* * *
В книгах, что она иногда брала в библиотеке, говорилось о том, что после долгого зрительного контакта со слишком яркими, ослепляющими предметами, можно увидеть цветные, — синие или пурпурные, золотисто-бежевые или индиго, ярко-малиновые или багряно-красные, — пятна перед глазами. Однако, сколько бы Маринетт не любовалась серым солнцем, большие, серые или черные, а иногда и белые пятна вовсе не казались цветными. Эти пятна были какими-то колкими, как коротко стриженный газон на заднем дворе дома Нино, рябящими, как экран телевизора во время непогоды, и слепящими, как боль, но никак не цветными, как в книжках. Это было похоже на порез маникюрными ножницами, когда ты стараешься придать ногтям аккуратную форму, но, задумавшись о чем-то, резко обрубаешь под корень, задевая кожу и нервные окончания. И вроде бы больно, но ты доводишь ноготь, сквозь неприятные холодные слезы и резкую боль, до правильной формы, чтобы он казался похожим на все остальные. Маринетт иногда задумывалась о том, какого цвета ее светло-серое платье или совершенно детские веснушки. Откуда осенью на листьях клена появляются черные разводы, или почему иногда сердце колотится о клетку ребер с такой силой, что хочется летать. Но такие — глупые, как она считала — мысли быстро покидали ее голову, стоило лишь вспомнить про не сделанную домашнюю работу или обещание позвонить Алье.* * *
Это произошло первого сентября, когда солнце еще светило высоко и ярко, согревая Париж последними лучами. Гравий на подъездных дорожках нагревался до нестерпимой температуры, и подростки любили гулять по нему босиком, чувствуя ногами шершавые — а порой и острые — камни. В первые дни сентября жизнь еще била ключом, ведь уроков задавали ничтожно мало, а теплая погода располагала своей радостной атмосферой. В такие моменты хорошо было катиться на велосипеде куда-то вдаль, рассматривая знакомые с детства узкие улочки, доезжать до какой-нибудь пекарни или кондитерской, покупать круассаны с холодным молочным коктейлем или пломбир в вафельном стаканчике и любоваться ярким солнцем. Маринетт в идеально-отглаженной белой блузке, черной юбке-миди и черном же пиджаке сидела за партой в коллеже и тихо переговаривалась с Альей перед началом занятий по поводу прошедших каникул, изредка посматривая на белые часы на запястье, когда в класс вошел он. Адриан Агрест, довольно известная в определенных кругах общества модель, сел за парту впереди нее, здороваясь с будущими одноклассниками. Именно тогда Маринетт вдруг заметила, что ее пиджак вовсе не черный, а темно-синий, лямки рюкзака Адриана цвета индиго, а собственные глаза, отражающиеся в экране телефона, — лазурные. Обложка учебника по литературе — нежно-голубая, а потолок в кабинете — синий. Она резко вздрогнула всем телом и выбежала из кабинета под недоуменные взгляды друзей. Маринетт не знала, как называются все эти оттенки, что она видела, как их описать, но у нее совершенно точно закружилась голова от пьянящего, головокружительного восторга и страха, липкой струйкой протекающего вдоль позвоночника. Она начала видеть цвета.* * *
Следующим цветом и сопутствующими ему оттенками стал зеленый, цвет глаз Адриана. Это случилось, когда Маринетт споткнулась на лестнице, и учебники посыпались из рук. Адриан поддержал ее за руку, чтобы и она не упала, а потом помог подобрать выпавшие книги и тетради. Тогда Маринетт, благодарно улыбаясь, заглянула ему в глаза и увидела… Изумрудно-зеленый, цвет цветущей летней зелени, с мелкими, едва заметными крапинками янтаря у самого зрачка. Маринетт стала вести записи в ежедневнике, описывать цвета так, как только могла, и держаться поближе к Адриану Агресту. Это даже было похоже на сказку. (Чуть-чуть).* * *
Небо было серо-голубым в октябре, Маринетт была уверена. Уже жухлая и повядшая трава колола руки и ноги, но Дюпэн-Чэн продолжала глядеть в пасмурные осенние небеса и искать что-то взглядом. Она замотала розовый шарф определенным образом, чтобы ни ветер, ни мелкий дождь не мешали любоваться. — Что случилось? — Алья присела рядом и с характерным хрустом откусила кусочек от одного из яблок (еще серых для Маринетт), покоящихся на школьной сумке подруги. — Почему обязательно что-то случилось? — Дюпэн-Чэн недоуменно нахмурилась, продолжая смотреть в небо. — Ну… Дай-ка подумать. Ты, идеальная отличница, начала прогуливать занятия в коллеже, гуляя по парку и поедая яблоки с печеньями? — Алья выгнула бровь. — А еще у тебя теперь вечно-мечтательный взгляд и будто бы пробки в ушах. Колись, подруга, что случилось? Маринетт несколько раз показательно вздохнула и отвернулась, чтобы Алья не успела заметить вмиг покрасневшие щеки (и отнюдь не из-за морозного воздуха). — Кажется, я нашла своего соулмейта. Алья лишь радостно рассмеялась, театрально закатив глаза и всплеснув руками, и поздравила подругу. Удивительно.* * *
Весенний бал в коллеже проходил ежегодно для всех выпускников. Подростки надевали пестрые цветные платья, — хоть большинство еще не могло видеть их цвет, — и прятали лица за масками. За несколько дней до этого каждый выпускник получал список перспективных Лицеев и Академий в пределах и за пределами страны, подходящих им, судя по выбранным и уже сданным экзаменам. Маринетт успешно сдала все выбранные ей предметы и теперь готовилась к балу. Ее платье было багряно-алым, как закат, а маска — кружевной и черной, подходящей цветом к туфлям. Она шла на бал одна, но все же надеялась, что узнает Адриана и успеет пригласить хотя бы на один танец. (Следующим цветом, насколько помнила Дюпэн-Чэн, был красный. Просто несколько недель назад она сидела в столовой и задумчиво перекатывала яблоко с одного края стола на другой. К ней подсел Адриан и предложил помощь с экзаменом по физике. Яблоко оказалось алым). Маринетт полюбился этот красивый, яблочный оттенок, и она с улыбкой шила себе платье на праздник из ткани именно такого, праздничного, счастливого и кисло-сладкого, как то яблоко, цвета. Солнце, листья и трава больше не были серыми, как и бледная кожа Маринетт. Как и россыпь веснушек на носу, как и весь прочий мир. — Миледи, не подарите ли мне один танец? — С улыбкой произнес Адриан, кажется, не посчитавший нужным надевать маску. Маринетт робко улыбнулась в знак согласия, и Агрест повел ее в центр зала в танце. Его зеленые глаза искрились добротой. — Не будет ли леди так добра открыть свое прелестное личико? Маринетт вздохнула и огляделась вокруг, после чего быстро сдернула с лица маску, чтобы не дать себе передумать. Адриан, казалось, на секунду удивился, а потом вдруг накрыл ее холодные губы своими теплыми. Мир закружился мириадами цветов и красок.* * *
В Лицее учиться было довольно неплохо, но Маринетт не любила (буквально ненавидела) свою комнату в общежитии, ведь она казалась ей серой и совершенно не жилой. Просто Адриан уехал на обучение в другой город и Маринетт медленно переставала видеть цвета. Видеть все снова в серых и черных тонах было непередаваемо больно и неприятно. Будто бы падать с крыши стометрового здания. Долго и страшно. Она бы уже не могла без слез описать красный или сказать, какого цвета кленовые листья осенью. Солнце снова стало серым. Как и вся ее жизнь, впрочем.* * *
Маринетт смотрела на свои новенькие балетки вроде бы черного цвета и досадно вздыхала. Ливень начался еще около получаса назад, когда она еще сидела на занятиях в Лицее. Свинец, нависший над Парижем с самого утра, добра не предвещал, как и гром, ежеминутно дающий о себе знать. «Молний пока не хватало для полного счастья», — раздраженно подумала Маринетт, первые пятнадцать минут честно надеявшаяся переждать дождь под навесом. К сожалению, ливень и не думал проходить, лишь разыгрывался еще сильнее, отчего весь серый мир размывался перед глазами в неясном тумане. Маринетт отчаянно шмыгала носом и старалась натянуть капюшон осенней куртки как можно ниже. Она уже продрогла до костей, но в здание зайти промокшей бы не могла — еще не хватало ссоры с уборщицей — так же, как и убежать домой, потому что до общежития было минут пятнадцать ходьбы (бега) и скользких луж. Новые балетки, кажется, были безнадежно испорчены. — Дождем любуешься? — дверь Лицея заскрипела, закрываясь, и Маринетт вздрогнула, вроде как узнав обладателя голоса. — Ч-то т-ты здесь де-делаешь? — заикаясь, удивленно произнесла Маринетт и взвизгнула, когда Адриан крепко обнял ее, вытягивая прямо под дождь. — Я перевожусь на обучение в этот Лицей, а ты? — с улыбкой произнес Агрест. Капли дождя были колкими, холодными и успокаивающими. Как сотни мелких иголочек, они пронзали тело Маринетт. Не дождавшись ответа, Адриан нахмурился. — Я, благодаря тебе, вижу цвета, знаешь. У тебя глаза голубые, например. Маринетт видела, как весь мир вдруг стремительно обретал краски. Как капли дождя окрашивались всеми оттенками радуги, как пепельные волосы Адриана становились пшеничными, а ее собственный шарф — ярко-розовым. И деревья больше не были черными, и сердце колотилось быстрее, и глаза напротив казались намного ярче. — А еще ты мне нравишься. Маринетт знала, что происходило с ней сейчас. В книгах это чувство называлось привязанностью к дорогому человеку, но Маринетт совершенно точно не могла бы назвать Агреста дорогим для себя — он был лишь одноклассником, однажды заставившим ее мир перевернуться наизнанку, всего лишь подарив возможность увидеть цвет его глаз. Маринетт не была влюблена в Адриана, она даже не понимала, как это — любить, но мысленно заключила, что во всем этом виноват тот факт, что Агрест был ее соулмейтом — милым, неловким, иногда глупым, но все-таки соулмейтом. Маринетт понимала также, что эта ее надуманная привязанность была искусственной и иллюзорной, но не могла ей сопротивляться. — Ад-дриан, п-прости, я не могу… — Агрест просто накрыл ее губы своими, и Маринетт безропотно подчинилась. Она ненавидела подчиняться. Покоряться этому миру, глупой системе влюбленности, но почему-то ответила на поцелуй и прикрыла глаза. А когда открыла, в них искрилась солнечная влюбленность в Адриана Агреста, фарфоровая и ненатуральная. Это было обыкновенной системой, работавшей столетиями. Как превратить человека в безвольную куклу — сначала отнять у него что-то важное, а потом ненавязчиво возвратить, добавив в качестве пряника какой-нибудь приятный бонус. Странно, но Маринетт Дюпэн-Чэн более не читала книги и ни на шаг не отступала от своего избранника. Люди считали это неземной любовью, прекрасной, такой, какую описывают в книгах множеством красочных эпитетов и метафор. Внутри глаз Маринетт, цветных витражей, догорали последние остатки личности.