Витражи Каркассона

За плечами у Раймона лишь туго набитый рюкзак с ярко-красными молниями да пакет с документами. Перекати-поле — не дать не взять, скитающийся человечек, скорбью и превратностями судьбы бросаемый то туда, то сюда. Он свято верует, что сплетённые в клубок из змей дороги даруют спокойствие и польют душу елеем. Но увы и ах — пути лишь приглушают боль. Раймон теряет связь с реальностью так же быстро и неощутимо, как очередную подработку по вечерам в каком-то грязном и богом забытом баре. Раймон знает, что, как только закружится голова и люстра над головой начинает выписывать кренделя, то далее придёт тьма, и воспалённое сознание будет рисовать пугающие своей реальностью картины. Топот копыт, звон мечей, плечо, отзывающееся болью — серые плиты, витражи, доспехи, строгий профиль рыцаря, горечь поражения, тюрьма, удар. Тьма. Всеобъемлющая тьма приходит тихо и неспешно, ласково касаясь рукой влажных волос — Раймона всегда беспощадно бьёт лихорадкой, заставляя судорожно трясущимися руками хвататься за простыни. У Раймона длинные нервные пальцы музыканта, которыми он, сидя в дребезжащем всеми частями трамвае, стискивает чётки, случайно завалившиеся в карман. Увы и ах, Раймон не верует в высшие силы, только в дороги — душа ныла, плакала, отчаянно ища приют, место, где будет дом. Раймон нигде не может остановиться на долго: неделя, две — и открытая дверь вновь начинает манить, и он диким, не прирученным котом опять выскальзывает в прохладные объятия тьмы улиц, поправляя свой извечный рюкзак за плечами. Раймон проходит тысячу миль, вытаптывая подошву старых, но добротных ботинков. Он преодолевает тысячу миль — может больше, может, меньше, мучимый неясными видениями, в которых умирающее в закатных лучах солнце, истекая кровью предыдущего дня, застонав, падает за горизонт. Раймон не помнит причин — помнит страх, горечь, холод каменных стен, осаду, его иссушает жажда, тяжесть меча клонит к земле. И медленно опускается на град тьма. Быть может, это отголоски предыдущей жизни, затерянной в круговороте времени, погасшей под немым укором светофоров, бестолковым мельтешением рекламных билбордов, манящих, как всполохи огня, Раймон понимает всё меньше и меньше, голова трещит так, что незримые узы нельзя сорвать никаким обезболивающим, и он отдаётся на волю судьбы. Странствия оканчивает Каркассон. Древний город, окутанный шлейфом невыплаканной боли, с благородным привкусом старины. Раймон приезжает на поезде из Сета — билет, взятый наугад, лишь бы ехать — оказывается счастливым. Раймон судорожно оглядывается по сторонам, преследуемый чувством дежа вю, оно сильно и ворот рубахи больно впивается в горло. Всё место непостижимо знакомо, хоть Раймон тут никогда и не был. В Старом Городе Раймон начинает задыхаться, тяжело прислоняясь к стене. Сознание рвётся на клочья, и эти клочья летят в разные стороны под палящим солнцем. Раймон трёт горло, чуть мотая головой — ничего не получается, он давится воздухом, чуть пахнущим свежескошенной травой, кашляет, отчаянно пытаясь прийти в себя. Рюкзак падает наземь. … Ломкие тени, даруемые одинокой свечей, пляшут на стенах, лай собак, доносящийся со двора. Он, уткнувшийся головой в сложенные в замок руки, погребённый под обречённость. Письмо на столе. Сургучная печать оторвана, свиток измят. «Раймунд, мой дорогой друг! Как это не прискорбно осознавать, но я должен принести тебе совершенно дурные вести. Тебя, как и большинство славных сеньоров Лангедока, собираются отлучить от Церкви. Ты знаешь, какие последствия это влечет за собой. Поэтому, заклинаю тебя, будь осторожен. Сейчас положение всех лояльных к катарам невероятно шатко. Чаша весов может склониться в любую сторону. Над вами собираются тучи С любовью, навеки твой друг Арнальди де Мартен.» В серую стену летит бокал, пущенный сильной рукой. Раздается звон, вино, так похожее в полутьме на кровь, заливает серые камни. Он благодарит друга, 28.03.16 рисковавшего ради этого короткого письма, злится на верхушку Церкви, которая стремиться захватить и подчинить себе умы всех людей. Громкий топот служка, ворвавшегося в комнату. — Монсеньор, к Вам пожаловал епископ, — письмо летит в камин и мгновенно сгорает в объятиях пламени. Кажется, разразится сильная гроза…. Раймон мечется между сном и явью, его торопят ливни, топит солнце, а блаженное забытье давно перестаёт быть таковым — лишь кровь, смерть, страх. Раймон резко просыпается, слово «Безье» на устах. В церкви всегда пахнет ладаном. И пусть Раймон никогда не верил в Господа, но ноги сами принесли его сюда. Сюда, где измученная душа обретает покой. ...Лагерь де Монфора не далеко, совсем рукой подать, огни костров, предвещающий повторение резни в Безье. Когда он ничего не смог сделать. Раймунд в бессильной злости бьет кулаком по стене. Он не допустит повторения кровавой бойни. «Бейте всех – Господь узнает своих!» Да что за нелепица? Как можно в той суматохи узнать кого-либо, хоть своих, хоть чужих. Как, ответьте же, месье Альмарик? Как в том кровавом кошмаре можно хоть что-то понять? Да, вы же не воин, Вам не понять, каково быть там, в этой безумной пляске смерти. Каково, когда твой товарищ падает, сраженный чужим мечом, а ты не можешь ничего сделать. Да, архиепископ Альмарик?.... Орган не поёт — он плачет, выстанывая и вымаливая покаяния для всех заблудших душ, и молитва улетает ввысь — под огромный, высокий потолок, откуда Господь всё видит. Видит ли? Свет, заполняющий церковь бьёт не хуже меча. Тихие молитвы возносятся ввысь, к ангелам. … «Во-ды... Во-ды...» - именно это шепчет грязный мальчишка, сжавшийся в клубок у монастырской стены, именно это бьётся на периферии сознания, растекается по венам. Но что поделать, если служители Господа по жестокости ничуть не превосходят своего Создателя? Крестоносцы обесточили город. И теперь всем грозила смерть — от иссушающей жажды. Раймунд в молитвенном жесте складывает руки... Витражи огромны. Свет проходит сквозь стёкла, дробясь, и окрашивает плиты в алый. Брызгает синим на лица людей, зеленью мельтешит перед глазами. Раймон падает, упираясь лбом в впереди стоящую скамью. Он всё вспоминает. …. Серые камни тюрьмы, узкое окно под потолком, куда проникал единственный луч света. Холод пробирал до костей. Де Монфор выполнил свое обещание и не тронул жителей города. Что ж, Раймунд, тебе есть чем гордиться — по твоей прихоти Каркассон стал городом-призраком, пустым и мертвым... Потрясённый Раймон возвращается лишь в сумерки. А в себя приходит лишь много позже. Он резко выныривает из липких тяжелых воспоминаний от надрывного стона гитарных струн. Забытый инструмент падает на пол, дребезжа. Раймон удивляется, как до сих пор не сошёл с ума. Наверное, это было бы лучшим исходом. «Везунчик», — думает он, лениво потягиваясь и включая телевизор. Наблюдая за бестолковым мельтешением картинок на цветном экране. Думает о цветущих в Каркассоне ароматных яблоках и о своей смерти. В учебниках истории было сказано, что Раймунд-Рожер Транкавель, виконт Безье, погиб после нескольких месяцев содержания в тюрьме от дизентерии. Раймон впадает в забытьё. Позже он очнётся в темноте комнаты. Смеясь, будет смешивать кагор и коньяк, не зная, зачем. Мучить гитару, наигрывая какой-то навязчивый мотивчик. Играть, играть, пока не заболят пальцы, не заболит голова, чтобы выпить таблетку цитрамона. Чтобы попытаться заглушить ту, чужую боль. Которая сильнее любой физической боли. Перед глазами Раймунда-Роже Транкавеля даже почти восемь веков спустя будут гореть и пылать витражи Каркассона