастон все-таки вытащил его. Встал в заученную стойку. В этом положении колени меньше тряслись. -Затем, — сказал кот, — что я привел его за твоей головой. Господин барон, кем бы он ни был, смеялся долго и с наслаждением. -Сопляка-недоучку? Да ты в своем уме, Керри? -Я хорошо знаю, Бурый, что владение оружием — не твоя сильная сторона. Долго ли ты еще сможешь это скрывать от охраны? Ты не сможешь быть настоящим вожаком этой стаи, любой из них одолеет тебя. — Кот многозначительно помолчал и добавил: — В честном бою, я хотел сказать. Барон усмехнулся. Тоже вытащил меч, взвесил на руке, посмотрел на лезвие. -Керри, Керри, Керри… Я совершенствуюсь здесь. И я научился прятать следы. А ты в этой шкуре обречен быть игрушкой в человечьих руках. Тебе еще не предлагали выступать перед чернью на ярмарке? Последний раз говорю — будь на моей стороне. Вдвоем мы проведем хоть графа, хоть короля. Кот подался назад, оставляя Гастона между хозяином замка и собой. Прошипел: «отвлеки его на себя и терпи». Страх подкатил к горлу, он плескался теперь во всем теле Гастона — кроме рук. Руки еще держались и делали все так, как учили. «А ведь хуже уже не будет…» — решил вдруг парень. Если кот впрямь предал его — Гастон сейчас умрет, и бояться поздно. Если нет — то бояться рано, вот и все… И тут стало немного легче, сердце, стиснутое ледяным, чуть отпустило. Наверное, так бывает, когда самое страшное сбывается… -Я иду сам по себе, — сказал кот за спиной. — И я хочу твою голову. И тогда барон бросился на Гастона, подняв меч. Удар. Другой. Третий. Почти как на учебе, только теперь удары были злее, и Гастон едва удерживал в руках оружие. Не было тут никаких хитрых приемов, на которые был горазд старый наемник — нет, Бурый барон ломил грубой силой. Гастон отступал вокруг огромного стола, барон надвигался, пытаясь проломить оборону. Руки… руки быстро уставали. А барон явно все больше злился — сопляк смел ему противостоять, и даже делал это успешно! И тогда барон вдруг отбросил в сторону меч. Рванул с себя камзол. Рыкнул по-звериному от злости. И перед Гастоном встал медведь. Здесь парень не выдержал и с криком рванулся от оборотня прочь. Тот заревел, поднялся во весь рост и пошел, загребая лапищами перед собой. Когти его скрежетали по каменному полу. Медведь обрушился на стол. Не смог сломать мощные дубовые доски, но опрокинул. Перевалился через него. Гастон с криком вжался в угол, выставив перед собой клинок. Руки его тряслись. Медведь, коротко взрыкнув, пошел на него. …И тогда на бурую мохнатую башку приземлился кот. Комок злобы, когтей и зубов. Очень небольшой комок — рядом с таким зверем. Медведь взревел, и несколько мгновений Гастон отчаянно надеялся, что случилось чудо, и волшебный кот выцарапал чудовищу глаза. Тогда можно будет хоть разок пырнуть чудище. Бесполезно. С третьей попытки мохнатая лапища смахнула кота, тот шлепнулся на пол и остался неподвижно лежать, как пустая шкурка. А с расцарапанной медвежьей морды глядели два злобных и невредимых глаза. Мелькнула и исчезла короткая радость — кот не предавал его! Он сражался вместе с ним, как обещал. Только вот слишком быстро все закончилось. «Я пропал», — сказал себе Гастон. Тело не верило, оно хотело жить, любой ценой! Хоть еще минуту-другую… -Нет!.. Не надо!.. — вырвалось у него, когда медведь снова сделал шаг к нему. -Ничтожество, — прорычал зверь. Слова в этой пасти рождались с трудом, но разобрать оказалось можно. — Даже умереть достойно не способен! Задержать бы его, хоть несколько мгновений… Глупая мысль, но все же… Гастон выпрямился и опустил меч. -Я в вашей власти, господин оборотень… — выговорил он с трудом. — Только скажите напоследок… как из вас получился такой огромный медведь? Вы же с меня ростом были… -Глупец, — пророкотал зверь. — Для волшебства неважен рост! -И драконом вы можете стать? — спросил Гастон с нелепым любопытством. -Нет, — коротко ответил оборотень. И ударил. Гастон очнулся, чувствуя спиной каменный пол, в правой руке — рукоять меча, стиснутую до боли, а на груди словно бы ожог. Приподнялся и увидел, что клинок сломан на какую-то ладонь от рукояти. А перед ним снова стоял барон, довольно улыбаясь. -Любопытством надеешься выкроить себе немного жизни? — спросил тот. — Похвальное стремление к знаниям, но бесполезное. Радуйся — сегодня твое мясо сохранит жизнь какому-нибудь никчемному батраку из ближайшей деревушки. -И львом обо.ротиться мо. жете? — выговорил парень с трудом. Тут же над ним склонился лев и обдал вонючим дыханием. -Львом даже удобнее будет тебя есть. Но честь быть загрызенным мною еще надо заслужить. Хватит с тебя и кого-то поменьше.  — Вот малень.ким… точно не мо.жет быть, — ляпнул Гастон с безумной убежденностью. -Тебе больше понравится быть съеденным крысами? — спросил насмешливо человечий облик. Затем на его месте возникла крыса — и визгливо засмеялась. Большая, зубастая, но все-таки крыса. На безопасном расстоянии от лежачего. Людоед не собирался рисковать. А всего через мгновение на крысу обрушился кот. Вонзил клыки в спину, тряхнул, как тряпку, ломая хребет — и разорвал ее пополам. После чего стал торопливо пожирать добычу, отрывая и заглатывая кусками. -Кот… — сказал Гастон жалобно, глазам не веря. — Котик… ты живой… -Дау-уррр, — буркнул кот невнятно. Проглотил еще кусок и небрежно лапой отбросил крысиную голову. Покуда Гастон пытался хотя бы сесть — у него отчаянно гудела голова — кот закончил свою отвратительную трапезу, оставив лишь красное пятно на полу. Облизнулся и сказал:  — Ты славно задурил ему голову. Такие, как он, нередко попадаются вот так — на тщеславии и желании поторжествовать. В ответ Гастон громко хлюпнул носом. У него от облегчения покатились слезы из глаз. -Хватит реветь, — потребовал кот. — Здесь вот-вот будут люди графа. Не смей показывать им такую слабость. Мы победили хозяина замка и теперь, если поведешь себя так, как я учил, ты сможешь занять его место. …Жжение на груди не утихало. Гастон нащупал порванную на груди кольчугу и лохмотья одежды под нею. Все же старая кольчуга спасла его, и медвежьи когти лишь оставили кровоточащие полосы на его ребрах. Следы когтей виднелись еще и на опрокинутом столе. Даже пол кое-где был отмечен этими когтями — медведю хватило всего лишь пройтись здесь. Что скажут бароновы слуги, когда явятся сюда? И почему они еще не сбежались на рев? Он тут почти беспомощен, от барона не осталось даже тела, зато есть звериные следы по залу… Не убьют ли прямо здесь его, чужака, просто чтобы скрыть нелепости? Бояться, впрочем, сейчас душевных сил не было. Кое-как поднявшись, Гастон добрел до ближайшего окна. И первое, что он увидел — как глухую зимнюю ночь за окном прорезает, извиваясь, цепь огней, подбирающаяся все ближе к замку. -Надо же. — Кот возник на подоконнике, и Гастон вздрогнул. Почудилось, или его мохнатый спутник стал еще больше? — Граф торопится. Он любопытен и все еще готов рисковать, хотя обычно люди в этом возрасте уже предпочитают осторожность. -И он хочет увидеть… -Барона Карабаса, конечно. И его послушное баронство. На месте слуг, подумал Гастон, я бы прямо сейчас явился. Самое время узнать, чем закончился поединок и велит ли хозяин впускать незваных гостей. И точно — за дверями затопотали. -Дозвольте войти, господин барон! — выкрикнули оттуда. Подождали. Воззвали снова. Кот больно ткнул Гастона лапой в бок и тихо рыкнул. -Входи! — у парня почти получилось по-настоящему приказать. Распахнулись двери, замер от испуга и изумления слуга в проеме… -Ну же! — шипит сзади. — Повторяй за мной… -…Оборотень убит и рассыпался прахом! Если вы не желаете стать соучастниками его злодеяний — признайте мою победу! Ну, первое, что слуги сделали — бросились к окнам. Внизу горели факелы, освещая пустой двор. Только убедившись, что тела ни в зале, ни под окнами нет, слуги один за другим оглядывались на победителя — и отступали, разглядев разорванную, как тряпка, старую кольчугу у него на груди. -Прямо сейчас, — повторял Гастон подсказанные слова, — сюда едет господин граф. Я знаю, где оборотень прятал кости своих жертв и открою место перед всеми. Только посмейте мне помешать — и я перед всеми назову вас пособниками людоеда! От Гастона шарахнулись. У ворот замка затрубили рога, возвещая о приближении графа и его людей. Слуги растерянно дернулись кто к выходу — привычка подсказывала, что надо бы торопиться к воротам, кто выглянуть в окно… -Открыть ворота! — потребовал Гастон. — Принять его милость графа! И запомните, отныне вы — люди барона Карабаса! Ему подчинились. * По жесту графа вся челядь удивительно быстро покинула большой зал, почти беззвучно закрыв тяжелые дубовые двери. Снова здесь оказалось трое — Гастон, кот и благородный господин против них. Нет, пока еще — только напротив… -А теперь, господин внезапный барон Карабас, — граф по-хозяйски уселся в баронское кресло, — а также почтенный Кот-в-сапогах, я хочу знать правду. Гастон по привычке грохнулся на колени, в последний момент вспомнив, что благородные на оба колена не становятся. Ушиб сам себя, но успел встать правильно. -Милостивый господин граф, — сказал он, — я в вашей власти. И этот замок и его богатства — тоже в вашей власти. Я всего лишь никчемный третий сын своего отца, который не имел титула и земель, чтобы оставить их своим детям. После его смерти мой старший брат разделил то немногое, что ему досталось, со средним братом, а меня отправили куда глаза глядят, позволив взять лишь то, что я унесу. Незадолго до того мне случилось спасти от собак этого кота. Когда меня лишили дома, кот последовал за мной и заговорил, пообещав мне помощь в уплату долга за спасение своей жизни… -И этой помощью, — усмехнулся граф, — стала добыча тебе баронства? Гастон твердо помнил, что именно надо отвечать. -Баронство, милостивый господин граф, можете пожаловать только вы. В вашей воле оставить меня здесь или отправить, откуда пришел. -Как ты победил барона и как сумел спрятать тело? — спросил с живым интересом граф. Он оглядывал залу, задерживал взгляд на медвежьих следах и на разорванной кольчуге Гастона, но не заговаривал о том. -Ваша милость, то, что я говорил — правда. Место барона занял оборотень-людоед, из-за которого исчезали люди в этом городе и окрестностях. Он не умел драться, как настоящий барон, а вместо того обернулся медведем и попытался меня сожрать. Когда он был убит — тело исчезло. -Я полагал, — раздраженно бросил граф, — ты не станешь настаивать на этой небылице. И недовольно покосился на отметины медвежьих когтей на столе. Стол слуги успели установить как положено, а следы драки убрать, понятное дело, не успели. -Но я-то не небылица, милостивый господин граф, — промурлыкал позади кот. — Подождите недолго, вот-вот должны вернуться люди, отправленные к заброшенному колодцу. -Если ты говоришь правду, Кот, — граф задумался, — то какую цель ты преследовал, наведя на… гм… оборотня… своего подопечного? -Две сразу, — поклонился кот. — Добыть для моего господина титул и уничтожить врага. -Ты достиг лишь одной. Возможно. Тяжелому молчанию не удалось заполнить зала — его сразу разорвали испуганные вскрики где-то вдалеке, взволнованные переговоры и быстрые шаги за дверью. -Монсиньор! — к ним ворвался один из оруженосцев графа. — Все сказанное — чистая правда! Заброшенный колодец полон обглоданных костей, там одежда и вещи пропавших… Брови графа взлетели вверх. -Подумать только, — сказал он с интересом. — На свете существуют еще людоеды, и это даже не оголодавшие крестьяне в неурожайный год! Поистине забавно. Барон, вы лишили меня удовольствия самому сразить настоящего людоеда. А может быть — чем нечистый не шутит — и настоящего оборотня. Я начинаю верить, что вы прячете под плащом отметины его когтей. Пришлю к вам своего лекаря, господин барон Карабас, — граф намеренно выделил голосом последние два слова. — А сейчас — проведите меня к колодцу! Желаю увидеть все своими глазами. «Господи, — подумал парень, с трудом веря ушам, — неужели я действительно теперь… барон?» * Под утро, когда зимняя тьма сменилась мглистыми сумерками, а размещенные в замке граф и его люди крепко спали, во дворе замка одна темная фигура догнала другую, маленькую. -…Я боялся, что ты уйдешь… не попрощавшись, — пробормотал Гастон, смущенный и растерянный. Протянул, помявшись, коту дорожную сумку, набитую едой с баронской кухни, запах колбас различил бы даже человечий нос. — И… я боялся, что ты останешься. -Ты умнеешь, человечек, — кот ухмыльнулся. — Ты отпускаешь меня сам и вовремя. Не печалься, я передал тебя в надежные руки господина графа: тот умен, силен и временами даже справедлив. А я все-таки попробую найти дорогу домой. -Мной всегда будет командовать кто-то умнее и сильнее… да? — спросил Гастон виновато. -Со временем — может быть и нет, — кот почти засмеялся. — Давай-ка я лучше перед тем, как уйду, дам тебе последний полезный совет. -Какой? -Не связывайся больше с подобными мне. Это лучшее, что я могу тебе насоветовать, человечек. -И тебя я… тоже больше не увижу? -Поверь, это к лучшему, — сказал кот, отворачиваясь. — Сам поймешь, почему. -Сейчас — не понимаю, — Гастон вздохнул. Граф казался ему страшнее любого сколь угодно хитрого жителя холмов. -Прощай, человечек. Кот без стеснения подхватил сумку. Еще он вновь был обут в бывшие гастоновы сапоги, и теперь громко топал в них, как ребенок, забравшийся в громоздкую отцовскую обувь. Но расставаться не желал. -Прощай… Кот… — Гастон, не скрываясь, вытер нос бархатным рукавом новенького камзола. Он показался себе таким же одиноким, как в страшные осенние дни после изгнания из дома. Выйдя из замка, кот свернул на западную дорогу и шел, поднимаясь в холмы, пока не скрылись из виду и замковые, и городские стены. Здесь он приостановился, сбросил мешок, и принялся задумчиво похаживать взад вперед, делая лапами странные движения — будто пытаясь поймать что-то невидимое. Потом всплеснул лапами, сказал негромко «ну и дурак я». И с размаху бросился наземь. А затем над дорогой поднялась уже вполне человечья фигура. Бывший кот был невысок, взлохмачен и одет в черное — обычную дорожную одежду торговца или паломника. Он с наслаждением потопал ногами — должно быть, гастоновы сапоги теперь сидели на нем как влитые. Затем человек посмотрелся в лужу — там отразились худое скуластое лицо и песочного цвета глаза. Пригладил себе волосы и сказал, ухмыляясь: -Пожалуй, дальше все будет проще. Отличное у Бурого оказалось наследство! Взвалил на плечо мешок и двинулся дальше по старой римской дороге.